В православии того времени было много разнообразных течений, мы о них ещё будем говорить, а пока просто скажем, что глобальные споры происходили между так называемыми ортодоксами и монофиситами. Ну, так вот: Македоний был ортодокс, а его противники - Анастасий и Тимофей - защищали монофиситство.

    И у Царского портика тоже не стихали споры о природе Иисуса Христа: какова она - человеческая? Божественная? Исключительно Божественная или единая человеческо-Божественная? Каково место Иисуса в Троице Святой? И существовала ли Троица до рождения Иисуса?

    Находясь среди полемистов, Пётр обратил внимание на немногих женщин, слушавших дискуссию, и особенно на одну из них - невысокую, хрупкую, в тёмной глухой накидке и простом тёмном пеплуме-плаще. У неё было смуглое, чуть продолговатое узкое лицо с выразительными глазами цвета морской волны - синевато-зеленоватыми. Хорошо очерченные губы плотно сжаты. Вроде не монашка, но такая скромная, аскетичная…

    В это время один из ораторов произнёс:

    - Господа, утверждая, что у Сына Божьего лишь Божественная сущность, вы впадаете в ересь. В том- то и милость Вседержителя, что Он воплотился в человеческом образе, снизойдя до нас и тем самым возвыся нас. Иисус - человек и не человек, ибо Бог. Но не просто Бог, ибо воплотился в образе и подобии человеческом.

    - Это вы впадаете в ересь, утверждая подобное, - вдруг заговорила та самая незнакомка в чёрном. - Иисус не человек, а Богочеловек, и Божественное в нём главенствует. Он не иудей и не эллин, ибо человеческая природа Христа не схожа с нашей. Посему, умерев, смог воскреснуть, не оставив могилы со своим прахом.

    Все взглянули на неё удивлённо. А оратор, которому она возразила, иронично спросил:

    - Кто ты, манихейка?

    (Ортодоксы презрительно называли монофиситов манихеями).

    - Я не манихейка, - глядя исподлобья, отвечала девушка, - а такая же православная, как и вы. Наши споры не доктринальные, а сугубо метафизические.

    Полемист рассмеялся:

    - Ой ли, ой ли? Из-за этих споров патриархи уходят со своих престолов и дрожат троны автократоров. Где ты нахваталась учёных слов?

    - Я не нахваталась, а была просвещена его высокопреосвященством владыкой Севиром в Александрии.

    - А, так ты из Египта… Там оплот манихейства, всем известно.

    - Как вы можете говорить такое, если сам василевс разделяет взгляды Севира? Если новый константинопольский патриарх с нами заодно?

    - Их победа временна. Настоящее православие скоро победит.

    - Ортодоксы не победят никогда, ибо исповедуют ложные теории.

    Оппонент вознегодовал:

    - Замолчи, несчастная. И вообще, как ты смеешь, женщина, возражать мужчинам? Наши споры - не для жидких женских мозгов.

    Сузив губы, та проговорила:

    - Пусть уж лучше жидкие, чем такие высохшие, кок ваши!

    Неё захохотали, отдавая должное остроте её языка. Уязвлённый философ без конца петушился:

    - Нет, вы слышали, слышали, как меня оскорбили? Просто неслыханная дерзость! Как она посмела? По таким тюрьма плачет!

    Но монофиситы живо осадили его, и философу пришлось замолчать.

    На неделю-другую Пётр потерял забавную египтянку, а спустя какое-то время неожиданно встретил у того же Царского портика, но не вечером, а в дневное время, покупавшую в книжной лавке небольшой папирусный свиток. Поклонившись, молодой человек сказал:

    - Разрешите представиться: Пётр, сын Савватия, я служу по ведомству комита экскувитов. Слышал ваши речи на теософские темы и тогда обратил внимание.

    Девушка взглянула на него живо, с некоторой долей кокетства, и в глазах цвета морской волны засверкали искорки. Но улыбка оказалась малообаятельна: тёмный, росший как-то криво верхний зуб-резец придавал её лицу некое зловещее выражение.

    - Я на вас тогда обратила внимание тоже, - честно призналась александрийка. - Почему вы по ходу спора были в стороне и не поддержали меня? Может, побоялись?

    Он ответил прямо:

    - Нет, чего бояться? Просто я не монофисит.

    - Значит, ортодокс.

    - Если вам угодно. Но скорее разделяю ваш первый тезис: все мы православные, и нюансы веры не должны нас разъединять. - Помолчал и добавил: - Больше того скажу: все мы христиане и на этой почве не имеем права не объединиться с римским епископом. Римский епископ нам отец. И когда-нибудь станет нашим единым Папой. Папой всех - христиан бывшей и будущей Римской империи - от Индийского океана на востоке до Столбов Геркулеса на западе.

    Хмыкнув, собеседница подпустила шпильку:

    - О, да вы, сударь, фантазёр!

    - Вы считаете?

    - Прежней империи больше нет. И, боюсь, никогда не будет.

    - Будет, будет, - он взмахнул сжатым кулаком. - Просто должен явиться новый император, сильный, волевой, истинный помазанник Божий.

    Ни основе христианства, на основе единой Церкви он сплотит все народы Рима.

    - Где же этот сверхчеловек?

    - Рано или поздно возникнет.

    Вместе вышли из книжной лавки. Юноша сказал:

    - Я вот вам представился, не хотите представиться и вы?

    - Почему бы нет? С вашего позволения - Феодора.

    - О, у вас соответствующее имя - «Богом данная». Что за свиток приобрели?

    - Это сочинение Гайна, тоже александрийца - очень интересный теософ. Не читали?

    - Отчего же, знаком. Больно агрессивен.

    - Да уж, чересчур. Мой учитель Севир мне ближе.

    - Значит, вы из Александрии…

    - Не совсем… - Девушка помедлила. - Родом из Антиохии сирийской. Мой отец - с Крита, мама - из Антиохии. А когда мне было около пяти лет от роду, вместе с родителями и сёстрами перебрались в Византий.

    - Кто же ваш отец?

    Феодора потупилась. Посмотрела на него как-то нерешительно:

    А смеяться не станете?

    - Отчего я должен смеяться?

    - Люди мы не знатные, не аристократы…

    - Да и я родом из дакийской деревни.

    - Честно?

    - Честно.

    Вдохновившись подобным откровением, новая знакомая сообщила:

    - Папа был смотрителем зверинца при ипподроме.

    Пётр оценил:

    - Неплохая должность.

    - И довольно хлебная. Не такая, правда, как, допустим, у возничего на бегах, но мы жили сытно. К сожалению, длилось это мало.

    - Почему?

    - Папа простудился и умер. Мать сошлась с папиным помощником - думала, ему отдадут отцовское место. Но смотрителем сделали другого. Новый мамин муж оказался пьяницей, а когда напивался, бил её и нас - трёх девчонок. Старшей было девять, младшей - пять, а мне - семь.

    Юноша спросил:

    - А потом?

    Но она, явно пожалев, что ударилась в воспоминания, не хотела продолжать свой рассказ; рассмеявшись и тряхнув головой, отчего из-под накидки выбилась каштановая длинная прядь, отшутилась:

    - А потом - суп с котом! Главное, что меня наставили на путь истинный, я училась у владыки Севира и теперь продолжаю образование. А затем, возможно, уйду в монастырь.

    - В монастырь? Зачем?

    - Чтобы отмолить все грехи.

    - Чьи, свои?

    - И свои, и чужие.

    Он пробормотал:

    - Я вам не позволю постричься.

    Феодора удивлённо подняла брови:

    - Не позволите? Это как понять?

    Проглотив комок, Пётр произнёс:

    - Я женюсь на вас.

    Искры так и брызнули у неё из глаз:

    - Женитесь? Забавно. Вы совсем же меня не знаете.

    - Ну, ещё узнаю. Я не говорю, что сделаю это завтра. В принципе - женюсь.

    - Хорошо, посмотрим.

    Вместе они дошли до храма Пантократора на Платее, говоря о каких-то пустяках - птичках, солнышке, предстоящих бегах на ипподроме, кулинарных вкусах. Девушка сказала, что любит сладкое, но старается есть его поменьше, чтобы не толстеть.

    - - Разве вы склонны к полноте? - с недоверием спросил Пётр.