Работая над переводом того или иного арабского памятника, Бетси Яковлевна прежде всего заботилась о читателе, но в то же время не «играла с ним в поддавки» – не облегчала, специально не русифицировала текст: да, он должен хорошо звучать по-русски, должен быть понятен русскоязычному читателю на том уровне, на каком он был понятен арабскому со временнику автора, и в то же время ход мысли автора, система образов, реалии – все это призвано вводить читателя в прежде неизвестный, но теперь постигаемый им художественный мир. Б.Я. Шидфар много сделала для ознакомления наших соотечественников с арабо-мусульманской культурой (было бы желание знакомиться!) и, конечно, создала первоклассную литературную подборку для студентов-востоковедов, имеющих теперь возможность входить в знакомство с арабской литературой с помощью таких высококачественных переводов.

Мы с Лизой сходились во взглядах на перевод. Я была такой же противницей буквализма и придавала такое же значение передаче формальных параметров оригинала, в частности – ритма и рифмы. Поэтому, когда в начале 80-х гг. встал вопрос об ответственном редакторе книжки моих переводов из древней поэзии «Аравийская старина», я без колебаний обратилась к Лизе, а та без колебаний согласилась. Конечно, она не сидела над моей рукописью со словарями и с карандашом в руке – она доверяла моим знаниям и вкусу, не говоря уже о том, что материал этот она знала прекрасно. Ее редактирование свелось к тому, что я посоветовалась с ней по поводу нескольких своих переводческих решений и относительно того, как давать в справке об авторах расходящиеся в разных источниках даты их жизни (ведь дело было давно, еще в дописьменную эпоху, противоречия здесь неизбежны!). «Возьми по «Мунджиду»[1], – ответила она, не задумываясь, – арабам сам Бог велел знать, кто из их классиков когда жил. Пожалуй, для популярного издания скрупулезная точность с указанием незначительных расхождений в датах и вправду была непринципиальна.

При солидной педагогической нагрузке у нее брались время и силы для интенсивной научной работы. При этом нельзя забывать о ее семейных обязанностях. Как-то один наш уважаемый петербургский профессор, заметив, что я ухожу с научного заседания (честно говоря, мне совершенно не интересного) под вполне реальным предлогом оставленного дома маленького ребенка, выговорил мне назидательным тоном: «Если женщина хочет заниматься наукой, ей не следует иметь детей. Вот возьмите Веру Александровну Крачковскую или Нину Викторовну Пигулевскую…» Лиза блестящим образом опровергла это утверждение: у нее был не один, а двое детей, вполне «присмотренных» и ухоженных, и в доме не было «рабочего беспорядка», который порой прощается ученым дамам. Это был нормальный семейный дом, убранный, без чрезмерного изыска; меня поразило только обилие хрустальных ваз, вазочек, салатниц, бокалов и прочей посуды. «Я – как сорока, люблю блестящее, вот хрусталь всегда покупаю на гонорары», – пояснила Лиза.

Я редко бывала у нее, ведь мы жили в разных городах. Хорошо запомнился один мой визит к ней в то время, когда она была редактором «Аравийской старины», наверное, в начале 80-х гг. Мы обсуждали на кухне какие-то переводческие проблемы, причем Лиза в это время жарила пирожки, что ничуть не мешало нашему диалогу. Вероятно, многое, впоследствии занесенное на бумагу, обдумано было именно за хозяйственными делами, – как Марина Цветаева писала в свое время Борису Пастернаку: лучшие рифмы, как ни странно, приходят в голову почему-то не за письменным столом, а над корытом с бельем.

Дочка Маша (Марьям) – ей было лет 10 – тем временем накрывала на стол; она и стеснялась, и очень гордилась порученным ей ответственным заданием. Мама Лиза наблюдала за нею «внешним уголком глаза», как выразился бы рассказчик «Тысячи и одной ночи», и время от времени, отвлекаясь от пирожков и беседы со мной, давала ей соответствующие указания. Рамин, старший сын, в это время делал уроки в другой комнате.

Потом вся семья собралась за столом – молчаливый отец, дети, Лиза и ее мама, маленькая тихая старушка. Конечно, центром, вокруг которого все группировалось, была именно Лиза.

Я не помню нашей последней встречи – наверное, она произошла как-то на бегу, может быть, где-то в начале перестроечных лет, когда московско-ленинградские связи ослабели и смешались. И о безвременной, для нас неожиданной, кончине Лизы (28 мая 1993 г.) мы в Петербурге узнали с большим опозданием, от нас никто так и не был на ее похоронах.

Мне кажется, о Б.Я. Шидфар слишком мало вспоминают. Незаслуженно мало. Может быть, дело в том, что она писала очень просто, не любила щеголять современной научной терминологией к месту и не к месту?

И никогда не гналась за славой; при всех своих умениях была совершенно неприспособлена к тому, что нынче называется «пиар». Но в других, более существенных, аспектах она, опередив свое время, стала человеком уже нового века благодаря свойственной ей свободе мысли и ее выражения, соединению склонности к теоретизированию и прагматичности, умению реализовать свои таланты с помощью неустанного труда, которого она никогда не чуралась, чувству собственного достоинства и независимой манере поведения.

А. А. Долинина

Мысль издавать книжную серию «Библиотека журнала “Четки”» появилась на свет едва ли не в один день с идеей издания самого журнала. Однако нам пришлось прожить несколько непростых лет, прежде чем мы смогли привести в исполнение этот дерзкий замысел.

Прежде всего необходимо было удостовериться, что проект издания единственного в мире мусульманского литературно-философского журнала на русском языке не окажется мертворожденным. Время оправдало наши надежды: концепция журнала пока что не исчерпала себя, и мы остались верны заложенным в основание «Четок» принципам.

Теперь пришло время отыскать ответ на важный вопрос: каким произведением мы откроем новую книжную серию издательства?

Стартовать с перепечатки какого-нибудь сто лет не издававшегося сочинения слегка подзабытого классика нам не хотелось. Напечатать перевод произведения выдающегося писателя мусульманского Востока представлялось нам очевидным и самым простым решением, и потому эта мысль также не нашла сочувствия в наших сердцах. Тогда мы обратились к нашим современникам, творящим на русском языке, но и здесь нас ждало разочарование. Всякий раз выходило что-то одно: либо произведение обладало всеми литературными достоинствами, но не вписывалось в концепцию журнала, либо, напротив, вполне устраивало нас в содержательном плане, но не выдерживало никакой критики с художественной точки зрения.

Мы уже подумывали отказаться от издания серии до лучших времен, но счастливый случай самым решительным образом воспрепятствовал этому.

Как-то вечером, когда все уже собирались расходиться по домам, к нам в издательство явился необычного вида человек, представившийся любимым сыном известного востоковеда Бетси Яковлевны Шидфар – Рамином. На дне его рюкзака ждала встречи с нами пухлая зеленая папка. В папке этой, подобно джинну из восточных сказок, более тридцати лет томился роман «Абу Нувас».

Начав изучать «Абу Нуваса», мы поначалу решили, что стали жертвой литературной мистификации. Мы уже почти не сомневались, что автор романа – какой-нибудь араб или перс, живший Аллах знает когда, а никак не советский востоковед: столь достоверно переданы детали или, если быть точнее, стиль эпохи, в которую жил поэт Абу Нувас. Но сомнения улетучились, когда мы поближе познакомились с научным наследием Бетси Яковлевны. Блестящий знаток классической арабской литературы, она смогла передать вкус, запах и цвет той эпохи, словно и впрямь была лично знакома с самим «арабским Гейне», как называют Абу Нуваса на Западе.