11

- И ты выслушала все это молча? - поручик Кадокура, нахмурившись, взглянул на жену. Стоявшая перед ним бутылка сакэ - его обычная вечерняя порция - была уже наполовину пустой. - Но у меня ведь не было прямых доказательств... - она досадливо сжала губы. - Я подумала: а вдруг и вправду деньги взяла Какуко? - Понятно. Речь сейчас не об этом. - Поручик наклонил бутылку и вылил в чашку остатки. - Денщик! - крикнул он. - Подай-ка бутылку! Сегодня бури не миновать - понял Кадзи. - Можешь не греть, неси живо! Кадзи взял бутылку и, не входя в комнату, протянул ее через порог. Подносить мужу сакэ - обязанность жены. Она протянула назад руку, взяла у Кадзи бутылку и, чуть повернув голову, процедила: - Можешь идти! Кадзи еще расслышал, как поручик сказал: - Не брал он у тебя этих денег. Ты ее-то спрашивала?.. Что ж, хорошо, если так. Остальное можно не слушать. Кадзи занялся уборкой. - Никогда ты ничего не умеешь, - продолжал поручик. - Вот и получается, что тебе даже денщик дерзит. А это подрывает мой авторитет! Пойми ты, дело вовсе не в этих деньгах, а в том, что солдат говорит с тобой как с равной, больше того - тоном превосходства! Супруга поручика молчала. Поручик прихлебывал сакэ. В доме царила тишина. Вернулась Какуко, и Кадзи слышал, как поручик позвал ее, как ее спросили, не видела ли она пяти иен, оставленных на кухне. - Ах, те пять иен! - она рассмеялась. - Ну да, я воспользовалась ими заимообразно. Представить господину поручику объяснительную записку? Ну хорошо, хорошо, так и быть, согласна просить прощения. Извините... - Ну нет, на этот раз извинениями тебе не отделаться! - возмутилась супруга поручика. - Да что случилось? А то, что солдат оскорбил жену офицера! Дескать, жалованье у твоего мужа мизерное, ну и помалкивай! Какуко не столько возмутилась таким неожиданным оборотом дела, сколько загорелась нескрываемым любопытством. Поручик, словно он подавал команду перед строем, гаркнул: - Денщик! Кадзи понял, что заблуждался, считая утренний инцидент исчерпанным. Как видно, ему все-таки предстоит нахлобучка. - Войди! - приказал поручик. Кадзи вошел и опустился на пол у порога. - Ну-ка, повтори, как ты обругал госпожу. Любопытно послушать! - Я не ругал госпожу, - ответил Кадзи. - Обмолвился неосторожным словом, так? Кадзи видел, как Какуко вся насторожилась, даже подалась вперед от любопытства, как ребенок, впервые столкнувшийся с чем-то странным, невиданным. - Это меня оскорбили, обвинив в поступке, которого я не совершал, - сказал Кадзи. - Если старший по званию требует от солдата ответа в связи с возникшим подозрением, это не оскорбление! - заявил поручик. - Старший по званию? Это госпожа поручица, что ли? Кадзи невольно улыбнулся, поняв весь комизм ситуации. - Правда, что у местного населения в ходу такие прозвища для младших офицеров, как "попрошайка" и "голытьба"? - спросил вдруг поручик. Самые распространенные выражения, - подумал Кадзи. - Не слыхал, господин поручик. - Врешь. Сам, наверно, считаешь нашего брата голытьбой, у которой денег на обед не хватает! Я знаю! Мечтаешь небось вернуться на гражданку, огребать свое жалованье и посмеиваться над офицерами! Это у тебя на уме? Болван! - Поручик поставил стаканчик на стол и уставился на Кадзи. - Или ты не понимаешь, что примечание о твоей политической неблагонадежности пойдет за тобой повсюду, где бы ты ни служил? Какой же ты красный? Ты просто-напросто пустой, жалкий интеллигентишка, вот ты кто! Красные использовали тебя, пока ты был им нужен, а потом бросили на произвол судьбы, вот и все. Но клеймо, которое ты заработал, останется на тебе на всю жизнь! Можешь ты понять, что будет, если такой субъект оскорбит офицера - или будет считаться, что оскорбил, это одно и то же, - можешь ты это понять или нет? Кадзи промолчал. Что толку говорить, когда тебя не считают за человека, за равного. - Случись это в доме у какого-нибудь другого офицера, ты бы уже давно был наказан, - продолжал поручик. - А ведь на улице ох как холодно!.. Но я этого делать не стану. Я не настолько мелочен, чтобы пользоваться старшинством в звании. Вот видишь, офицер, которого ты презираешь, тебя же оберегает! А? Что ты на это скажешь? - Он поблагодарит, если у него есть совесть, - вставила жена поручика. - Можешь не благодарить! Да и не захочешь, наверно. В конце концов, ты ведь тоже мужчина. Но я еще раз напоминаю, что выгораживаю тебя не как человека, а как денщика, находящегося в моей власти. На гражданке можешь быть кем угодно - директором, важной персоной, а сейчас ты всего-навсего мой денщик! Работаешь ты как будто исправно, в этом отношении у меня к тебе претензий нет. Срок службы денщика согласно уставу знаешь? - Устав внутренней службы гласит: "Солдата разрешается использовать на должности денщика не более трех месяцев..." - Правильно. Только имей в виду, что я тебя, денщика поручика-"попрошайки", могу и до истечения срока со свету сжить, заруби себе это на носу! Не хочет отправлять его, опасаясь, как бы не подумали, что поручик Кадокура не сумел приструнить собственного денщика, соображал Кадзи. Или же боится, что Кадзи пошлют к другому офицеру и пойдут сплетни о том, что жена поручика Кадокура - подозрительная, глупая, жадная... А может, этот любитель нравоучений рассчитывает таким способом одержать моральную победу над человеком, питающим к нему враждебные чувства? Если так, то понапрасну старается! Для Кадзи служба в денщиках только средство избавиться от казармы. - Так помни же свое место и впредь попридержи язык! - торжественно закончил поручик. - Больше тебе спуску не будет! Можешь идти.

12

Закончились бои на острове Лейте, центральном участке сражения за Филиппины. Правда, в приказе командующего японскими войсками, генерала Томофуми Ямаситы, говорилось, что "японские вооруженные силы будут и впредь осуществлять в этом районе тактику перманентной обороны, создавая тем самым предпосылки для будущего контрнаступления". На деле, преодолевая разрозненное сопротивление японцев, американцы продвигались к Маниле. Сражение за Филиппины было по сути проиграно. Зона военных действий разом приближалась к Японии. В Маньчжурии, где тот же Томофуми Ямасита еще год назад командовал Пятой полевой армией, царила жестокая зима. Вторая военная зима для рядового 1-го разряда Кадзи, второй год его солдатской службы. Пограничные части Квантунской армии не знали тревог, кроме учебных. Кадзи все еще служил денщиком, когда после мощной артподготовки американцы высадили семидесятитысячный десант на острове Лусон. Снова - уже в который раз! - превосходящее материальное обеспечение американской армии развеяло в прах упования японцев, построенные на детской вере в легенды. И все-таки главная ставка продолжала военные действия, ибо не только армия, но и гражданское население слепо верило, что где-то, у какой-то определенной черты американцев остановят и отбросят назад. И мало кто при этом задумывался, что затягивание войны только наращивает масштабы трагедии. И если в то утро, когда поступило сообщение о высадке американцев на Лусоне, сердце поручика Кадокуры впервые сжалось от мрачной мысли о возможном поражении - впервые в то утро, - то объяснялось это молодостью поручика, слепой верой в силу японского оружия... И все-таки он одним из первых задумался над возможностью поражения, во всяком случае раньше многих своих сослуживцев. Что думает о положении на фронте его превосходительство генерал Тэраути? Эта мысль не давала за завтраком покоя поручику Кадокуре. Задать такой вопрос начальству он не смел, да и что те могли ответить? Начальство... Кто из офицеров, служивших на советско-маньчжурской границе, мог сказать, почему в самый разгар боев за остров Лейте генерал-полковник Тэраути перенес штаб своей армии из Манилы в Сайгон, хотя действовал при этом вопреки указаниям ставки? Откуда им было знать, какая неразбериха царила в отношениях между командованием частей, штабом армии и верховной ставкой! - Если в ближайшее время не начнется мощное наступление, потом может быть слишком поздно... - пробормотал поручик. Супруга поручика раз и навсегда взяла себе за правило не вмешиваться в обсуждение вопросов политики и войны. Она молча прислуживала мужу за завтраком. Но у бойкой Какуко на все имелись собственные суждения. - А может быть, уже и сейчас поздно! - бросила она. - Хорошо, что у нас здесь, в Маньчжурии, нет войны. Правда, братец? - Если бы здесь начались военные действия, они проходили бы не так, как на Филиппинах. Квантунская армия - самая сильная и непобедимая в мире, - сказал поручик. - Это ты так внушаешь солдатам? - Разумеется. - А как же Халхин-Гол? Он не в ответе за горькую чашу Халхин-Гола. Хотя нет никаких гарантий, что это не повторится здесь в будущем, и сознавать это неприятно. - Не болтай глупостей! Мы вовсе не терпели там поражения. Армия собиралась перейти в грандиозное контрнаступление, когда заключили это перемирие! И вообще чего ты суешь нос не в свои дела! Что ты понимаешь? Ты знаешь, насколько возросла мощь Квантунской армии после "Особых маневров"? Неужели ты не понимаешь, что именно поэтому Советы и сунуться к нам боятся! А тебе я вот что скажу: чем день-деньской бить баклуши и попусту вертеть задом, о женихе подумала бы, подцепила бы какого-нибудь офицера. - Ну уж нет, мне вовсе не хочется оставаться вдовой! - рассмеялась Какуко, но внезапно посерьезнела. - Непобедимая Квантунская армия... Ну, и до какой степени на нее можно полагаться? Сможет она действительно обеспечить безопасность всем нам, гражданским? Поручику Кадокуре хотелось знать, что сказал бы на это командующий Квантунской армией генерал Отодзо Ямада. Поручика все утро мучило желание обратиться с таким вопросом к начальству. - Я офицер боевой части, - отрывисто произнес он. - Под перекрестным огнем противника мне недосуг думать о всяких обывателях, пуще всего боящихся потерять свое барахло! Слова поручика можно было понимать как угодно - как свидетельство героизма или безответственности, но они вполне отвечали духу армии. Армия, созданная для агрессии, не может служить защитой народу, даже если волей обстоятельств вынуждена из захватнической превращаться в оборонительную. Восемь месяцев спустя Квантунская армия полностью подтвердила это. Для себя супруга господина поручика стирала сама. Вся остальная стирка входила в обязанности денщика. Кадзи стирал чуть не каждый день. Со стороны могло показаться, что он усердствует, но это только со стороны... Свое собственное белье он стирал всегда в первую очередь, хозяйское - мял ногами. Очень скоро с ног Кадзи совершенно сошли мозоли и грязь, въевшаяся в кожу чуть не с первых дней армейской службы. ...Сегодня мять белье ногами нельзя. Явилась Какуко и не уходит, стоит рядом и смотрит. Она и не собиралась проверять, как он стирает. Просто она испытывала своеобразный интерес к этому денщику. В нем было что-то непохожее на тех солдат, к виду которых она привыкла в доме брата. Он нисколько не заискивал перед ними. В прошлый раз он вежливо подал Какуко туфли и даже завязал шнурки. Она готова была объяснить эту покорность тем, что стосковавшийся по женщинам солдат рад услужить красивой девушке. Эта мысль приятно щекотала ее самолюбие, хотя в глубине души она и сама понимала, что нет ему до нее никакого дела. Посмотрим, решила она, как он будет при ней стирать ее же белье, какое у него будет при этом лицо? Кадзи с безразличным видом брал из мыльной пены одну вещь за другой, простирывал и отбрасывал в сторону. Какуко засмеялась: - Вы для своей жены тоже стирали? - Нет. - Почему же? Ведь стираете же вы белье совсем посторонней женщины! Кадзи не мог понять, что ей нужно. - У моей жены есть руки, - бросил он. - То есть как это понимать? - зрачки Какуко угрожающе вспыхнули. - Просто - как я сказал, так и понимать. - Понятно! - голос звучал тихо, но напряженно. - Вы хотите сказать, что я просто-напросто паразитка, да? Кадзи поднял голову. Ну вот, теперь она раскричится! Счастье еще, что жена поручика ушла в гости. - Отвечайте же! - упорствовала Какуко. - Дома никого нет, можете говорить, что хотите. Отвечайте, если не трусите! - Я не намерен обсуждать ваши поступки и вообще высказываться на ваш счет. Достаточно того, что вы сами понимаете... - Скажите, как он высокопарно выражается! - Теперь она подошла вплотную к Кадзи. - Вы слишком много о себе воображаете, вот что я вам скажу! Трус, только болтать умеете! У Кадзи скривились губы. Он сдерживал ярость. Ей, наверно, показалось, будто он иронически усмехнулся, потому что, схватив еще не отжатое полотенце, она замахнулась на него. Но до лица Кадзи долетели только мыльные брызги - он перехватил занесенную руку и сжал с такой силой, что она побелела. - Вот так, - сказал он и отпустил ее руку. - А в остальном вы совершенно правы. Да, я трус... - У-у, медведь! Больно... - пожаловалась она, потирая запястье. - Так бы и поколотила тебя, честное слово! - Хватит! - тихо произнес Кадзи. - Меня и так колотили достаточно, и притом без всякого повода. Вы-то не военный человек, так хоть вы меня поймите. С поручиком и его семьей я связан чисто случайно, наши отношения определяются приказом, а не человеческими чувствами. Завтра выйдет новый приказ, и мы расстанемся; вы пойдете своей дорогой, я - своей... И на этом наше знакомство, извините, закончится. - Он замолчал и принялся за стирку. Она, тоже молча, стояла рядом. Кадзи снова поднял голову и добавил, на этот раз более мягко: - Не знаю, что именно вам не нравится во мне. Я учился в институте не для того, чтобы стать денщиком, и никогда не собирался служить в солдатах... Война до основания разрушила все человеческие порядки... Она слушала, широко раскрыв глаза, не мигая. А затем сказала все-таки с вызовом в голосе, наверно, чтобы показать, что не желает сдаваться. - Ладно, я не скажу брату, что вы чуть не сломали мне руку. - Да, пожалуйста, не говорите. И больше не мучайте денщика, хорошо? - улыбнулся ей Кадзи.