9

Казармы построили за городской чертой, в поле. По полю гулял ветер. Пограничный городок выглядел далеко не так романтично, как о том пелось в эстрадных песенках; грязный, насквозь продуваемый холодными ветрами, - какая тут поэзия. В домиках, выстроившихся рядами, жили японцы-переселенцы. Не было здесь ни предприятий, ни торговых заведений, кроме нескольких подозрительного вида лавчонок, рассчитанных на солдатские карманы. Улицы лежали такие пустынные, такие мертвые, что невольно брало недоумение: чем здесь, собственно говоря, живут люди, если они вообще живы? Казармы, как и все жилье в городе, строились с единственной целью: получше защититься от холода. Стены ставили толстые, окна - одно название. Внутри сумрачно и угрюмо, точно на складе. И мысли не приходило, чтобы жизнь в этих стенах могла таить в себе хоть что-нибудь светлое. За три дня, которые Кадзи провел в казарме, никто не обратился к нему, и он ни с кем не пытался свести знакомство. В просторном помещении больше половины коек пустовало. Знакомый с армейской жизнью, Кадзи рассудил, что отсутствующие, должно быть, посланы в сторожевое охранение. Впрочем, чем меньше народу в казарме, тем спокойнее. Лучше всего, когда на тебя не обращают внимания. Порой он ловил на себе неприязненные взгляды, но делал вид, что не замечает их. Как-то раз после полудня, когда в помещении почти никого не осталось, в казарму явился младший унтер-офицер и, расположившись за столом рядом с Кадзи, принялся что-то писать. Он то и дело вскакивал, выходил, опять возвращался. При этом он непрерывно напевал себе под нос: "Прощай, Рабаул, я скоро вернусь... И слезы разлуки туманят взор..." Кадзи не знал ни песни, ни того, оставила ли японская армия отрезанный от всего мира обессилевший Рабаул или еще держит. Хотя если удалось подобру-поздорову унести ноги, то петь следовало не о слезах разлуки, а о слезах радости... - Ты что, из госпиталя? - поинтересовался унтер. - Так точно. - Повезло! - Унтер засмеялся. - А часть твою тем временем угнали на фронт? - Так точно. - "Прощай, Рабаул, я скоро вернусь..." А я ведаю здесь спецподготовкой, - сообщил унтер. - Обучаю солдат основам противотанковой защиты... Ля-ля-ля... "И слезы разлуки туманят взор..." На зимние учения прикатил? - Не знаю. - Попадешь на учения - сможешь продвинуться в звании. Кадзи промолчал. - Или, может, хочешь схлопотать должность полегче? - Мне все равно. - Чего?.. Все равно, говоришь? Это верно, пока на своей шкуре не испробуешь, не угадаешь, где лучше... - Он снова запел: - "Так будь же мужчиной, сказала она..." С виду ты слабосильный. Впрочем, по нынешним временам оно, пожалуй, даже выгоднее. По крайней мере не попадешь в инструкторы по противотанковой обороне... - Унтер-офицер засмеялся. - Хочешь, поговорю со старшим писарем? Устроит тебя на нестроевую, а? Новичку, да к тому же только из госпиталя, в строю не сладко придется, а? К этим последним словам Кадзи отнесся серьезно. Унтер говорил правду - чужак, приблудный, прибывший в часть из госпиталя, не мог рассчитывать на снисходительное отношение. Неизвестно, что этот унтер, повинуясь минутному капризу, наговорил писарю, может, и вовсе ничего не говорил, но спустя несколько дней Кадзи действительно вызвали к дежурному по роте. - С завтрашнего дня заступишь денщиком к поручику Кадокуре. Явишься к нему на квартиру в девять ноль-ноль, ясно?

10

В денщики назначали солдат смирных, болезненных, в строю нерасторопных. Смирным Кадзи считаться не мог, да и вся его предыдущая биография мало подходила для этой должности, но, согласно принятым в армии представлениям, солдат, только что возвратившийся из госпиталя, еще не солдат, а так, отброс. Видимо, поэтому ротный писарь и решил сплавить новичка в денщики, благо прежнего пора было возвращать в строй. Кадзи принял новое назначение без особых переживаний. Может, оно и лучше, сказал он себе, чем попасть, например, в конюшню. Прежний денщик поручика Кадокуры встретил его неприветливо, держался недружелюбно, ничего толком не объяснил но работе. Потом все-таки разговорился. Кадзи слушал и запоминал разные мелочи, касающиеся его новых обязанностей. Денщик злился на него за то, что по милости Кадзи ему придется участвовать в зимних маневрах. Что ж, это можно было понять. Когда мороз пробирает до костей, никого не обрадует перспектива провести почти три недели в открытом поле. Под конец прежний денщик все же, как видно, смирился с неизбежным и, уже прощаясь, отозвал Кадзи на задний двор. - У здешней хозяйки характер ужас до чего подозрительный, - шепнул он. - Если что-нибудь пропадет, все готова свалить на денщика, так что держи ухо востро. Сестра поручика - красотка на загляденье. Но капризная - сил нет. Сам черт не разберет, что у нее на уме. А если бы не нрав этот поганый, так, кажется, рад бы ножки ей целовать... - А сам? - Поручик?.. Известное дело, офицер. - "Сам не знаешь, что ли?" - звучало в этих словах. - Чтобы тебя, денщика, офицер за человека считал, об этом ты и мечтать забудь. Денщик, брат, это еще похуже прислуги. Кадзи усмехнулся. - А все же здесь лучше, чем на зимних учениях? - Ну... Это уж и говорить нечего... Первое замечание от супруги господина поручика Кадзи получил в тот же день. Проступок состоял в том, что он израсходовал для ванны слишком много дров. Уголь оказался мелким, одна пыль, и, чтобы растопить поскорее, Кадзи подложил побольше поленьев. По мнению госпожи Кадокура, это свидетельствовало о том, что Кадзи "не понимает, какие трудности переживает страна". - Если будешь так относиться к службе, не бывать тебе ефрейтором! - заявила она. Оторвав взгляд от огня, Кадзи посмотрел на белое лицо с чуть тяжеловатым для женщины подбородком. Совсем еще молодая, немногим больше двадцати лет. Свежая, холеная женщина. - Впредь буду экономить, госпожа. - Да, но имей в виду, я не допущу отговорок, будто из-за экономии дров вода медленно нагревается. Солдаты вечно норовят отлынивать от работы. В моем доме это не пройдет! С этого дня от Кадзи трудно было услышать что-нибудь, кроме "слушаюсь" и "попятно". Внешне он казался усердным, работал "исправно", так что замечаний получать больше не приходилось. Но трудился он так прилежно с утра до вечера вовсе не для того, чтобы доказать свою "преданность" и "усердие", которого требовала супруга поручика. Просто он понял, что во избежание выговоров и замечаний надо проявлять инициативу и находить себе занятия одно за другим, не дожидаясь напоминаний. - Молчаливый, угрюмый, но работает хорошо, - признала госпожа Кадокура. Казалось, она довольна старательным денщиком. Но Какуко, сестра поручика, с сомнением покачала своей красивой головкой. - С виду он смирный, а что у него на душе - не поймешь... - А что? - поручик взглянул на сестру. - Мне говорили, он был на подозрении в той части, где служил раньше. Ты тоже что-нибудь заметила? - Нет, ничего определенного. Но мне почему-то кажется, что в душе он нас презирает... Даже интересно иметь такого денщика! - Что ж тут интересного? - Поручик строго посмотрел на нее. - Денщик осмеливается презирать семью офицера... Это тебе интересно, что ли? - А что? Он же не слуга, которого мы нанимаем за свои деньги. Вы тоже, братец, когда получаете приказ от командира батальона или другого начальника, тоже, наверно, думаете в душе: "Чтоб тебя черт побрал, болван!" - Никогда в жизни так не думал! Приказ есть приказ. - Нет, думаете! - девушка весело рассмеялась. - Знаете, что нельзя, а думаете! - Послушай, что я скажу, и хорошенько заруби себе на носу! Я понимаю, тебе здесь скучно. Но это не означает, что тебе позволено забывать о чести и достоинстве офицерской семьи. Никаких фамильярностей с денщиком, слышишь? - Очень нужно! Просто я сказала, что такого денщика даже интересно иметь в услужении. "Слушаюсь, госпожа!", "Понял, барышня!" А сам небось злится в душе. Денщик - тот же лакей, это Кадзи понял. И слова императорского эдикта: "Приказ командира да будет для вас моим приказом!"- тоже. А вот то, что денщик обязан выполнять не только личные поручения офицера, но и полностью обслуживать членов его семьи, - это уже выходит даже за рамки высочайшего эдикта - нерушимой заповеди армейской жизни. Человеку, ставшему профессиональным военным и получающему за это жалованье от государства, должен прислуживать без какого-либо вознаграждения другой человек, которому то же государство силой навязывает только одно - воинскую повинность! Кадзи возмущался. Кто они такие, офицеры? В чем их доблесть? Дармоеды, паразитирующие за счет казны! Так думал он. И если Какуко сумела уловить его настроение, это говорило о том, что девушка неглупа. Госпожа Кадокура называла его "денщик". Без злобы, просто с сознанием собственного превосходства. Привычное, казенное обращение. Странное дело, думал Кадзи, стоит женщине, проделав положенные формальности, заделаться офицерской женой, как она становится неизмеримо выше солдата и принимает это как должное. В свою очередь супруга господина поручика пикнуть не смеет перед женой командира батальона - и тоже воспринимает это как должное. Сестра поручика была несколько иной. Но в том, что солдата нельзя считать за равного, они сходились, Как-то раз, когда Кадзи колол дрова на заднем дворе, его окликнул соседский денщик. - Слышь, мой рассказывал утром - не мне, конечно, - что на Филиппинах дела плохи, так что после Нового года нашу часть тоже, чего доброго, перебросят на фронт. Кадзи попалось суковатое полено. Он замучился с ним. Наконец с маху расколол его надвое. - Никуда нас не перебросят. - Твой поручик сказал? - Нет, это я сам так думаю. - Чего-о? Ты-ы? - собеседник выглядел озадаченным. Кадзи засмеялся. - Моего мнения, выходит, и слушать не стоит? - Я не в том смысле... - Вот ты говоришь, перебросят на Филиппины... А как, спрашивается? Пешком или по железной дороге? Не доберешься, нет туда дороги. А на море полностью господствует противник, и все наши транспорты отправляются прямиком к Будда. На такую глупость, думаю, не пойдут. Это во-первых... Собеседник с понимающим видом кивал. - Пока переправят нас отсюда, с крайнего севера, из Маньчжурии, на Южный фронт, там, пожалуй, и бои закончатся. Это во-вторых. - А в-третьих? Колеблясь с ответом, Кадзи поставил еще одно полено и снова взмахнул топором. - Я и так уж лишнего тебе наболтал... Тебе газеты удается читать? - Иногда. Тайком от хозяйки, бывает, смотрю. А что? - Читал на днях? Сталин будто сказал, что рассматривает Японию как агрессивное государство... - Нет, не читал... А как это понимать? - А так, что сейчас между СССР и Японией имеется договор о ненападении. Не называют агрессором, если отношения нормальные, правда? Сосед снова понимающе закивал. - А тогда, брат, не до Филиппин будет. Того и гляди, здесь каша заварится... - Значит, надо так понимать, что и здесь у нас тоже бои начнутся? - Я только говорю, что сейчас отсюда войска не снимут. Разве что на Тихоокеанском театре произойдет что-нибудь совсем невероятное... А вообще-то в любом случае дело - дрянь. Если на юге станет туго, так и на севере легче не будет. Как ни верти, все крышка! - Ну, ты это... - сосед-денщик испуганно замотал головой. - А не выйдет ли приказа денщикам сопровождать офицерские семьи на родину? А там бы и демобилизоваться, а? Кадзи расхохотался. - Денщик! - позвали его с веранды. - Денщик, туфли подай! Туфли, начищенные с утра, стояли на полке для обуви в прихожей. "Рук у тебя нет, что ли!" - чуть не сорвалось у Кадзи. Какуко, озорно прищурившись, внимательно следила за ним. Чувствуя на себе этот взгляд, Кадзи с размаху вогнал топор в полено и пошел в прихожую. Она ждала его на пороге. Совсем рядом, на полке, красовались ее туфли. Кадзи взял их и аккуратно поставил перед ней, носками вперед. - Зашнуруй! - приказала девушка. Нагнувшись, Кадзи стал завязывать шнурки. У нее были стройные ноги, Кадзи почти касался их. Именно то, что они были красивые, стройные, злило Кадзи. - Отвори! - Кивком головы девушка показала на дверь. Он распахнул дверь. Девушка засмеялась. - В первый раз, поди, приходится завязывать шнурки женщине? Кадзи ответил, как всегда, ровным, бесстрастным тоном: - Других приказаний не будет? - Будут! - Голос девушки звучал все более вызывающе. - Я оставила чулки в ванной, постирай! Кадзи посмотрел на нее. - Армейские звания - шелуха, барышня! Скоро, очень скоро вдребезги разлетится весь этот порядок, при котором вы так удобно устроились наверху. Останутся просто люди, люди без погон! Что сохранится тогда от вас? Чем вы сможете похвалиться? Девушка внезапно нахмурилась, глаза сердито блеснули. Она резко повернулась и вышла. В этот день ему так и не удалось наколоть дров. Минут через пять позвала хозяйка. Кадзи поспешил на кухню. - Послушай, ты убирал здесь утром? - спросила она. - Так точно. - Здесь на полке лежали деньги, пять иен. Где они? - Не знаю. Я денег не видел. - Не видел? Странно! Я твердо помню, что положила их вот сюда. Утром, когда я расплачивалась с торговцем, не нашлось под рукой мелких денег, я пошла за мелочью в комнаты, а крупные положила сюда. Сейчас вспомнила - а их уже нет! Кроме тебя, тут никого не было! - Может быть, барышня видела? - Она не могла взять без спроса. - Кадзи прочел подозрение во взгляде женщины. - Просто руки опускаются... Всякий раз, как меняются денщики, обязательно что-нибудь пропадает... - Вы хотите сказать, что эти деньги взял я? - спросил Кадзи, стараясь говорить как можно спокойнее. - Молчать! Это еще что? - взвизгнула она. - А глядит как, скажите на милость! Я просто спрашиваю, не видел ли ты, вот и все! - Я ответил госпоже, что не видел. - Странно! Кто же мог взять эти деньги, кроме тебя? Ну хорошо, довольно. Ступай работай. Не хочется рассказывать о таких вещах мужу, но, если в доме начинают пропадать деньги, придется, как видно, сказать! Кадзи почувствовал, что бледнеет. Он хотел сдержаться, но было уже поздно. - Ваша воля подозревать меня, - сказал он. - Я солдат и получаю в месяц всего пятнадцать иен жалованья, но в ваших бумажках не нуждаюсь, будь это десять или даже пятьдесят иен! Фирма, в которой я служил до призыва, выплачивает моей семье пособие больше, чем жалованье господина поручика! Я просил бы вас впредь помнить об этом! Кадзи повернулся и вышел. Когда ледяной ветер охладил его разгоряченное лицо, он подумал, что говорил, пожалуй, слишком резко. И все-таки гнев душил его. Чтобы баба издевалась над ним, как там, в казарме, старослужащие, - это уж слишком!.. Поручик напишет на него, это ясно. А что, если набраться решимости и высказать ему откровенно все, что он думает о нем и его супруге? Складывая дрова в поленницу, Кадзи кренился, старался крепиться. Сначала госпиталь, теперь это... Он бессильно плывет по течению. А раз так, нечего бояться, пора избавиться от вечного унизительного страха.