34

Солдат сдержал свое обещание. На следующий день утром он принес аспирин. В пергаментном пакетике было больше двадцати таблеток. Кадзи не знал, как сказать по-русски "я вам очень благодарен", и поэтому несколько раз повторил "спасибо", одно из немногих русских слов, которые знал. Солдат помахал ему на прощанье рукой. -- Вы вернетесь? -- спросил Тэрада сквозь слезы, когда Кадзи протянул ему аспирин. -- Вернусь обязательно. А ты духом не падай, поправляйся. Чтоб к тому времени, когда я вернусь, ты был на ногах. Тэрада расстроился не на шутку. Он впервые разлучался с Кадзи. Даже тогда, когда Кадзи вытащил его чуть ли не из-под танка, у него не было такого страдальческого выражения лица. Смертельная бледность покрывала щеки юноши. "А ведь, пожалуй, уже не встанет,-- подумал Кадзи.-- Но разве будут расследовать это дело? Разве Кирихару накажут?" С Кирихарой он столкнулся у входа в ангар. -- Слышал, едешь на узкоколейку. Ну, потрудись, потрудись. Кадзи всего перекосило. - Слушай, я хочу тебя попросить об одном одолжении. - О каком? - Это касается Тэрады. Умрет он тут без меня. Подкармливай его. Ведь для тебя это не составит труда... - Думаешь, если попросишь, я сделаю? -- Кирихара зло ухмыльнулся.-- Говорят, ты и Ногэ и меня хотел поддеть, но русские это мимо ушей пропустили. Теперь поспишь под открытым небом и поймешь, каково мне тогда было... На, возьми... С улыбочкой он протянул Кадзи горсть семечек, Кадзи семечки не взял. -- Рано радуешься... Группа пленных в пятнадцать человек к вечеру подошла к узкоколейке. Со всех сторон тут стоял густой лес. На небольшой насыпи в беспорядке валялись рельсы. Их, видно, подтащили сюда со всех участков дороги и сейчас собирались вывезти. Каждый рельс весил как раз столько, чтобы поднять его вдвоем, но когда его несли, он впивался в плечо, давил на спину. Постепенно боль переходила на поясницу, и тут уже нести рельс было трудно. Однако еще тяжелее было спать на покрытой инеем земле. В первую ночь пленные попытались заснуть, сидя у костров, но усталость все равно свалила всех на землю, и тут уж холодный северный ветер пробирал до костей. Пленных удивило, что конвоир, вырыв углубление в земле, преспокойно улегся и уснул. "Верно, они из другого теста",-- подумал Кадзи. Но что закалило их, что помогло им сделаться такими, он понять не мог. Пленные сперва думали, что русские едят масло да сыр, оттого, мол, они такие здоровые, но эта была неправда. Пища русских солдат состояла из картошки, черного хлеба и негустого супа. Богатырское здоровье русских внушало и уважеие и страх. Да, эти все выдержат, им все нипочем. Кадзи заснуть не мог. Он проклинал свою злосчастную судьбу, собственную слабость и глупость, которые завели его сюда. В тупом оцепенении он смотрел на далекие звезды, казавшиеся примерзшими к небу, и чувствовал, что силы покидают его. Если бы на следующий день он не встретился с Тангэ, он, наверно, попробовал бы убежать. Терять ему все равно было нечего... Тангэ появился из леса во главе большой групы пленных. Он шел, держа рельс на плече, и о чем-то разговаривал с конвоиром. Кадзи первый узнал Тангэ. -- Значит, судьба была встретиться,-- рассмеялся Тангэ, с удивлением рассматривая странное одеяние Кадзи.-- А этих помнишь? Кадзи покачал головой. - Те самые, что прятались в горах. У них еще командир бородач был. Ты с ним повздорил, помнишь? Все получилось, как ты предсказал. Его солдаты кокнули, когда он попытался оказать сопротивление русским. - А что стало с Хиронакой? - Три дня назад умер. На глазах таял... - И я, кажется, загнусь,-- Кадзи тускло улыбнулся.-- Все-таки нельзя было сдаваться в плен. Но я боюсь, что совершу еще одну ошибку... Только вечером Кадзи заметил, что пленные, бывшие под началом Тангэ, избегали своего старшего. У костра они старались держаться подальше от Тангэ. Кадзи сказал об этом приятелю. -- Что же поделаешь...-- ответил Тангэ.-- Русские поставили меня старшим, а я же японец, как и они, это им не нравится. Меня тогда послали к ним с предложением сдаться. Конечно, не очень-то это было приятное поручение, но после того, как дело удалось, русские передали мне все руководство работами. А условия тут сам видишь какие. Правда, в Сибири, думаю, еще тяжелей придется, но там зато все поймут, кто был виновен в этой войне... -- И все равно ты с радостью туда едешь? Кадзи в упор посмотрел на Тангэ. - С радостью или нет, но еду,-- сказал Тангэ.-- Об остальном стараюсь не думать. - Почему? - Да как тебе сказать? Не думаю -- и все. Думами разве поможешь? Некоторое время молчали, костер весело трещал. -- И все-таки до смерти противно,-- задумчиво сказал Кадзи. - Что противно? - Что мы как животные... Нас ведь за людей не признают, так, рабочий скот. И потом, они всех нас считают фашистами. Это же неправильно. Работы я не боюсь, и не в скудном пайке дело, и даже не в холоде. Нестерпимо другое: Сталин ненавидит японцев и мстит нам за войну, но ведь мы не классовые враги, почему же они держатся с таким высокомерием? - С высокомерием? - Да. Они считают себя выше нас. - Что ж поделаешь? -- Тангэ глубоко вздохнул.-- Так пока сложилась обстановка. - Конечно, делать нечего.-- Кадзи тоскливо уставился на огонь.-- А скажи, почему человек смиряется с такой неизбежностью? - История все поставит на свое место,-- ответил Тангэ, подвинувшись ближе к Кадзи,-- а мы пока ничего не можем сделать. - А я не собираюсь полагаться на историю. Если доживу до Сибири, все выложу им начистоту, все, что думаю. А тогда пусть хоть в тюрьму отправляют. Будущее рисовалось мрачным. Самой усердной работой тут не заслужишь права высказаться начистоту. Никому нет дела до твоей моральной правоты, ты пленный, осколок агрессивной империи...

35

Демонтаж узкоколейки закончили через неделю. Возвращаясь в лагерь, Кадзи почти покорился неизбежному. Не потому, что проникся умонастроениями Тангэ, а просто потому, что слишком ослабел физически и не мог уже противиться несправедливости. Несколько ночей подряд Кадзи внушал себе, что его путь к новой жизни, путь служения социализму лежит именно через плен, что побег был бы капитуляцией, преступлением против этой новой жизни. Студеные ночи действовали на Кадзи двояко. Холод, проникавший сквозь рваную одежду и пронизывавший до костей, планомерно изматывал его. Нет, он, кажется, не переживет зиму. Советское командование не сможет сейчас обеспечить пленных теплой одеждой. Но если его ждет смерть, не лучше ли все-таки попытаться убежать? Но другой голос говорил иначе: побег -- безумие. Подошла уже зима, огороды стоят пустые, пропитание достать будет невозможно. И организм ослаблен до предела. Нельзя пускаться на эту авантюру! Каждую ночь Кадзи мысленно беседовал с Митико и просил у нее совета. Но она то говорила "беги", то "не надо". Как же быть?.. -- А как по-твоему, что посоветовала бы мне жена? -- спросил он у Тангэ.-- Чтобы я пошел на риск или терпеливо ждал конца мытарств? Тангэ ответил не сразу. -- Не думаю, чтоб Митико посоветовала тебе рискнуть. Кому-кому, а ей известно, какой ты безрассудный. Кадзи нахмурился. -- Разве можно сейчас поручиться за успех? Или поймают, пли убьют, или по дороге замерзнешь. Это же сумасшествие! А Сибири нечего бояться. Ты все выдержишь. Кадзи кивнул, рассеянно улыбнувшись. Может, Тангэ и прав, против судьбы трудно бороться. В лагерь они вернулись к вечеру следующего дня. Тэрады на месте не было. Наверно, уже поправился и вышел на работу, решил Кадзи. Когда стемнело, все вернулись в ангар. Наруто, увидев Кадзи, изменился в лице. Он как-то нерешительно подошел к нему и тихо сказал: - Тэрада умер. Эта сволочь Кирихара доконал его. - Дня через два, как ты ушел, у него уже жар спал и он поднялся,-- сказал Кира.-- Встал, конечно, все-таки рано, надо было бы вылежаться, но он решил нас накормить и отправился за очистками. Видно, что-то собрал и вернулся в ангар. Тут его этот Кирихара и застукал. Отправил чистить уборную, а он едва уже на ногах стоял... Там он и свалился среди нечистот... Кирихара приказал облить его водой, чтобы смыть нечистоты, и потом отправить в больницу. Там он на третий день и умер. Кадзи слушал, не проронив ни слова. Перед сном Кира привел к Кадзи пленного, который видел, как умирал Тэрада. -- Он умирал в полном сознании, но не говорил ни слова. Только повторил несколько раз "Кадзи". Я было подумал, что это имя женщины. Он страшно мучился, но ему даже укол не сделали, а ведь врач-то в больнице японец. - Спасибо, хватит.-- сказал Кадзи. - Я с нетерпением ждал вашего возвращения, Кадзи,-- прошептал Наруто.-- Нельзя эту дрянь в живых оставить. - Может, придумаем что-нибудь? -- спросил Кира.-- Ты мне не поверишь, но я ходил к Ногэ. А он, гад, даже слушать не стал. - А конвоир все видел? - Видел, но ведь состава преступления нет. Попробуй докажи, что Кирихара виноват! Ведь он не с постели Тэраду стащил и погнал в уборную. - Чего тут рассуждать? Если хотите, я сам расправлюсь с этим Кирихарой! -- вскипел Наруто. - Ладно, помолчите,-- сказал Кадзи, и его глаза зло сверкнули. Кадзи встал и пошел к Тангэ. Он потряс его за плечо и шепотом сказал: -- Тангэ, я передумал, сегодня ночью я уйду. Тангэ хотел было что-то сказать, но Кадзи приложил палец к его губам. -- Я решил твердо. У меня нет другого выхода. Тангэ долго смотрел, как Кадзи медленно шел по ангару, переступая через лежащих пленных. Он понял, что Кадзи теперь не удержать. Среди пленных Кадзи с трудом отыскал Кирихару. -- Кирихара, капитан тебя требует по моему вопросу. - Сейчас? - Я настоял на очной ставке с тобой. Боишься? - Не пори чушь! -- Кирихара встал.-- Надо прихватить Минагаву. А то не поймем ничего. - Минагава не требуется. Там у них свой переводчик появился. Кирихара попался на хитрость Кадзи. Правда, он вспомнил о Тэраде, но тут же решил, что это дело здесь ни при чем. - Ладно, пошли. Вот посадят тебя в тюрьму, и мне дышать легче станет. Они вышли из ангара. Стоял непроглядный мрак. Лишь вдалеке по аэродрому шарил луч прожектора, выхватывая из темноты огромный серебряный корпус советского транспортного самолета. Из барака, где жили русские солдаты, послышалась песня. Пели "Катюшу". - Сюда,-- сказал Кадзи, схватив Кирихару за руку. Тот направился было к другому зданию. И только сейчас Кирихара почуял недоброе. - Ты...-- начал он, но в эту минуту Кадзи с силой хлестнул его по голове стальным тросом. Затем на Кирихару обрушился град ударов. Он упал. Кадзи поволок его за шиворот к уборной. - Встать! -- сдавленным голосом приказал Кадзи.-- А не то буду бить, пока не встанешь. Пошатываясь, Кирихара встал. - Прошу тебя, брось...-- прохрипел он.-- Прости... - Вот это я и хотел услышать. Тут на Кирихару обрушился такой удар, от которого трескается череп. Но Кадзи продолжал наносить удары. Он сам хотел поскорее выбиться из сил. Но сперва он забьет насмерть эту гадину. "Почему хорошие ребята должны гибнуть, а эта мразь -- жить?" Он сам погибнет, но и Кирихара на этом свете жить не будет... Заметив, что его рука, сжимавшая трос, стала липкой от крови, Кадзи прекратил избиение. Кирихара валялся на земле без признаков жизни. Послышались чьи-то шаги. Кадзи схватил бесчувственное тело и бросил его в выгребную яму. Все было кончено. А может, вообще всему конец? Гнев сменился опустошенностью. Теперь ему нет пути ни в прошлое, ни в будущее. Сколько прошло времени, прежде чем Кадзи двинулся с места? Он медленно шел в темноте, совершенно не думая, что может попасться на глаза часовым. А в бараке все пели. Где-то недалеко слышались неторопливые шаги часового. Кадзи дошел до ограды. Неужели здесь проходит граница между человеком и пленным? Но ведь тогда очень просто перемахнуть на ту сторону. А там что? Смерть или жизнь?.. Кадзи лег, пытаясь пролезть между рядами колючей проволоки. Железные шипы царапнули лицо. Через секунду колючки зацепились за мешковину. Кадзи осторожно отцепил одежду. Вот прошла грудь, потом живот, наконец ноги -- он был уже на той стороне. Ничего трудного. Но радости освобождения не было. Не было и надежды. За узенькой речушкой мирно спала китайская деревня. Когда Кадзи, ступив на тонкий лед, продавил его, где-то поблизости залаяла собака. Кадзи стоял по колено в воде. Никто не заметил исчезновения одного пленного японца. Митико стала работать на кухне при больнице. Сначала она хотела воспользоваться любезностью Се, который предлагал ей место медсестры, но потом передумала и решила пойти на кухню. Она, конечно, могла работать медсестрой, но было бы обидно, если бы другие сестры, в большинстве своем японки, сочли ее любовницей Се, да и самому ему такая явная протекция могла бы повредить. -- Вы не беспокойтесь,-- сказала она Се с улыбкой,-- ведь и дома я только тем и занимаюсь, что готовлю. Митико быстро поладила с китаянками, работавшими на кухне. Поначалу старшая кухарка Ma-тай косилась на нее, но очень скоро стала относиться сердечно к трудолюбивой, скромной японке. Молодая китаянка Сун Ин-минь даже подружилась с Митико. Как-то, когда они стирали, Ин-минь спросила по-японски: -- У тебя изволит быть любимый? Митико улыбнулась, очень уж не вязалось это "ты" с "изволит быть". -- Есть, очень-очень есть,-- сказала она по-китайски, желая, разумеется, сказать о силе своей любви. Но Сун изумленно округлила глаза. Она поняла ее иначе. -- А так не сложно? Один придет, потом другой сразу, а ты одна... И Митико пришлось долго объяснять, что она любит так, как сразу тысяча женщин, но любит одного. Пока она объясняла, к горлу подкатился комок, и она разрыдалась. И Ин-минь, по-видимому очень отзывчивая девушка, глядя на нее, тоже заплакала. -- Война виновата. Господин Кадзи не виноват. Придет домой, обязательно придет. С этого дня они подружились -- ширококостная решительная китаянка и хрупкая смуглолицая японка. Однако надежда на возвращение Кадзи таяла с каждым днем. И вот наступала зима. Ее приход был равносилен для Митико смертному приговору. "Только бы снег подольше не выпадал!" -- молила Митико. Но в один из вечеров он начал падать с почерневшего неба. Вот и стекла поездов, идущих с севера, уже украсили ледяные узоры. За две сотни километров отсюда, наверно, уже так холодно, что морозы пробирают до костей. По дороге домой Митико представила Кадзи идущим в такой мороз. И пальто, верно, на нем нет, и голодает он, и ночует в степи. И все же идет и будет идти. А вдруг его отправили в Сибирь? Митико сняла перчатку. Снежинки, упавшие на холодную ладонь, долго не таяли. И Митико представила, как этот снег толстым слоем ложится на плечи мужа. Она шла, потирая озябшие руки. Кожа на руках у нее огрубела от работы и как-то сухо шуршала. Она еще никогда не слышала такого звука. Эти руки говорили о ее честных трудовых буднях, о гордом одиночестве души. А как эти руки жаждали обнять Кадзи! Если бы только они могли снова гладить дорогое лицо, Митико согласилась бы на всю жизнь остаться кухаркой. А что, если сейчас, вот за этим углом, навстречу ей выйдет Кадзи? Не стесняясь прохожих, она бросится ему на шею. А он прижмет к губам ее заскорузлые руки и ласково спросит: "Работаешь?" И она ответит: "Да". Господи, она бы согласилась работать в десять раз больше, только бы ее Кадзи вернулся. Любимый, я стану уличной торговкой, воду буду таскать, только бы нам снова быть вместе... Вдруг Митико заметила, что разговаривает сама с собой. В последнее время у нее появилась такая привычка. Особенно по ночам. Задает вопросы и сама же на них отвечает. Ясуко как-то с улыбкой сказала: "Видно, ни одно лекарство не излечивает от любви. Как я счастлива, что мне не по кому убиваться". Когда Митико дошла до площади, снег уже повалил крупными хлопьями. Она подумала, что не сможет сидеть одна в неуютной комнате пансиона, а Ясуко, видно, еще не вернулась... И Митико решила не идти домой. В редакции газеты "Демократический вестник", где основную роль играл Ното, между четырьмя мужчинами, окружившими печку, разгорелся спор. - Не далее как сегодня городские власти раскритиковали газету за аполитичность. - А все этот японец из мэрии. Он недавно приехал из Яньаня, Доморощенный материалист! Прочитал одну книжонку коммунистов и воображает, что все знает. Наша газета не орган компартии. А господин Фан и его соратники не желают понять, что Япония не Китай. У нас лозунг "Все братья, твое -- это общее" не пройдет! Окидзима горько усмехнулся и кивнул вошедшей Митико. - Но что правда, то правда, с реакционными элементами мы чересчур деликатничаем,-- горячо сказал смуглолицый мужчина, сосед Окидзимы.-- Давно пора вывести на чистую воду бывших руководителей фирмы. - Разоблачать -- не значит надрывать горло. Я пишу достаточно ядовито. - Все это интеллигентские шпильки! Ты не способен встать на позицию народа, поэтому городские власти и недовольны. - Да, он прав,-- сказал пожилой мужчина, сидевший поодаль,-- твоим передовицам недостает политической остроты. - Вы забываете, для кого мы пишем,-- покачал головой Ното.-- Нельзя не считаться с психологией японцев. - Так незаметно и пойдешь на поводу у масс. - А что предлагаешь ты? Притягивать за уши революционную терминологию? А если концы с концами не сойдутся? -- сказал Ното, повернувшись к смуглолицему. - Как вы любите словечко "массы"! А известно ли вам, чем живут маньчжурские японцы? - Как тут у вас шумно! -- проговорила Митико, подходя к разрезавшей газетную бумагу Ясуко. - Битый час из пустого в порожнее переливают. Можно подумать, что революции возникают из болтовни. - Конечно, тебя наши споры не волнуют,-- усмехнулся Ното,-- ты в этих делах мало смыслишь. Ясуко состроила презрительную мину, но Ното уже повернулся к ней спиной, продолжая прерванный разговор. - Маньчжурские японцы -- это не рядовые рабочие. Это рабочая аристократия. Они в подавляющем большинстве не только аполитичны, но и реакционны. Еще бы, в двадцать лет они уже покрикивали на китайских рабочих! Попробуй таких убедить в неизбежности революции... - Минуту внимания, Окидзима! -- крикнула Ясуко из своего угла.-- Вы забыли, что у нас пустуют три колонки? Чем вы их думаете заполнить? - Давайте напишем, что победа Народной армии на пороге, и дело с концом. Тогда уж никто не придерется! - Да что вы! Это место оставлено для обращения. Кто напишет обращение? Митико улыбнулась. - А все-таки у вас тут интересно. Мне даже захотелось работать в вашей газете. - Это было бы здорово! А то мне одной трудно,-- воскликнула Ясуко.-- Мужчины только и делают, что болтают, а помочь никто не догадается. Митико заметила, что Ясуко сердится очень добродушно. - Не стоит, Митико. В гражданской войне пока перевес на стороне гоминдановцев. Не сегодня-завтра они могут сюда пожаловать. Мы-то выйдем из положения, а вот эта сердитая особа останется на улице. И больницу гоминдановцы не тронут, так что лучше вам оставаться там. - Что это за разговоры? -- надулся смуглолицый.-- Ты что, уже чемоданы складываешь? Потому-то нам и не верят городские власти. - Хорохориться будешь, когда гоминдановцы придут! -- зло бросил Окидзима.-- Интересно, кто трясся от страха, когда в один город ворвались чанкайшисты? - Я, что ли? - А то нет! - Перестаньте! -- Ното сделал строгое лицо.-- Не забывайте, что мы на совещании. Мне кажется, все же необходимо разъяснить властям положение вещей... - Хватит спорить! -- сказала Ясуко, снимая с плиты чайник.-- Лучше принимайтесь за статью, я не собираюсь здесь ночевать. Митико подошла к подруге. - Как у вас тут оживленно. Когда Кадзи вернется, возьмите его работать к себе. - Я с нетерпением жду его,-- сказал Ното,-- в нашем полку прибудет, и у Окидзимы появится сильный противник. - А я с Кадзи давно перестал спорить.-- Окидзима улыбнулся.-- Ему и раньше на зубок было страшно попадаться, а теперь он вообще с клыками вернется. - Тогда возьмите меня,-- лицо Митико порозовело.-- Если в город придут гоминдановцы, я уйду вместе с вами. Вы всегда найдете себе дело, а я не отстану от вас. Не беспокойтесь, Окидзима, посмотрите на мои руки -- я могу и физическим трудом заниматься. - Ну а я тем более перелетная птица,-- сказала, улыбаясь, Ясуко.-- Так что отправимся снова вместе, а то ты, чего доброго, сама с собой только и будешь разговаривать. - Ну, тебе еще рано думать о будущем. Работать надо,-- сказал Ното,-- а я тем временем присмотрю тебе шикарного мужа из тех, сибирских... - Только пусть он поменьше болтает и побольше работает. - Из сибирских, да...-- задумчиво протянул человек, споривший с Окидзимой.-- И я бы туда не прочь поехать, если б, конечно, можно было оговорить срок. - Кстати, о Сибири,-- сказал пожилой мужчина.-- Та старушка, что торговала пирожками, как-то на днях совершенно всерьез спрашивала, как дойти до Сибири, а сегодня, смотрю, идет, улыбается. Оказывается, сын вернулся... Ясуко отчаянно замахала руками, но было уже поздно. - Когда? -- воскликнула Митико. - Говорят, два дня назад. Больной лежит. Но мать без ума от радости! - Вот вернулся же! Митико хотела выдавить улыбку, но внезапно расплакалась. Ее лицо побледнело. Она пыталась сдержать слезы, но они безостановочно катились из глаз. Окидзима положил руку ей на плечо. - И он вернется... - Да, да.-- Митико шмыгнула носом.-- Обязательно вернется...