36

Дойдет ли он до того телеграфного столба? Он смотрел на каждый столб. Они были вехами на его пути и сейчас вели по дороге, запорошенной снегом. Кадзи был уже не похож на человека. Он шел, грязный, заросший, оборванный, вконец исхудавший. Лишь в глазах еще поблескивали упрямые искорки. Голодный барьер он уже преодолел, есть не хотелось, хотя он уже не помнил, когда ел в последний раз. Воровать не осталось сил. Когда он просил подаяние, язык слушался плохо. Но мысли остались, он питался ими... Кажется, это было три дня назад. На деревенской улице человек восемь здоровенных мужчин сгружали с телег мешки с зерном. Они даже не заметили проходившего мимо нищего в ветхой мешковине. Видно, были очень заняты своим делом, поэтому Кадзи подумал, что, если он попросит подаяние, его грубо оттолкнут, а то и дадут пинка. И он жестами объяснил одному из крестьян, что хочет помочь им. -- А подымешь? -- спросил один, недоверчиво посматривая на исхудавшего Кадзи.-- Больше ста дин весит... Он снял с телеги мешок и взвалил на спину Кадзи. Каменной глыбой мешок придавил обессилевшего Кадзи. Китайцы рассмеялись. -- Это японец-нищий,-- сказал один из них.-- На, возьми! Он кинул Кадзи кусок грязной пшеничной лепешки. Кадзи схватил кусок двумя руками и исступленно стал есть. Это было вознаграждение за муки и унижение. Только выжить -- выжить во что бы то ни стало, иначе бессмысленно было бежать и брести по заснеженным зимним дорогам. Надо вернуться к жизни и начать все сначала. Он сам разберется в своем прошлом и сделает выводы... Как в бреду, он шел, пошатываясь, от столба к столбу. Физически он ничего уже не воспринимал, но какие-то импульсы все еще трепетали в его душе, жили своей смутной, непонятной жизнью. Беспорядочные мысли сталкивались в разгоряченном мозгу и снова разлетались в стороны. - Кажется, я еще иду. Но не сбился ли я с пути? Будто нет. Но куда ведет эта дорога -- я уже не знаю... - Неужели это я его так? Но, может, оживет, вылезет из выгребной ямы и еще пожалуется... А тот русский подумает, что я фашист... Надо было бежать с Синдзе. Или в тот вечер скрыться за холмами, тогда Тасиро остался бы в живых... Я убил много людей, но ты, Митико, не знаешь, сколько раз убивали меня. Не отворачивайся, я же иду только ради тебя... А Тангэ будет шагать по Сибири. Он позавидует мне и презрительно сплюнет... Митико, жива ли ты? Неужели ты умерла? Но об этом не надо думать, не надо... Чему меня научили русские? Я все забыл. Ну да ладно, потом вспомню... Митико, я иду к тебе. Я уже ничего не чувствую, но иду. От меня остались только ноги, они неумолимо идут вперед. Кажется, надо идти сюда... Заверну в эту деревню, выпрошу чего-нибудь и опять пойду к тебе... До деревни было еще далеко. Кадзи добрел до нее только к вечеру. Свинцовое, тяжелое небо, казалось, вот-вот разродится снегом. Но для Кадзи больше не существовало ни ветра, ни снега. Сегодня уже дважды был снегопад, и Кадзи дремал по пять-семь минут, припав лицом к пушистой белой перине, покрывшей землю. Но он знал, что заснуть нельзя -- это смерть. И он снова подымался и шел дальше. Шатаясь, шел он по деревенской улице. Около домов стояли мужчины, женщины, дети, они видели Кадзи, но никто не сказал ему ни слова. На перекрестке, в кособокой лавчонке старик варил пампушки с мясом. Кадзи внезапно почувствовал острый голод. Казалось, все органы его тела отмерли и только желудок распахнул свою пасть. Он пошел к лавчонке, словно притягиваемый магнитом. Если бы старик не глянул на него исподлобья гноящимися глазами, Кадзи схватил бы из таза пампушки и начал бы их есть, но старик был начеку и погрозил ему палкой. Кадзи рассмеялся, как помешанный. Белые, с гладкой кожицей пампушки, начиненные ароматным мясом, казалось, излучали жизнь. Съешь такую и шутя отмахаешь еще ри. До чего ж они, наверно, вкусны! Да это запас и на завтра. Надо съесть во что бы то ни стало! Кадзи указал пальцем на пампушки. - Дай,-- прохрипел он. - Проваливай, скотина! Кадзи опять рассмеялся безумным смехом. -- Идти мне надо. Далеко. Идти, понимаешь? Домой иду. Дай! Старик выругался, но нищий не уходил, он должен поесть, от этой пампушки зависит его жизнь. И нищий молча ждал. А старик, видя, что тот еле стоит на ногах, успокоился. В случае чего огреет скалкой -- и весь разговор. Пусть хоть до утра стоит, И крошки не получит. Кадзи стало качать из стороны в сторону. Старик спокойно месил тесто. У Кадзи дико сверкнули глаза, но старик этого не заметил. Оторвавшись от работы, он звонко высморкался. В тот же момент рука нищего схватила пампушку. Кадзи схватил кусочек жизни. Он думал, что быстро побежал от старика, но он не прошел и десяти шагов, как был свален крепким ударом на землю. Пампушка выпала из его рук и откатилась в сторону. Кадзи пополз на животе, чтобы доставь ее. Тут уже несколько голосов завопило над ним: -- Это японец! Вор! Держите! Кто-то плюнул ему в лицо. Кадзи машинально утерся рукавом. На него посыпался град ударов. Его толкали, пинали ногами. Его лицо, мокрое от слез, было все в грязи. Он плакал не от боли, просто слезы сами лились из глаз. Все его усилия оказались напрасными. - Избить его, да так, чтоб не встал! - Привяжите к дереву и оставьте на ночь. - Русским его передать надо! Это же японский солдат! - Правильно, к русским его! Да что с ним возиться! Стукнуть камнем по голове -- и все! Сколько они нашей крови пролили! Кадзи, как собака, стоял на четвереньках. Ему уже было все безразлично. Но ведь он столько мучился, неужели они его не могут простить? -- Ты японец? -- спросил парень, заглядывая ему в лицо, Кадзи кивнул. -- Зачем же воруешь, дурак! Проголодался -- попроси. Зачем людей злить! Дом-то у тебя есть? Ну и иди с богом. А будешь добывать пропитание так -- убьют. Понял? Парень поднял с земли грязную пампушку и подал Кадзя. -- Уходи скорее, слышишь? Кадзи попытался подняться, встав на четвереньки. Но вот он двинулся с места. Один шаг, второй. Потом еще шаг, еще... Кадзи радостно посмотрел на пампушку. Но странно, голода он совсем не чувствовал. Они, верно, отбили у него плоть. Осталась только душа... Пошел снег. Удивительно белый, пушистый, как вата. Снежинки весело кружились в сгущавшихся сумерках. Кадзи вышел на гаоляновое поле. На нем еще торчали острые концы срезанных стеблей. У подножия горы зажглись огоньки. Кадзи посмотрел на них и улыбнулся. Отсюда до Лаохулина было еще далеко, но Кадзи показалось, что это та самая гора, под Лаохулином. Митико, я совсем рядом с тобой. Кровь начала бешено пульсировать в венах. Объятая ночью степь казалась бесконечной. Но телеграфные столбы -- надежные путеводители. Надо только держаться их. И к полуночи он придет. Усталость больше не тяготила. Грудь распирала радость. Дошел-таки! Значит, стоило одолеть такой путь. Он будет вознагражден за все страдания. Кадзи заплакал. Митико, посмотри на меня. Я ведь рядом с тобою. Немного вот отдохну и снова пойду. Кадзи уселся на землю между стеблями гаоляна и посмотрел на падающий снег. Потом вытащил из-за пазухи затвердевшую пампушку. Прикоснулся к ней щекой. Нет, он не будет ее есть, он принесет ее Митико. Вот он, единственный подарок за почти двухлетнее отсутствие. Он ничего не будет ей говорить, просто протянет пампушку. Она скажет сама за себя. Ты будешь рада, Митико? Ты не осудишь меня за побег из плена? Скоро я буду с тобой. Я многое перенес, но теперь уже все позади. Сегодня ночью я тебя увижу. Услышу твой голос. Коснусь твоей руки. Мы сядем рядом и будем долго-долго говорить, а потом будем строить новую жизнь, ловить упущенное... Скоро, скоро... Только вот отдохну и пойду. В полночь я приду к тебе. Глядя сквозь снег на далекие огоньки, Кадзи счастливо улыбался. Все-таки они встретятся, его мечта сбудется. А жизнь, Митико, мы начнем заново... Кадзи, словно под ним была мягкая постель, растянулся на снегу. Он видел только безумно счастливое лицо Митико, она открывает ему дверь в комнату, где весело трещит огонь... А снег падал и падал. Неслышной поступью крались минуты. Ползли часы. Степь безмолвствовала. Постепенно между стеблями гаоляна вырос белый холмик, принявший очертания лежащего человека... * Японский общественный деятель. ** Мера веса, равная 180,391 кг.