В расстегнутом полушубчике сидел Митька по середине коридора и, скосолапив ноги в катанках под табуретку, дымно парился в солнце, которое ласково заступило ему на спину из окна. С катанок на пол стаивал снег. А справа и слева из полуоткрытых дверей классов, как из дрессированных ульев, летело солнечно, сильно:
…Ма-ша лю-бит ка-шу!..
…пятью пять — двадцать пять!
пятью шесть — три-и-идцать!..
Блаженно улыбаясь, Митька шептал себе: «Это школа…»
…В учительской за столом сидела совсем незнакомая Митьке тетенька. Она что-то быстро писала длинной ученической ручкой. «А где же учительницы?» — подумал было Митька, но тут же уставился на ручку тетеньки, на перо. Перо шустрым сверчком бегало и пело на бумагу… Ловко! Так даже Боря не смог бы, наверное…
Тетенька вздрогнула.
— Фу ты! Как напугал!.. Чего тебе?
Митька бодро поздоровался и сказал, что пришел записываться в школу. В первый класс.
— Так… — удивленно разглядывала его тетенька. — И сколько же тебе лет?
— Мне сейчас шесть, но скоро будет семь. У меня и метрики есть, тетенька! — Митька поставил атлас к ноге, расстегнул капитанку. Протянул тетеньке метрики. Снова взял атлас под мышку.
Тетенька повертела метрики в руках и, не найдя ни на одной из их сторон того, чего искала, протянула Митьке обратно, сказав, что рано. Не дорос. На следующий год.
— Тетенька, я… — Митька хотел сказать, что он уже и…
— На следующий год! — строго посмотрела тетенька. — Иди!
Митька пошел.
— Стой!.. Что это у тебя?..
— Это атлас, атлас! — кинулся назад к столу Митька. — Географический! Мне Боря его подарил! Насовсем!
— Он же не нужен будет тебе. До пятого класса…
— Это же интересно, интересно, тетенька! Вот смотрите, смотрите, это Австралия, а тут уже Новая Зеландия, а это…
— Не надо! Не показывай! — нахмурилась тетенька. — Иди домой. Придешь через год… Иди, иди! — видя, что Митька стоит, заотмахивала она рукой.
— Это же интересно… тетенька…
Как вышел из школы — Митька не помнит.
Наткнулась на него Оксана Тарасовна, бывшая Борина учительница. Во дворе. Спросила, что он тут делает… Да что с ним?!
— Не при-и-иняли!! — отчаяньем и тоской прорвалось из Митьки.
У Оксаны Тарасовны сузились темные глаза. Постояла. Решительно закинула косу на спину и, схватив Митьку за руку, потащила за собой.
Митька стоял со своим атласом в учительской и ковырял ногтем краску на двери. От стола смазывались тихие слова: «…я не знаю, Оксана Тарасовна, какая до меня была завуч, но у меня порядок будет!..» — «…но, Мария Ивановна… два года ходит… читает… считает…» — «…распоряжение гороно, только 37-й год… школа переполнена… своих в Ленинку… Игорь Николаевич…» — «…так знает, знает Игорь Николаевич!.. еще весной!» — «…под вашу ответственность… под вашу… я умываю…»
И вот наконец Митька был подозван к столу, и Оксана Тарасовна, взяв у него метрики, светло и торжественно объявила ему, что он принят в первый класс «Б» и пусть завтра приведет в школу маму или дедушку.
Митька бросился было к двери, но Оксана Тарасовна со смехом остановила его и попросила прочесть им какое-нибудь стихотворение. На прощанье.
— Какое? Я много знаю…
— Ну… самое любимое. Атлас пока можешь положить.
— Не-е, с атласом лучше, Оксана Тарасовна. — Митька откашлялся и начал:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается…
Красный от слез и радости Митька звенел, как колокольчик. Покачивая головой, шевелила за ним губами Оксана Тарасовна. «Тетенька» сидела испуганно-прямо и во все очки таращилась на маленького восторженного карапета с атласом под мышкой…
…Едет пахарь с сохой, едет — песню поет;
По плечу молодцу все тяжелое!..
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!
5
— Рубцовка! Рубцовка! — испуганно мчал вскрики по вагону потный выпученный мужичонка. — Рубцовка! Чего сидите-то! Рубцовка!
Все разом вскочили, всполошно засуетились, полетели в проход вагона мешки, узлы, чемоданы. Взвизги женщин, рев детей.
Катя металась по закутку, быстро собирала посуду, остатки еды. В узелок все засовывала, в сумку. Тут же пыхтел с сидором Панкрат Никитич — уминал в него здоровущие кирзовые сапоги, которые вез в подарок «зетю» Кольше и которыми только что хвалился Кате. Но теперь вот чертовы сапоги не лезли обратно в сидор, хоть тресни! Старуха маялась, глядя. Не выдержала, выхватила сидор, сама запыхтела. «Ничего не могет! Ничего! Только б болтать! Только б болтать!.. На, держи!» Панкрат Никитич виновато подхватил сидор, но охлестывая веревкой его горловину, еще и Митьке успел подмигнуть, дескать, ну грозная — беда! Митька быстро улыбнулся в ответ: он понимает и сочувствует дедушке. Однако сам торопливенько застегивал пуговки капитанки, спешил.
Из соседнего закутка все время вылетал испуганный детский голосок: «Где? где рубцовка? саблями, да? мам, саблями, да?» Привычно-четкий шлепок матери выпульнул в проход вагона мальчонку лет четырёх. Белоголовенького, со спустившейся проймой коротких штанишек. Мальчонка испуганно потоптался и судорожно запустил указательный палец в правую ноздрю. Как на замок спасительный закрылся, й на Митьку воззрился в ужасе. Митька рассмеялся и успокоил малыша, заверив его, что это станция такая, название, и никаких «рубцовок саблями» там нет и быть не может. Не бойся, глупенький!..
Малыш недоверчиво посопел, но «замок» все же разомкнул.
— Кампас-с-си-ировать! Кампас-с-сировать! — улавливаемой птицей заметалось по вагону.
Вздрогнул малыш, к Митьке вертанулся — а?!
Митька и тут детально разъяснил, что означает это слово, ничего страшного в нем нет, и погладил малыша.
Катя поторопила Митьку, но тот уже одет — короткие вельветовые штаны, длинная капитанка, баульчик в руке, — вышел в проход вагона, стал у окна: он — образцовый пассажир железной дороги. «Так, станция довольно-таки интересна и разнообразна», — любознательным поплавком покачивается, водится в окне торчащий вверх козырек его кепки.
А по перрону, не дожидаясь полной остановки поезда, уже бежали, волочились, толкали коленями тяжелые связки мешков, чемоданов, падали железнодорожные пассажиры — все стремились куда-то вперед, вперед поезда, вытаращивая глаза.
Малыш в вагоне не зря опасался «рубцовки саблями». Была рубцовка. Да еще какая…
В низенькое оконце билетной кассы какими-то упорнейшими, непобедимыми живцами всверливались густо мужики. Мамай! Куликовская битва! И в бьющемся этом, орущем воинстве — неизвестно как попавшая в него — Катя.
— Мама! — кричал Митька. — Ма-а-ама!!
— Стой у вещей! Не отходи… от вещей! — билась, выдавливалась вместе с криком наверх голов Катя. — Не от… ходи-и!
И вдруг пошла лупить кулаками направо-налево. Прямо по башкам. Расшатнулось воинство. Недоумевает: ненормальная, что ли? Катя тут же нырнула к кассе. Вынырнула обратно и вышвырнулась из клубка. Мужики опомнились — в рубцовку!
— Ну, чего нюни распустил? — Катя улыбалась, победно помахивала закомпостированными билетами — Дальше едем! — Платок у нее съехал на ухо, волосы крылом на одной щеке, длинная царапина — на другой: красотка, да и только!
— Ма-ама… — обнялся, прижался к матери Митька.
Внезапно увидели Панкрата Никитича и тетю Малашу. В толпе, неподалеку. Старики растерянно топтались, обставленные своими мешками. «Господи, как же про них-то забыли?» — уже проталкивалась к ним Катя.
