Рафи уже понял, что все уговоры бесполезны. Один из них должен будет остаться на берегу этой реки навсегда. Почему так случилось? — снова и снова задавал он себе вопрос. И не находил ответа. Ирония судьбы… Рок. Вот все, что приходило ему в голову.

Он вспомнил слова старика. И подумал, что независимо от того, чем закончится этот бой, в другом мире другой Рафи обязательно найдет Веронику. От этой мысли стало немного легче.

— Вставай в позицию, — сказал ему Мигель.

— Я не хочу драться с тобой. Понимаешь ты зто? Не хочу! Ты, черт возьми, мой друг и первый учитель… Как я могу сражаться с тобой?

Рафи был готов бросить шпагу.

— Не валяй дурака, — сказал Мигель. — Если мы встретились здесь… Если все так сложилось, значит, это зачем-то нужно. Просто так такие вещи не случаются. Не тешь себя мыслью, что это какая-то ошибка. У судьбы не бывает ошибок. Кто знает, может быть, именно мне суждено умереть здесь. Если так, то я готов. Это будет значить, что мое время вышло. То же самое ты должен сказать и себе. И потом… Лучше уж умереть так, в бою, от руки друга, чем от грязного рога в твоем животе, на глазах у сотен зевак.

— Мне смерть от быка не грозит. Я больше не хочу быть матадором. Не хочу убивать быков.

— Вот как?

—Да.

— Жаль. Ты был хорошим тореро. Но мы отвлеклись. Вставай в позицию. И… Прощай, Рафи.

— Прощай, Мигель, — тихо сказал Рафи, поднимая шпагу.

Схватка была короткой. Куда короче, чем бой с быком. Рафи даже толком не понял, что произошло. Только что раздавался ожесточенный звон стали, и вдруг все стихло. А его шпага торчала из тела Мигеля, войдя в него по самую рукоять. Рука, привыкшая убивать одним ударом быка, даже не почувствовала сопротивления человеческой плоти.

Мигель был мертв еще до того, как его тело тяжело рухнуло на жухлую осеннюю траву.

Лишь когда совсем стемнело, Рафи заставил себя убрать руку с холодного лба Мигеля и подняться с колен.

Он, словно во сне, добрел до своего дома. Дядя спал пьяным сном прямо на крыльце. Рафи осторожно прошел на задний двор, нашел в покосившемся сарае кирку и лопату, взвалил инструменты на плечо и вернулся на место дуэли. Он не мог оставить тело друга гнить на берегу.

Когда взошла луна, могила была готова. Рафи положил в нее Мигеля. Постоял немного, глядя на бледное лицо мертвеца, бывшего совсем недавно его другом, а потом, ни слова не говоря, быстро засыпал могилу землей.

Рассвет застал его в пути.

Он возвращался. Возвращался туда, откуда начал свой путь, в надежде на то, что ему удастся отдать долги. Возвращался, признав свое поражение. Старик был прав, ничего исправить нельзя. Он попытался, но сделал только хуже. Наверное, он, и правда, создан для одиночества. В пустыню, вот куда ему нужно было бежать с самого начала. В пустыню…

Он лишь боялся, не слишком ли поздно. После того как он увидел, что стало с дядей. После того как он убил своего друга. Не слишком ли поздно после всего этого мечтать о спасении...

Рафи спешил. Он шел днем и ночью, стараясь не останавливаться лишний раз на отдых. Он питался тем, что удавалось выпросить в придорожных трактирах или у случайных попутчиков. Спал, где придется, хотя ночи уже были холодные.

Все время его неотступно преследовали мысли о Веронике. Больше всего на свете ему хотелось увидеть ее. Но он боялся, что эта встреча принесет новые страдания ей. Мигелю такая встреча принесла смерть. Рафи даже боялся подумать, что может произойти с Вероникой— Хотя это стоило ему огромных усилий, он решил отказаться от идеи увидеть девушку.

Как он скажет ей, что убил отца ее ребенка? Как он скажет ей, что должен уйти навсегда? Как он посмотрит ей в глаза после того, что с ней случилось из-за его черствости? Нет, этот долг он не сможет вернуть. Для блага самой же Вероники…

Это случилось на восьмой день пути. Рафи шагал весь день. Близился вечер. Похолодало. Пора было искать место для ночлега, Рафи хотел найти какой-нибудь стог сена или старый заброшенный сарай, где можно было бы укрыться от ветра и дождя. Он как раз миновал одну деревеньку и надеялся найти что-нибудь подходящее для ночевки поблизости.

Выйдя из-за поворота, он увидел впереди разбитый прямо посреди поля небольшой лагерь. Несколько шатров, повозки, составленные в круг, большой костер, вокруг которого сидели люди. Это было то, что нужно. Он уже не раз встречал в пути цыган или бродячие цирки. И всегда эти люди радушно принимали его.

Он поспешил к костру. Подойдя ближе, он понял, что это очередной цыганский табор, остановившийся на ночлег.

Через полчаса Рафи уже сидел у огня, держа в руке лепешку и почти пустую миску вареной чечевицы, и рассказывал цыганам, что за деревни и города лежат дальше, в той стороне, откуда он пришел. Язык от усталости, сытости и тепла еле ворочался. Но цыгане попались не в меру болтливые и любопытные, и Рафи оставалось только терпеливо ждать, когда им, наконец, надоест пытать гостя, и они отпустят его спять.

По его расчетам, к берегу моря он должен был выйти завтра к вечеру. Переночует прямо там, среди камней, а наутро отправится на поиски хижины рыбака. А потом… Потом он отправится туда, где больше не сможет причинять людям горе.

Но это все завтра. А сейчас он протягивал руки к весело потрескивающему костру и отвечал на бесконечные вопросы цыган. Когда ему показалось, что поток вопросов начал иссякать, он услышал позади себя тихий голос, который заставил его вздрогнуть.

— Ну что, красавец, не зря тогда расстался со своими денежками?

Рафи резко обернулся. Да, это была та самая цыганка. Она улыбнулась, обнажив редкие зубы.

— Видишь, я же говорила, что мы еще встретимся.

— Да… Ты много чего говорила, гадалка, — ответил Рафи.

— Хочешь, еще погадаю? Вижу, что вопросов и сомнений у тебя много. Может, и помогу чем. Погадать?

— Заплатить я тебе не смогу.

— Да знаю, знаю… Ничего, потом отдашь, когда будет с чего. Хотя ох как не скоро это случится… Ладно, за красивые глаза погадаю,

— Ну, тогда давай, — Рафи протянул руку.

— Пошли в шатер. Здесь я вижу плохо.

Она поманила за собой Рафи. Она вошли в шатер. Рафи показалось, что он вернулся назад во времени. Его окружили уже знакомые запахи. Пахло какими-то травами, плохо выделанными шкурами и пылью. Рафи подумал, что до сих пор больше полагается на свой нюх, чем на глаза. Впрочем, в шатре было темно, как в брюхе большой рыбины.

Цыганка зажгла масляную лампу, которая тут же невыносимо зачадила. Потом гадалка подожгла пучок сухих трав, отчего по шатру расползся терпкий незнакомый Рафи запах, от которого слегка закружилась голова.

— Садись, — сказала женщина.

Рафи послушно опустился на ковер напротив цыганки. Та взяла его руку и начала пристально вглядываться в рисунок линий на ладони. Рафи терпеливо ждал, что она скажет. Ждать пришлось долго. Несколько раз цыганка принималась что-то бормотать на незнакомом Рафи языке, вставала, зажигала новые травы, снова брала его ладонь в руки и водила над ней тлеющим пучком.

Наконец, она глубоко вздохнула, отпустила ладонь Рафи и утерла пот со лба.

— Ну, — нетерпеливо спросил он. — Что ты там увидела?

Цыганка помолчала, глядя на огонек лампы. Потом встала, порылась в сундучке, вытащила тонкую трубочку, неторопливо набила ее табаком, прикурила и несколько раз глубоко затянулась, пуская колечки дыма. И только тогда заговорила.

— Вижу, тяжело тебе пришлось... Не стала я в твое будущее заглядывать.

— Почему?

— Да ни к чему это. Все самое главное в тебе сейчас сидит. В путь собрался? Думаешь убежать от себя?

— Не от себя, от людей.

— От людей не бегают. Бегают от себя.

— Ну, пусть так…

— Беда твоя в том, что себя-то прощать так и не научился. А без этого и в пустыне счастлив не будешь. Себя полюбить сперва надо. А потом уже о других думать. Старый черт мог бы тебе это сказать. Да только дождешься от него доброго дела. Люди для него, что твои муравьи…