Перед самым закатом солнца грузовик привез с вахты газовиков. Рабочие, чьи спецовки были пропитаны машинным маслом и потом, шумно переговариваясь, расходились по своим вагончикам. Оксана на пороге встретила Ахмеда, облаченного в жесткий джутовый китель и брезентовые сапоги.

— Поправляешься? — как можно веселее спросил он.

Она ничего не могла сказать, только кивнула и положила голову ему на грудь. Так ей было жалко себя в этот момент, что не сразу и поняла, когда Ахмед сказал:

— Я только в душ — и назад!

Вернулся он освеженный, в красивой тенниске с короткими рукавами. Как раз в этот момент вышел со своей половины и Кандым-ага.

— Как работалось, сынок? — спросил он.

— Все отлично, Кандым-ага. Сейчас схожу на разнарядку, а потом закусим тем, что приготовила нам Оксана. Кажется, у нее там в кастрюле кролик. Пахнет, во всяком случае, вкусно.

В ожидании Ахмеда Кандым-ага и Оксана уселись на скамейку возле вагончика и стали смотреть, как рабочие на песке играли в волейбол. Стало попрохладнее, и собаки, целый день провалявшиеся под вагончиком, уже покинули свои убежища, проявляя явный интерес к еде.

Так хотелось Кандыму-ага поговорить с этой новой соседкой, да вот познания его в русском были равны нулю. Единственным, что он несколько раз повторил, пока сидели на скамеечке, было:

— Аксона, Ахмед — кароши челвек…

Девушку позабавило то, как он произнес ее имя.

Обед, приготовленный Оксаной, пришелся по вкусу и старику и Ахмеду, о чем они с большим удовольствием сообщили стряпухе.

— Плохо только, что уезжать она собирается, — тихо сказал Ахмед, — видно, наше лето не каждому под силу, Кандым-ага…

Старик прислонил ложку к краю миски и нахмурил белые брови. Взглянув на Оксану, он о чем-то заговорил. Он снова называл ее «Аксона», снова доказывал, что Ахмед «кароши человек». Дипломатично опуская излишне лестные для себя аттестации, Ахмед переводил его речь.

— Что делать… — вздохнула Оксана. — Я даже не представляю, как тут можно жить. Ведь здесь не то что цветка — пучка травы не увидишь… С тоски умрешь… — Она виновато взглянула на Ахмеда и добавила: — Как странно он переиначил мое имя…

— Он не переиначивал, — почему-то смутившись, ответил Ахмед, — у наших женщин есть такое имя. Очень красивое. «Белая лебедь» по-русски…

А у старика совсем испортилось настроение. Посидев еще минут пять для приличия, он молча встал и ушел.

Только назавтра узнали, что еще вечером Кандым-ага уехал куда-то на попутной машине. Куда именно и по каким срочным делам, никто и понятия не имел. А ведь прежде он никогда не считал для себя зазорным советоваться с Ахмедом даже по поводу своих немудрящих покупок. По рации Ахмед связался с поселком, но старика вроде бы и там никто не видел.

На следующий день под вечер, степенно откашлявшись, на пороге появился Кандым-ага. Обе половины его коврового хурджуна, перекинутого через плечо, странно топорщились, словно были набиты кирпичами. Старик, видимо, вконец вымотался. Опустившись на стул, он сказал Ахмеду:

— Развяжи и возьми все, что там есть.

В хурджуне оказались два ящика с горшками скромных, но настоящих, живых цветов.

— Это откуда же, Кандым-ага? — изумился Ахмед.

— Предки наши говорили: «Ешь себе виноград, а о винограднике не расспрашивай». Бери, Аксона. Все зависит от самого человека. Захочет — так и в пустыне цветы вырастут…

С минуту все молчали. Потом девушка подошла к старику, взяла его тяжелые руки и спрятала в шершавых ладонях мокрые щеки:

— Спасибо, дядя Кандым!

Вода в арыке текла спокойно и тихо. Лишь камыши, которыми густо поросли его берега, шелестели под легкими дуновениями ветерка. Покой и тишину предзакатного часа время от времени лишь нарушало потрескивание перезревших дынь-вахарман, — у арыка раскинулись колхозные бахчи.

Чем ниже опускалось солнце, тем беспокойнее становилось на душе у бригадира. Он то и дело поднимался на прибрежный вал и, приложив ладонь козырьком ко лбу, всматривался в даль, — там чернела асфальтированная лента дороги.

— Каждый день у него какие-то причины. Брат шептана, а не человек, — ругался Вели-бригадир. — Вот что значит иметь дело с зелеными юнцами. То у него комсомольское собрание, то свидание. Интересно, что сегодня стряслось?

Спустившись к арыку, Вели зачерпнул пригоршней воды, плеснул себе в лицо, фыркнул от удовольствия.

— Вообще Джума парень с головой, — проговорил он. — И проворства ему не занимать…

Солнце бросало последние лучи на пышные султаны камыша, на одинокую фигуру бригадира и кучи дынь, покрытых густой сеткой неглубоких трещин. Вдали, у самого горизонта, по дороге бежали машины, но та, которую ожидал Вели, все не появлялась. И от этого на душе у него было тревожно и муторно.

— Брат шейтана… — выругался бригадир и вновь приложил ко лбу ладонь.

«Эх, Джума, Джума! Ты считаешь себя взрослым человеком. Мол, армию отслужил, что к чему, что хорошо, что плохо в этой жизни, понимаю. И все равно ты еще мальчишка».

Джума осмотрелся, — вдруг ему показалось, что кто-то рядом говорит все это, — никого. За окном мелькают кусты верблюжьей колючки и километровые столбы с гирляндами стрижей на проводах.

Он прибавил газу, стремясь уйти от упреков, но уже через минуту подумал, что это тоже «мальчишество», и сбросил газ.

…По возвращении из армии Джуму назначили шофером в механизированную хлопководческую бригаду в Хаузхан. Б бригаде пять-шесть механизаторов и столько же поливальщиков. Бригадир — Вели, а раньше он был рядовым поливальщиком. Был он худеньким, тщедушным, а стал полным, розовощеким. Присесть на корточки — для него целая мука, а встать еще труднее.

Как-то раз Джума сказал новому бригадиру:

— Вели-ага, — (а бригадир-то и старше него был всего на три-четыре года), — по-моему, бригадирство тебе пошло на пользу. Все-таки Хаузхан, целина…

— Поработай с мое, — ответил ему Вели, смахивая тыль-ной стороной ладони пот с лица, — и ты жирком заплывешь. Да если еще деньжата будут водиться…

Работа у Джумы была не из трудных — вовремя обеспечь бригаду продуктами, водой, горючим, и ты свободен. Если ты молод, полон сил и энергии, а новенькая машина твоя работает как зверь, — все эти обязанности чистая ерунда.

Должностью своею солдат был удовлетворен. Да и Джу-мой все в бригаде были довольны. Никто из окружающих не считал его мальчишкой, а напротив, относились к нему, как к человеку взрослому, серьезному и солидному.

Сегодня жаркий летний денек, и, несмотря на то, что стекла обоих окон опущены, в кабине духота. Да еще пары бензина дают о себе знать. «Надо как-то посмотреть мотор, где там бензин пробивает, — подумал Джума. — Не дело в новой машине глотать эту вонь».

Но не столько духота и неприятный запах мучали Джуму, сколько тот голос, что послышался ему только что: «Ты еще мальчишка…»

При въезде в город Джума остановил машину у арыка возле могучих деревьев. Он умылся, посидел в тени, послушал легкий, мелодичный разговор арычных струй с гибкими ветвями-косами красавиц ив, залил в булькающий радиатор холодной воды. Радиатор успокоился.

И только мысли, беспокойные и тревожные, по-прежнему клокотали в голове паренька. Словно кипящий плов в казане… «Так кто же я, мальчишка-несмышленыш или взрослый, самостоятельный мужчина?»

Джума открыл дверцу кабины, встал на подножку, собираясь сесть за руль. В нос ударил густой, пьянящий аромат дынь-вахарман, которыми доверху был загружен кузов. И Джума ощутил вдруг приятную истому, усталость. «Неужто я настолько молод и слаб, что меня может уморить дынный запах?..»

Но размышлять он долго не стал — захлопнул дверцу и включил мотор. Он торопился.

В Мары на знаменитом Зеленом базаре хаузханские вахар-ман расходились моментально. Здесь знали толк в хороших дынях.