Взвизг пули прервал его. И пошла трескотня. Немцы решили прорываться не по дороге, а немного стороной. Оказывается, по автостраде шла наша танковая колонна. Сбылась фантазия Мамеда! Заскочив в лес, немцы сразу поняли, что советских бойцов здесь мало, и стали убегать в глубь леса, к хуторам.

Снайпер с криком «Генерал ушел!» спрыгнул с дерева и тоже помчался к хуторам. Мамед последовал за ним. Вскоре они остановились у домика, покрытого красной черепицей.

— Здесь твой генерал, — сказал снайпер.

Но Мамед уже бросился на землю и стал ползком подбираться к дому. Снайпер не отставал от него. Остановились у окна, прислушались. В доме явно кто-то был: слышалась возня, покряхтывание. Заглянули в окошко: один, в нижнем белье, ковыряется в платяном шкафу, а другой натягивает штаны. Мамед дал очередь из автомата поверх их голов, выбил окно и мгновенно очутился в комнате. Генерал стоял в солдатской одежде, только брюки не успел застегнуть. При виде усача он остолбенел. Шрам от уха до подбородка стал фиолетовым, словно кто-то провел чернилами по его щеке. На полу валялся генеральский мундир. Мамед огляделся вокруг, улыбнулся, косо взглянул на генерала и, покачав головой, сказал:

— А… фон Магдебургский! Вот, значит, какие дела! Я, советский солдат, вынужден быть генералом, а ты, генерал, — солдатом.

— Яволь, яволь, зольдат. Их бин зольдат, — почти шепотом произнес фашист.

Прошли годы. Один из авторов многотомной «Истории Отечественной войны», молодой способный историк, перелистывая подшивку мюнхенской газеты «Зюддойче цайтунг», натолкнулся на интересный материал. В нем говорилось, что переданный властям Западной Германии для дальнейшего отбывания наказания военный преступник генерал Иоахим фон Шлюбке Магдебургский давал интервью журналистам о пребывании его в советских лагерях для военнопленных. Очень сожалел, что в конце войны ему не повезло: он был всего в нескольких километрах от Эльбы, и, сумей преодолеть их, не быть бы ему на скамье подсудимых, а сидел бы он в министерском кресле, подобно Шпейделю и другим.

— Что же или кто помешал вам пройти эти роковые километры? — спросили корреспонденты.

— Генерал Мамед какой-то, усатый. Он сам, лично, взял меня в плен, — буркнул фашист.

Молодой историк, прочитав такое сообщение, обрадовался. «Наш генерал сам полонил фашистского генерала. Это же подвиг, достойный войти в анналы истории!» — воскликнул он и тут же написал запрос в Управление кадров Министерства обороны СССР. Неделю спустя пришел ответ, в котором сообщалось, что два генерала по имени «Мамед» были кавалеристами и воевали на Кавказском направлении. Один генерал Мамед погиб под Москвой. Генерал Мамед Юсубов служил в железнодорожных войсках. А в направлении, о котором идет речь, об участии в боях генерала по имени Мамед никаких данных в архивах Министерства обороны не имеется.

Никто, конечно, не знает о том, что «генерал Мамед Анауский» вот уже двадцать лет пасет колхозную отару в родном ауле. На груди его рядом с боевыми орденами красуется орден за славные подвиги в труде. Никогда никому из односельчан Мамед не рассказывал, как ему пришлось быть генералом поневоле. А то даст еще кто-нибудь прозвище «Генерал Мамед Анауский», и пойдет…

«Махтум-торгаш». Прозвище это прилипло к хозяину дома не случайно. Лавка досталась ему по наследству от отца, скрытного и скупого Ниязмурад-бая. И достойный наследник сразу же приступил к делу: завязал связи с купцами, чьи караваны шли по пескам из Самарканда, Хивы, Бухары. За привезенные товары не гнушался драть с земляков вдвое-втрое больше, чем платил сам.

А после прихода Советской власти сумел ловко припрятать в укромном месте кувшины с золотом и серебром. Но при одной мысли о закопанных монетах у него влажнели ладони. Ладил с новой властью, ловко прикидываясь разоренным. Меж тем, чего бы он не отдал, чтобы вернулись прежние, спокойные для него времена! Впрочем… нет, одного не отдал бы: кувшинов с золотом, тех самых.

— Проходи, Кертык, — Махтум тихо, чтобы не разбудить домашних, притворил дверь. Подбросил несколько сухих веток в очаг, долил воды в чайник. Усевшись на краю постели, поправил сползавшее в сторону одеяло. Его маленькая дочь Кумыш, увидев гостя, сжалась, как испуганный зверек, незаметно спряталась под отцовское одеяло.

— Как здоровье? Благополучным ли был путь? — задал традиционный вопрос хозяин.

— Слава аллаху. Мамед-Сердар шлет тебе привет.

— Пусть аллах пошлет благополучие тому, кто прислал привет, и тому, кто его принес. Ты из Мешхеда?

— Да. Сам генерал Маллесон со мной говорил. Он просил передать тебе: «Английское командование испытывает большое доверие к… господину Махтуму».

— Пусть продлятся дни господина генерала, — Махтум был явно польщен. Самодовольно покашливая, он расправил усы. — А сам Молла Эсен не собирается в наши края?

— Нет, но сюда кое с кем прибудет капитан Джарвис. Они явятся к тебе как представители английской торговой миссии. С ними ты и договоришься обо всем, что тебя интересует. Джарвис прибудет еще не скоро, дней через пятнадцать-двадцать. До того времени многое изменится. Завтра вечером, например, — гость вдруг умолк, настороженно оглянулся по сторонам.

— Что завтра вечером?

— Тсссс… — Кертык перешел на быстрый шепот. — Этого ни одна душа знать не должна. Сюда прибыл большой отряд из тех джигитов, что ранее перекочевали в Иран во главе с самим Мамед-Сердаром. За одну ночь они уничтожат всех активистов и в вашем и в соседних аулах. Все амбары с зерном, которые отобрали большевики у настоящих хозяев, запылают огнем. Ты должен помочь нам.

— Чем? — Махтум боязливо взглянул на гостя.

— Достанешь пищу людям Мамед-Сердара. Укажешь им кибитки активистов.

— Ка глазах у всего света? Мамед-Сердар уйдет за кордон, а я? Смогу ли я потом остаться в ауле?

— Все можно сделать тайно, никто не узнает. И продукты повезешь ночью.

— Это дело другое. Куда везти?

— В старую крепость, что под горой. Люди Мамед-Сердара со вчерашнего дня там. Возить будешь понемногу. А расходы твои генерал Маллесон обещал возместить в тройном размере.

…Лежа под толстым ватным одеялом, Кумыш с трудом сдерживала дрожь. Неужели ее отец такой?

Чайник, стоящий на огне, зашипел, из носика брызнула пена. Махтум поставил чайник на кошму.

Уставший с дороги, голодный Кертык глотал чай торопливо, обжигая рот. На низком лбу выступили крупные капли пота.

— Перво-наперво, — поучал он, — надо рассчитаться с учителем Сары-сиротой. Он — самый опасный для нас человек. Ученого из себя корчит. Комсомол в ауле тоже не без его помощи появился. А теперь добровольный отряд из голодранцев сколотил. Оружие для них выпросил, военному делу учит. — Кертык вытер взмокший лоб скомканным грязным платком.

— Вах, хотел я избавиться от этого собачьего сына, еще когда в Иран уходить собрался. Да отец помешал. Не до него, говорит, сейчас, свою шкуру спасать надо. Ну, ничего, его смертный час — в моих руках. Подумать только — в дом моего отца голодранцев со всего аула собирает! Школу открыл. Как же, нужна нищим школа!

— Дай ему волю, и не такое еще натворит!

— Знаю, Махтум-ага. Я до тех пор не успокоюсь, пока Сары ходит по земле. Своими руками убью негодяя! А ты мне поможешь.

У Кумыш оборвалось сердце. «Не смейте трогать моего учителя!» — готова была закричать во весь голос девочка. Но вовремя прикусила язык. Нельзя выдавать себя, не то — не поздоровится.

— Как же я помогу тебе убить Сары? Ты — перебежчик, тебе это проще. Убил ночью, ушел — и концов не найти. А я что могу сделать?

— Замани его подальше за аул.

— Как?

— Откроем перемычку, спустим воду из арыка. Тут ты и беги к нему: мол, вода уходит. Придет он к арыку, я с ним и рассчитаюсь.

— Не пойдет он один: комсомол с собой приведет. Послушай, Кертык, а ведь Сары сейчас нет в ауле. Как это я запамятовал. В Ашхабад уехал на совещание, учителей всех туда позвали.