— Мы на службе, на службе, красавица!.. На твой вопрос, если угодно, я отвечу ровно через двадцать пять минут.

— Ладно, приду через двадцать пять минут, мне не трудно! — Лихо качнув башенкой иссиня-черных волос, ока устремилась к дверям, но обернулась. — Вы здесь точно до конца занятий?

— Я ухожу ровно на пять минут позже остальных. Кстати, если Сапа Бердыевичу требуется машина…

— Его нет, ушел давным-давно, а машина требуется мне! Не смотрите так. Не догадываетесь? Съездить завтра за тюльпанами.

Вот так задача! Привстав с намерением пожурить девушку, Осман снова рухнул в кресло. Проклиная в душе день и час, когда была куплена «Волга», самая красивая на всю академию, он уже глядел на секретаршу снизу вверх с умоляющим видом.

— А если потом разговорчики?..

— Смешно, честное слово! Вы же мне в отцы годитесь.

— Я на три года старше твоего отца.

— Тем более. Я обожаю цветы, Осман Мурадович. У соседей вижу — сгораю от зависти. Вот бы, мечтаю, своими руками нарвать, по холмам побродить. Дай, думаю, обращусь к Осману Мурадовичу — ну много ли займет такая поездка! Я думала, согласитесь, и я утром забегу к вам домой…

— Нет, знаешь, только не домой!. — воскликнул Осман Мурадович и тут же сообразил, что обсуждает уже ее идею. — Зачем же утруждать себя…

— А куда?

— Да вон кафе «Копетдаг» на выезде из города, стань напротив. Ровно в десять. Ни секунды не заставляй ждать. Там, у семи дорог, ждать нельзя. И потом, ни звука никому…

— Будет сделано! — легко кивнула девушка и удалилась.

Утром в воскресный день ярко блестевшая «Волга» вынесла их за город и плавно помчалась по шоссе. Рядом дыбились изумрудные холмы. Стебли жирной травы, после вчерашнего дождя напоминавшей хорошо вымытого ребенка, колыхались на ветру, клонились к земле, и возникало ощущение, словно и холмы, и пустынная осока исполнены благодарности весеннему солнцу за его щедроты. Ко всему еще задушевная мелодия лилась и журчала в приемнике, который включил Осман.

Когда отъехали от города на приличное расстояние, Джахан воскликнула:

— Какая прелесть! Просто сказка! Я так вам благодарна, Осман Мурадович! Только, знаете, вчера я все же не утерпела и сказала папе…

— Папе? — дрогнув, переспросил Осман. — Мы с ним не знакомы, кажется. Всего-то один раз сидели вместе на собрании, едва ли он меня и помнит.

— Прекрасно помнит. «Османа Мурадовича у нас все знают как порядочного, уважаемого человека», — говорит он, и о машине вспомнил: в идеальной, говорит, чистоте содержите.

— Да уж чего-чего, а грязи мы ни в чем не допустим. Машина — металл, железо вроде бы, а тоже ведь разобраться, друг-товарищ живого человека, и ее холить, лелеять человек должен.

— Ясно, — согласилась Джахан. — Когда я слышу о порядочности, то непременно представляю себе это свойство распространяющимся буквально на все.

Поддержав таким образом разговор, она вскоре забыла о нем и углубилась в созерцание окружающего. Почтенный спутник ее, которого с полным правом она могла считать и своим опекуном, поерзав на сидении, бодро крякнул, приналег на руль и прибавил скорость. Между тем в душе он испытывал самому себе непонятную тревогу. Разговор с девушкой наводил на всякие мысли. Человеческое достоинство, искренность, доверие между людьми — что может быть ценней для общества и для самого человека. Не все, однако, так простодушны и доверчивы, как этого хотелось бы сидящей рядом девушке, и далеко не всегда в жизни мы сталкиваемся с добрыми чувствами. В собственной семье и то нет-нет да и выползает бог весть откуда червь недоверия. Неведомо откуда берется он и точит, бередит душу.

Взаимное недоверие, подозрение, ревность. Не только ныне, но и в далеком прошлом, с незапамятных времен они опутывали липкой паутиной сердца, губили людей. И в книгах, в туркменских дестанах, легендах и трагедиях находишь то же самое. Разные случаи, персонажи сказок и книг приходят на ум, едва коснешься этой всечеловеческой стихии. Кого тут только нет. Полюбуйтесь же: о аллах! — сам Отелло, в своем трагическом обрамлении, навязчиво маячит перед глазами. И готов чуть ли не вмешаться в эту воскресную идиллию. Вот его лицо крупным планом за ветровым стеклом. Белейшие зубы и кричаще выразительные глаза… Но едва ли это взгляд ревнивца, заключил почему-то Осман Мурадович. Во взгляде ревнивца непременно обнаружишь расслабленность, тайный страх…

«Тебя лишь мучат подозрения и больше ничего, — мысленно обратился он к мавру. — Да, кстати, ты грозен и красив, а ведь давно уже сказано: «ревнивец не может быть красивым». — «Не льсти мне, дружище, ты же отлично знаешь, что ревность рождается из подозрения, — неожиданно вступил в беседу сам мавр. — Вот ты невинного птенчика выманил из гнезда, а жена узнает — и тотчас подозрения, лютая ревность, разве не так? — Кто просил тебя вмешиваться в чужие семейные дела? Ну и ну… — вспылил Осман Мурадович. — К твоему сведению, я презираю ревнивиц! Да ты вовсе и не красив. Просто уродина, если правду сказать. Сгинь с глаз моих!»

Мавр и не думал исчезать. Ничуть не сердясь, даже слегка улыбнувшись своей белозубой улыбкой, он продолжал, спокойно чеканя слова в такт колебаниям быстро движущегося автомобиля: «Я — это я, каков уж есть. Перед всем миром я назвал свое чувство его собственным именем и проявил его совершенно откровенно… А ты? Всю жизнь зверски ревнуешь свою жену — и что же?.. Нет, нет, не перебивай, не затыкай мне рта. Ты боишься даже намекнуть ей, а ведь не спишь по ночам, когда она остается дежурить в больнице. Едва она, невзначай, упомянет имя своего сотрудника, ты долго тайком вызнаешь, кто он такой. Знакомые зовут вас в гости, тебе до смерти не хочется идти, а ты тащишься за женой, не отпускаешь одну. Она тебя раскусила с первых дней замужества… И она имеет право на ревность. Ах, не пытайся ссылаться на мою прекрасную, прославленную в веках жену; она, в сущности, лишена была права на ревность. Тебе, ученому человеку, доподлинно известно — таким правом обладал только я. Что ты там бормочешь «феодальный, патриархальный?» Допустим. Мы с тобой понимаем друг друга. Доктор Османова, законная жена твоя, имеет все права на любовь и ревность. Независимый, свободный человек, она вольна идти и ехать куда ей хочется, будь то в своем городе или за его пределами. Потому, дружище, не станем притворяться. Себя не обманешь… Согласен?»

Бот еще напасть! Не хватало этого мавра с его разглагольствованиями. Осман даже зажмурился и тут же услышал встревоженный голос спутницы.

— Что с вами? Что с вами? Ой, ой, да смотрите же! — завопила она в испуге, обхватив его за шею.

Машину накренило после сильного толчка. В какую-то секунду Осман оценил обстановку, мгновенно и удачно успел вырулить от канавы к насыпи, дал тормоз, и машина встала как вкопанная. Воцарилась тишина, а Джахан все еще висела у него на плече.

— Мы живы, мы живы…

Звук ее голоса донесся до него точно сладостная песня. Они живы, он жив, подумал в свою очередь Осман, и разом все в душе странно переменилось, смешалось, и, уже независимо от его воли, какое-то новое чувство нахлынуло и заполнило его целиком. Виной тому было их спасение от неминуемой, казалось, катастрофы, а также близость девушки, аромат ее молодого тела. Опьянев от этого аромата, он снова, теперь уже охваченный благостью и покоем, смежил веки.

— Ой, вам плохо? — спросила Джахан и осторожно коснулась ладонью его лба.

Справившись с новым, непонятным ему самому потрясением, он взглянул в ее озабоченное лицо и несколько задержался взглядом на белом, правильной формы изящном подбородке. Она и в самом деле несказанно хороша, он и раньше отмечал это, но как-то бесстрастно. Если хочешь вполне оценить прелесть юного женского тела, нужно ощутить его вот так, вблизи. Он снова блаженно смежил веки.

— Плохо с сердцем? — воскликнула девушка и не раздумывая принялась проворно отстегивать пуговицы на его пиджаке. Отдернула рубашку и приложила ладонь к сердцу, приговаривая: — И все из-за меня! Ой, что я наделала! Вы бы сказали, что у вас сердце не в порядке, Осман Мурадович, я б не настаивала. Ой, как бьется!