Но он напрасно беспокоился — в таком шуме ничего не было слышно, хотя он и задержался на минуту, выйда из гостиной. Оттуда раздавался истерический плач миссис Паскоу, и он снова обрадовался, что Фринна ушла немного вперед. Поднявшись наверх, они уперлись прямо в дверь коменданта: им пришлось пройти вплотную к японскому воину, чтобы свернуть в левый коридор.

Вскоре они оказались в своей комнате и закрыли дверь на ключ.

— О Боже! — воскликнул Джеральд, падая на кровать. — Ад кромешный. — И уже не первый раз за вечер ужаснулся, насколько буквально звучат его слова.

— Самый настоящий ад, — спокойно согласилась Фринна. — Поэтому мы никуда не пойдем.

Он не мог понять, что ей известно, о чем она догадалась или что вообразила; поэтому любое его объяснение может оказаться чрезвычайно опасным. Но у него не было сил бороться с ее сопротивлением.

Она смотрела из окна на главную улицу.

— Мы могли бы заставить их замолчать усилием воли, — устало предложила она.

Джеральда гораздо больше пугала остановка колокольного звона, нежели его продолжение. Но надеяться на то, что они будут звонить до самого рассвета, бесполезно.

Вдруг одна группа колоколов смолкла. Другого объяснения тому, что звук явно стал тише, быть не могло.

— Вот видишь! — воскликнула Фринна. Джеральд резко сел на край кровати.

Почти сразу затихла еще одна группа колоколов, потом другая и так далее, пока не осталась лишь одна группа, с которой все и началось. Потом звон колоколов сменился ударами одного колокола. Он пробил пять, шесть, семь раз и тоже смолк. И наступила тишина.

В голове Джеральда теснились отголоски звуков, заглушаемые стуком его сердца.

— О Господи, — выдохнула Фринна, отвернувшись от окна и вытянув над головой руки. — Давай завтра уедем в другое место. — Она начала раздеваться.

Они быстро улеглись в постель и заключили друг друга в объятия. Джеральд старательно не смотрел в сторону окна, и никому из них не пришло в голову его открыть, хотя обычно они не закрывали окна на ночь.

— Раз мы спим на такой кровати, может, задернем полог? — спросила Фринна. — Устроимся поуютнее? После этого проклятого трезвона?

— Мы задохнемся.

— Когда у всех были кровати с пологом, разве кто-нибудь задохнулся?

— Они закрывали полог только в тех случаях, когда в комнату могли войти люди.

— Милый, ты дрожишь. Давай все-таки закроем.

— Лучше давай займемся любовью.

Его нервы были натянуты до предела, и он напряженно вслушивался в тишину. Ни с улицы, ни из самой гостиницы не доносилось ни звука: ни скрипа половицы, ни шагов крадущейся кошки, ни далекого уханья совы. С тех пор как прекратился колокольный звон, он боялся посмотреть на часы; ему было страшно подумать о том, сколько темных часов осталось до их отъезда из Холихейвена. Он ясно видел перед собой коленопреклоненного коменданта у темного окна, словно их разделяли не толстые стены, а прозрачная кисея; и угловатое существо, которое он видел на улице, оно носилось туда и обратно по его памяти.

Но вскоре в нем начал раскрываться бутон страсти, медленно, лепесток за лепестком; как красный цветок фокусника, который без земли, солнца и воды растет прямо на глазах. Затхлая комната наполнилась нежной истомой, волшебными ароматами. Прозрачная кисея вновь превратилась в прочную стену, а пророчества старика — в обычное безумие. На улице наверняка никого не было, как нет и сейчас — все это лишь обман зрения.

Хотя, скорее всего, его обмануло не зрение, а их любовь — это она заставила забыть о времени, о часах, которые прошли после наступления тишины. Вдруг Фринна прижалась к нему, и он услышал шаги на улице и громкий призывный голос. Шаги гулко раздавались по мостовой, их было слышно даже сквозь закрытое окно, а в резком голосе звучала одержимость уличного проповедника.

— Мертвые восстали!

Ни сельский акцент, ни гортанное вибрато не могли исказить или скрыть смысл этих слов. Поначалу Джеральд лежал тихо, слушая всем своим телом, сосредоточив внимание на приближающихся звуках; потом вскочил и подбежал к окну.

По улице бежал плотный длинноногий мужчина в тельняшке, то на секунду появляясь в свете фонарей, то исчезая из виду и превращаясь в призрачное видение. Он выкрикивал свой радостный призыв и перебегал с одной стороны улицы на другую, размахивая руками. Джеральд обратил внимание на искаженные черты его обветренного лица.

— Мертвые восстали!

За ним уже собралась целая толпа. Люди выходили из своих домов, спускались из комнат над магазинами. Мужчины, женщины и дети. Большинство были полностью одеты — по-видимому, молча сидели в темноте и ждали призыва; но несколько человек выскочили в пижамах и ночных сорочках или нацепили на себя первую попавшуюся одежду. Некоторые шли группами, взявшись за руки, словно на политической демонстрации. Но в основном шли поодиночке, в исступленном восторге, и размахивали руками над головой, как их предводитель. Снова и снова они вразнобой выкрикивали одни и те же слова:

— Мертвые восстали! Мертвые восстали! Джеральд вдруг понял, что Фринна стоит рядом.

— Комендант предупреждал меня, — севшим голосом произнес он. — Нужно было уехать.

— Нам некуда было ехать, — покачала головой Фринна и взяла его за руку. Но ее голос дрожал от страха, она смотрела перед собой ничего не видящими глазами. — Не думаю, что они нас потревожат.

Джеральд быстро задернул плотные плисовые шторы, и они оказались в полной темноте.

— Мы пересидим здесь это безумие, — от страха его голос звучал несколько театрально. — Что бы ни случилось.

Он пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Но когда нажал на него, свет не зажегся.

— Отключили электричество. Давай снова ляжем в постель.

— Джеральд! Помоги мне.

Он забыл, что она плохо ориентируется в темноте. На ощупь пробравшись к ней, он проводил ее до кровати.

— Больше никакой любви, — печально и ласково сказала она, стуча зубами.

Он поцеловал ее в губы со всей нежностью, на какую был способен.

— Они направлялись к морю, — робко заметила она.

— Давай думать о чем-нибудь другом.

Но шум все нарастал. Казалось, по улице топает весь город, выкрикивая все те же страшные слова.

— Думаешь, мы сможем?

— Да, — кивнул Джеральд. — Нужно только дождаться завтрашнего дня.

— Они совсем не опасны, — сказала Фринна. — Иначе их бы остановили.

— Да, конечно.

Теперь толпа слилась воедино, как всегда и бывает, и начала скандировать хором. Словно агитаторы, выкрикивающие лозунги, или многочисленные хулиганы на футбольном матче. Но в то же время шум постепенно стихал. Джеральд подозревал, что в марше участвует все население городка.

Вскоре стало ясно, что процессия следует по какому-то определенному маршруту. Вопли перемещались из одного квартала в другой; иногда приближались, и тогда Джеральда с Фринной в очередной раз окатывало волной ледяного ужаса, потом вновь затихали. По-видимому, из-за столь резкого колебания громкости звука Джеральду показалось, что между криками толпы наступали отчетливые паузы, которые заполнялись далекими, беспорядочными возгласами. Ему также почудилось, что они теперь выкрикивают другие слова, но никак не мог их разобрать, хотя против своей воли напрягал слух.

— Никогда не думала, что человек может испытывать такой ужас, — сказала Фринна, — даже когда ему прямо ничто не угрожает. Это доказывает, что все мы в конечном счете принадлежим друг другу.

Так они стояли и обсуждали происходящее. Оказалось, что это лучше, чем просто молчать.

В конце концов крики прекратились, и толпа начала петь. Джеральд никогда прежде не слышал этой песни, но судя по мелодии, это был религиозный гимн или псалом, переложенный на мотив популярной песенки. Толпа снова приближалась; на этот раз неумолимо, но почему-то бесконечно медленно.

— А теперь-то какого черта они делают? — мрачно спросил Джеральд. Его нервы сплелись в тугой клубок, из которого вырвался этот глупый вопрос.