— Послушай, Морис. Мы идём сейчас туда, где будет жарко… В случае, если я не вернусь, а тебе повезёт… поручаю тебе заботу о том, чтобы те, кто станут нашими правителями, уплатили долг этому славному Майу…

— Если мы победим, конечно, — это ты забыл добавить, — попытался пошутить Морис. — Но давай уж раз так — примем друг от друга последнюю волю… Моё завещание просто: в деревне Ля Белль Балле живут мои старики. Впрочем, не так уж они стары: есть у меня и сестра, и двое братишек. Сестра чуть постарше меня, невеста славного малого, сапожника по профессии… Дашь им знать, и всё!

— У меня просьба посложней, — нахмурившись, произнёс Ксавье. — Отцу трудно без меня придётся, а ещё и Катрин. — Голос юноши стал глухим от волнения.

Морис сам так разволновался, что с трудом выговорил:

— Обещаю, что дядюшку Франсуа не оставлю. Можешь быть спокоен. А Катрин… я женюсь на Катрин.

Как ни были трагичны обстоятельства, при которых происходил этот разговор, последние слова Мориса вызвали улыбку на лице его друга.

— Катрин, она хорошая… Но совсем ребёнок!

Ксавье хотел сказать, чтобы, в случае, если он не вернётся, Морис передал Люсиль Менье то, что он так и не успел сказать ей: что он любит только её одну. Нет, надо передать — любил, потому что его слова дойдут до неё, только если его не будет в живых, — что никогда он никого не любил, кроме неё… Но эти слова так и не слетели с его губ.

По дороге к Пантеону Ксавье, Морис и сопровождавшие их два студента видели, как из всех домов, тупиков, дворов выбегали люди, вливаясь в одну общую толпу.

Ещё не доходя до площади, они наполовину освободились от своей ноши, так как раздавали ружья и патроны шедшим им навстречу студентам, которые, как и они, вышли из дому невооружёнными. Многие из них сами нападали на жандармские патрули и вступали врукопашную с солдатами, отбирая у них оружие.

Увидев, что главной опорой правительства являются здесь швейцарские отряды, Ксавье бросился прямо в их ряды.

Вскочив на тумбу, он громко крикнул:

— Сыны Швейцарии! Вспомните о вашем герое Вильгельме Телле! Вспомните о вашем тиране Гесслере![27] И в вашей стране были и есть тираны и борцы против них. Уважайте же в нас граждан, которые борются, как боролся и ваш герой за свои попранные права! Да здравствует Хартия! Долой министров!

Звенящий от волнения голос Ксавье, искренность его слов, напоминавших о швейцарском народном герое, произвели неожиданное впечатление на начальника отряда. Он дал распоряжение опустить ружья прикладами вниз.

Ксавье сразу расположил к себе всех тех, кто оказался под его началом в сформировавшемся отряде студентов Политехнической школы. К отряду примкнули случайные прохожие и люди, вышедшие на улицу с тем, чтобы протестовать против действий правительства.

Воодушевлённый своим успехом у швейцарцев, Ксавье попробовал подействовать уговором и на отряд жандармов, теснивших студентов на этом участке.

— Я хочу напомнить вам, — взволнованно обратился он к жандармам, — что король Карл обманул народ, капля по капле отнимая у него то немногое, что было ему отпущено Хартией. А ведь Хартию-то дал народу тоже король, не Карл, так Людовик…

Французы, любящие побалагурить даже в минуты совсем не весёлые, стали отпускать всевозможные шуточки по адресу обоих королей. Молодой жандармский офицер, руководивший отрядом, выступил вперёд. Опустив саблю, он сказал:

— Студенты, ваши слова убедили нас! Мы дети одной страны! Так опустим оружие и пойдём все вместе в нашу казарму. Там к нам присоединятся остальные, и мы разделим с вами наше оружие. Довольно крови!

Слова офицера воодушевили Ксавье. Он подошёл к нему с протянутой рукой, но офицер не подал ему своей, а обнял и поцеловал студента. Но это был поцелуй иуды. Не один Ксавье оказался так легковерен. Когда два враждебных друг другу отряда в полном согласии двинулись к казарме, расположенной неподалёку, в предместье, все были убеждены в искренности офицера.

Едва они достигли казармы, как офицер, дружески кивая головой, под предлогом, что ему нужно отдать какие-то распоряжения, оставил Ксавье во дворе беседовать с сопровождавшими их жандармами, а сам кинулся за подкреплением.

Ксавье, как ни был он легковерен и чист душой, заподозрил неладное.

— Друзья! — обратился он к своим товарищам. — Как бы не случилось беды! Глядите в оба!..

И словно в ответ на его слова из казармы долетел первый выстрел, за ним второй, третий… Толпа бросилась бежать из двора, но лишь затем, чтобы сплотиться ещё дружней для отпора жандармам. Стычка возобновилась, на этот раз с перевесом в пользу жандармов. Стычка упорная, кровопролитная. Пуля пролетела над головой Ксавье, он увернулся от неё, но рядом упал Морис.

— Подберите раненого! Унесите его! — закричал Ксавье.

Сам он не мог ни остановиться, ни помочь другу. Надо было спешно действовать, спасать положение.

К месту, где происходила стычка, уже спешили те, кто ещё не вступил в какой-либо определённый отряд, но вышел на улицу, полный желания отстоять Хартию. Отряд Ксавье, хотя и терял много раненых и убитых, непрерывно пополнялся.

Двадцать восьмого уже определился перевес сил народа. Но решающие победы были одержаны только двадцать девятого.

Теперь особенное внимание восставших было сосредоточено на Тюильри. Они не знали, что Мармон тайно выбрался оттуда, предварительно сообщив королю, что на улицах происходит «увы, не бунт, а революция».

Для того чтобы подступиться к Тюильри, восставшие, среди которых преобладали республиканские отряды, превратили прилегающую к нему улицу Дофина в мастерскую снарядов. На протяжении всей улицы на порогах домов парижане готовили снаряжение. Женщины рассыпали пушечный порох на мелкие кучки для ружей. Мужчины лили пули из кусков свинца, приносимых подростками, которые подбирали их, где только находили.

Сверху из окон домов жители бросали восставшим пачки бумаги, для того чтобы те могли делать из них пыжи.[28]

Ксавье со своим отрядом приблизился к решётке Тюильри и крикнул охранявшему её офицеру:

— Откройте! Или вам несдобровать! Сила и право сейчас на стороне народа!

Офицер открыл решётку, но навёл пистолет на Ксавье. Выстрел был бы смертельным, но Ксавье выбил пистолет из рук офицера и приставил к его груди свою саблю.

— Ваша жизнь в моих руках! Но я не хочу напрасно проливать кровь, если могу без этого обойтись.

То ли дело приверженцев короля показалось офицеру проигранным, то ли его поразил вид студента, с такой уверенностью овладевшего оружием, но офицер повёл себя неожиданным образом.

Сорвав с груди украшавший его орден, он протянул его своему противнику со словами:

— Я вижу, времена изменились! Изменились и люди! Не мне подобает носить это почётное отличие! Примите его из моих рук. Но я хотел бы знать ваше имя!

— Студент Политехнической школы, — независимо ответил Ксавье. — Сохраните ваш орден! Я возвращаю его вам и верю, что он удержит вас впредь от попыток идти против народа! Заслужите же этот орден вторично!

И Ксавье вместе с товарищами поспешил во дворец. Мармона и его свиты здесь не оказалось.

Надо было проверить всё помещение, чтобы быть спокойным, что никто не нападёт сзади. Ксавье отдал распоряжения, сам зорко приглядывая за тем, чтобы соблюдался строгий порядок.

В погребе люди из отряда Ксавье обнаружили залежавшееся здесь со времён Наполеона, покрытое многолетней пылью трёхцветное знамя. Оно вновь обрело достойное место: украсило здание Тюильри.