В первый раз мне пришло в голову, что моя мама не похожа на остальных мам, когда мне было лет четырнадцать и я был заперт в интернате у монахов. Я провел уик-энд с родителями, когда они, как положено, приехали навестить меня, а потом один из мальчиков сказал мне: «Эй, Бакли, а твоя мама горячая штучка».

Я встал как вкопанный, с горящими щеками, и не мог придумать достойного ответа, так как не был уверен, что меня хотели оскорбить. К тому же более высокого одобрения в Портсмутской начальной школе (circa 1967) не было, чем «piece of ass». Однако, не желая оставлять повод для возможных шуток, я ввязался в драку, которая закончилась ровно через пять секунд. Я лежал на полу на спине, а старший мальчик стоял, упершись коленом мне в грудь, и объяснял — искренне, насколько я помню, — что он имел в виду «мамино платье». Ладно, проехали.

Другое свидетельство того, что мама была другой, я получил от школьной телефонистки, толстой сплетницы, которая регулярно сливала сплетни в «Нью-Йорк дейли ньюс» под заголовком «Сьюзи говорит». «Твоя мать вчера вечером была на большом приеме в честь Уолтера Кронкита!» — кричала она мне в переполненной комнате, где мы проверяли свою электронную почту. «На ней было платье от Ива Сен-Лорана! Наверное, стоило целое состояние!» — вопила она, обращая на меня внимание тридцати мальчишек, тогда как я изо всех сил старался стать невидимым.

Как раз тогда фраза «шикарная и ослепительная миссис Бакли» вошла в нашу жизнь. Впервые она появилась — насколько мне помнится — не в «Вуманс уэар дейли», а где-то в другом месте. Обычно мама произносила ее, когда приходила из сада — грязная, в джинсах и черной фуфайке, со стянутыми назад волосами и без всякой косметики. (Именно тогда она казалась мне самой красивой женщиной на земле.) И она говорила: «Вот вам шикарная и ослепительная миссис Бакли».

Шикарной и ослепительной она была в доме моды «Оскар де ла Рента» или у Билла Бласса. Папа очень гордился ею, несмотря на собственную относительную небрежность в одежде. Когда же мама устраивала прием, так называемый Зал Славы самых элегантных персонажей, Валгаллу Седьмой авеню, папа уводил меня наверх и говорил: «Надо устроить побольше шума. Это очень важно». Тогда я звал маму и устраивал много шума. И ей приходилось менять тему на воспаление мочевого пузыря собаки.

Через много лет я спросил ее, когда она приобрела свое непогрешимое чувство стиля, ведь выросла она в провинциальной Британской Колумбии? «Оно было во мне, — ответила она, не особенно интересуясь этой темой. — Думаю, я всегда имела чувство стиля. Имей в виду, — добавила она со вздохом, — на этом пути человек совершает много ошибок. Мода — удовольствие, пока не смущаешь своего мужа. Помню, в прошлом году я спускалась по лестнице в наряде, который считала великолепным. А твой папа сказал: „Голубка, ты просто неподражаема, но где другая половина платья?“ Оно было, как казу».

Теперь я уже знал процедуру. Крис придвинул мне прайс-лист Джессики Митфорд. Оспаривать цену ($1395) бальзамирования я не собирался, так же как «одевание и уложение в гроб» ($495). Похороны обходятся дороже, чем кремация. Там множество всяких деталей.

Аренда грузовика? Зачем нам грузовик? Он не такой уж большой.

На самом деле «грузовик» — это катящаяся подставка, на которой стоит урна.

Ну да. Конечно же нам непременно нужен такой.

Наконец настало время пройти в другую комнату и посмотреть на гробы. Демонстрационный зал смерти. Последние модели гробов, гробы на все вкусы. Некоторые явно неуместны, так сказать, эпизод из «Сопрано».

Я вспомнил, как много лет назад папа рассказал мне, как поехал в бюро Фрэнка Кэмпбелла в Манхэттене выбирать гроб для своего отца и как, указав на самый простой гроб, увидел ужас на лице продавца, будто они хотели закопать Джона Доу[57] на кладбище для бедняков и бродяг. Мне было шесть лет, когда папа рассказал мне эту историю, и я спросил, почему он выбрал самый простой гроб для своего папы. Разве дедушка не был богат? Был, ответил папа, но дедушка был скромным человеком и сыном очень бедного техасского шерифа. А еще он был очень религиозен и не хотел, чтобы Бог подумал, будто ему нужен гроб за $500. (Имейте в виду, это было в 1958 году.)

В демонстрационном зале у Криса были вполне симпатичные простенькие гробы, которые мне понравились, но Крис сообщил, что они предназначены для евреев. Евреи — вполне разумно и правильно — остерегаются похоронного хвастовства. (Или это, или у них нет денег после бар мицвы.) Искушение было велико, однако при ближайшем рассмотрении эти гробы были как будто сколочены тринадцатилетними подростками на уроках труда в летнем лагере. Представляю, как семейство Бакли посмотрело бы на папу, въезжающего в одном из таких гробов в храм Святого Бернарда, и зашептало бы, мол, сентиментальный писатель Кристофер, очевидно, решил сэкономить несколько монет. Мы с Дэнни остановились на гробу из ореха-пекана за $2795.

«А теперь я должен вам сказать, — произнес Крис, — что орех-пекан немного тяжелее любого другого дерева». Поначалу до меня не дошло, о чем он говорит, но потом стало ясно, что он ненавязчиво дает нам понять, мол, гроб вместе с папой, который прибавит ему несколько фунтов, может вызвать защемление грыжи у несущих его, или сам гроб рухнет на пол, когда, сдерживая стоны, его понесут вверх по церковным ступеням. Мы сделали быстрый подсчет: шестьсот фунтов веса поделили на восемь несущих гроб (мужчин). Ничего страшного. Покупаем.

Мы поговорили о ручках. Эта модель предполагала быть с ручками или без них. Под гробом на обеих сторонах были желобки, так что несущие могли просунуть в них пальцы и поднять гроб на плечи, á la, скажем, принцесса Диана. «Это элегантная модель, — заметил Крис, — но я бы все же посоветовал ручки. Я бы мог многое порассказать». Да, сказал я, пусть будут ручки. Итак, мы остановились на этом варианте и отправились обратно в приемную для окончательных подсчетов. Ка-чжун, ка-чжун, ка-чжун. $11 105. Однако помните, когда-нибудь наступит и ваша очередь подсчитывать налоги. Тем не менее возможно и то, что в один прекрасный день некий конгрессмен будет настолько храбр, что внесет билль об отмене похоронных налогов. Надеюсь, я доживу до этого времени и все увижу собственными глазами.

Наконец я сказал Крису: «Мне бы хотелось положить в гроб несколько вещей. Это вы сделаете или я сам, когда мы будем с ним прощаться?»

Крис задумчиво кивнул, нахмурился, поерзал и произнес очень тихо: «Прежде чем я отвечу, позвольте спросить: насколько откровенно я могу говорить о состоянии останков вашего отца?»

Мы с Дэнни переглянулись. Я сказал: «Откровенно».

После сердечного приступа он лежал некоторое время на полу лицом вниз, прежде чем Джулиан нашел его. Пролилась кровь. Он выглядел «несколько покрасневшим». Вряд ли кому-то захочется увидеть отца в последний раз в таком виде, что этого не забыть до конца дней. Как выглядела мама, когда умирала, я предпочитаю не вспоминать, но временами ее облик встает перед моими глазами, и мне приходится делать усилие, чтобы отправить его в гиппокамп. Я сказал: «Если он выглядит неважно, почему бы мне не принести эти вещи, чтобы вы сами положили их в гроб?»

Он позвонил мне на мобильник, когда мы с Дэнни ехали домой, и сказал: «Я видел вашего отца, и у меня для вас хорошая новость. Он выглядит совсем неплохо».

Я собирался на вторую встречу с папиным адвокатом. Наши регулярные встречи были связаны с консультациями по поводу «кода» американских налогов, который усовершенствовался за прошедшие годы до версии «Кода да Винчи». Понять это невозможно, следовательно, приходится нанимать множество людей. Если все уварить, то получится в остатке: «Мы поделимся с вами».