Все рубины в ожерелье были одинаковые по размеру, цвету и огранке, за исключением центрального — крупного, как голубиное яйцо. В середине у него имелось небольшое затемнение, отдаленно напоминавшее тускло светящееся багровое око. Я никак не могла отделаться от мысли, что при помощи этого камня он сможет увидеть и меня, и все, что меня окружает, стоит мне только надеть ожерелье. Глупо, конечно, но я ничего не могла с собой поделать. Однако Брум продолжал настаивать и уговорил-таки надеть хотя бы сережки, которые не вызывали у меня столь отрицательных эмоций и едва ли могли послужить поводом заподозрить в нас воров или пиратов, которых здесь, по понятным причинам, не жаловали.

Стоит вспомнить хотя бы неприглядную участь того же Эдуарда Тича, доставленного в Чарлстон болтающимся на бушприте корабля, или бывшего майора Стида Боннета, пирата-джентльмена, повешенного вместе со своей командой на городской площади. Горожане испытывают законную гордость за свой весомый вклад в очищение прибрежных вод от пиратов, но ничуть не меньше гордятся они и тем, что знаменитая пиратка Энн Бонни, о которой так часто вспоминал боцман Пеллинг, была уроженкой Каролины и их землячкой. Разумеется, нам не преминули поведать об этом в первом же доме, куда мы были приглашены, и мне пришлось закатывать глаза, охать, ахать, изображать попеременно то ужас, то изумление и выражать возмущение столь неестественным для женщины выбором. Думаю, было бы любопытно послушать, что скажут эти добропорядочные обыватели, узнай они всю правду обо мне.

Распродажа шла бойко, и товары пользовались неизменным спросом, где бы мы ни останавливались. Мы находили покупателей не только в городах, но и в деревнях и даже на плантациях, попадавшихся по пути следования «Нептуна». Плантаторы зачастую оказывались еще более радушными и хлебосольными, чем городские жители, так что и в сельской местности у нас отбою не было от приглашений на обеды, вечеринки и балы. Джентльменские манеры Брума, то бишь капитана Авраама, вкупе с нашей красотой и обаянием и здесь ни у кого не вызывали подозрений, что мы не те, за кого себя выдаем. И мы с легким сердцем и чистой совестью заламывали за свои иголки, нитки, ножницы и прочие товары максимальные цены.

Неторопливо продвигаясь на север вдоль побережья, мы постепенно добрались до Балтимора, а затем и Нью-Йорка. Оба портовых города во многом напоминали мой родной Бристоль, но выгодно отличались от него отсутствием толчеи, узких, кривых улочек, тухлой вони из сточных канав и сразу бросавшейся в глаза новизной, проявлявшейся как в еще пахнущих смолой деревянных постройках, так и в кипучей энергии и предприимчивости их строителей и обитателей. Мне сразу подумалось, что бывшим пиратам будет не так уж трудно раствориться среди быстро растущего населения и начать новую жизнь, что называется, с чистого листа.

В Нью-Йорк мы прибыли с пустыми трюмами. Брум с Пеллингом произвели полный расчет и объявили на сходке о формальном роспуске команды. Благодаря успешной реализации всего награбленного добра, на долю каждого пришлось значительно больше предусмотренной статьей устава суммы в тысячу фунтов. Получив деньги, почти все тут же разбежались кто куда, как крысы с тонущего корабля. Многие из тех, кому осточертело море, отправились вверх по Гудзону на север, где хватало необжитых земель, намереваясь осесть там и завести собственную ферму. Другие подались на Род-Айленд, в Бостон, Нью-Хейвен, Салем, Нантакет, Нью-Бедфорд и другие города на Восточном побережье, решив снова заняться морским промыслом, только уже не преступным, а честным: рыболовным, китобойным или каким-то другим. Кое-кто из них, правда, не собирался расставаться с Береговым братством и рассчитывал присоединиться к другой пиратской команде. Большинству же, как и следовало ожидать, не достало терпения и решимости выбраться хотя бы за пределы порта. Мы знали, что очень скоро они потянутся назад без гроша в кармане и попросятся обратно, прокутив и прогуляв в кабаках, проиграв нечистым на руку шулерам или оставив в загребущих лапах нью-йоркских шлюх, промышлявших своим ремеслом на Петтикоут-лэйн [51], все свои заработанные потом и кровью деньги.

Брум снял у одной вдовы с Перл-стрит верхний этаж большого дома с островерхой крышей в голландском стиле. На переговоры по сделке продажи наших кораблей требовалось время, и мы все пока о6основались там. Пеллингу на суше не нравилось, и боцман постоянно ворчал. Он всегда начинал нервничать, подолгу задерживаясь в одном месте. Я очень устала и тоже вся издергалась. Хотя никаких известий о Бартоломе до нас не доходило и Адам категорически утверждал, что в Нью-Йорке нам нечего опасаться, я его уверенности не разделяла. Почему-то я не сомневалась, что бразилец рыщет где-то поблизости, и с ужасом представляла, как однажды его корабль поднимется по Гудзону и бросит якорь бок о бок с нами.

Если я еще как-то сдерживалась в проявлении своих эмоций, то Минерва дошла до предела и готова была взбунтоваться в любой момент. Когда мы прогуливались по городу, ее коробили оценивающие взгляды встречных прохожих и их насмешливые замечания, отпускаемые нам вслед. Она говорила, что ощущает себя в такие моменты кем-то вроде ручной обезьяны на цепочке. Чернокожие попадались в Нью-Йорке на каждом шагу. Далеко не все они были рабами, но и к свободным неграм относились здесь лишь немногим лучше, чем в южных колониях. Их презирали, третировали, смотрели на них свысока и искренне полагали людьми второго сорта, а то и вовсе за людей не считали.

— Все, с меня хватит! — заявила в один прекрасный день Минерва. — Ни дня тут больше не останусь! У меня достаточно денег, чтобы купить весь этот дом вместе с хозяйкой, но эта стерва обращается со мной, как с прислугой, хотя прекрасно знает, кто я такая. Ты как хочешь, а я возвращаюсь на корабль!

Она стояла у окна, пристально разглядывая Гудзон, суда на реке и наш последний шлюп, пришвартованный к пирсу в нескольких сотнях метров от дома. Второй шлюп и «Удача» уже перешли в руки других хозяев, а этот мы решили на всякий случай попридержать.

— А что я скажу Бруму? — растерялась я.

— Придумай что-нибудь, — безразлично пожала плечами Минерва. — Он мне больше не указ, а от своего решения я не отступлюсь, можешь так ему и передать!

Она обернулась и подарила меня ослепительной улыбкой, в одно мгновение преобразившей мою надутую и мрачную подругу в прежнюю веселую, задорную и неистощимую на выдумки проказницу, какой я ее давненько не видела.

— Я помогу тебе собраться и одеться, — предложила я, но Минерва небрежно отмахнулась.

— Не суетись. Неужели ты думаешь, что я потащусь на стоянку в этом? — Она брезгливо приподняла двумя пальчиками подол своего шелкового платья. — На борту полно тряпья на любой вкус. А если понадобятся побрякушки, одолжу у Винсента.

Старший помощник Кросби обосновался на шлюпе с дюжиной корсаров из распущенной команды, выразивших желание остаться с капитаном и разделить успех или неудачу затеянного им нового предприятия, в чем бы оно ни заключалось. Уж не потому ли так оживилась Минерва и решилась не только бросить вызов Бруму, но и снова сменить женский наряд на мужское платье? Я присела на кровать, и мне вдруг сделалось ужасно тоскливо и одиноко. Мы столько месяцев были неразлучны, а теперь она меня покидает…

— Я тоже хочу с тобой, — протянула я жалобным голосом.

— У тебя ничего не выйдет, — покачала головой Минерва, почему-то выделив ударением слово «тебя». — Брум точно не отпустит, а удрать тайком тоже не получится — хозяйка безотлучно торчит у окна, которое выходит прямо на пирс, и наверняка тебя опознает.

— А тебя, выходит, не опознает, если я правильно поняла? — невольно заинтригованная ее непривычным апломбом, уточнила я, ощутив болезненный укол по самолюбию.

— Мне проще, — усмехнулась подруга. — Старая грымза считает себя слишком благородных кровей, чтобы дважды удостоить взглядом какого-то там паршивого мулата. Ну, мне пора. Еще увидимся.