В Германии Гитлер попытался прийти к власти, осенью 1932-го он отказался стать заместителем премьер-министра Франца фон Папена. Сигрид Унсет все время была одним из самых читаемых писателей в Германии и сейчас по заказу писала предисловие к немецкой книге о норвежской природе. Она вспоминала о визите двух турок на ее родину в самом начале XX века: «Я тогда была молоденькой секретаршей в одной немецкой компании. Мой работодатель мог сам общаться с Хасан-пашой, потому что Хасан говорил по-немецки. Тевик-паша, напротив, кроме турецкого знал только французский, а мой работодатель французского как раз и не знал. Я не хочу утверждать, что я хорошо понимала французский Тевик-паши, но болтала я весело и бодро. Меня выбрали переводчиком. Пока турки ожидали машину, которая должна была отвезти их на станцию, наш директор развлекал их светской беседой:

— Что на вас, Тевик-паша, оказало самое большое впечатление во время вашей поездки в нашу страну?

Тевик-паша посмотрел темно-карими глазами в окно конторы, по которому струйками стекал дождь. Февральский ветер ударялся о стекло, трепал листья росшей на углу березы, свистел между досок, сложенных во внутреннем дворе фабрики, и мерзко завывал, раскачивая цепи крана и теребя железную рухлядь. Турок ответил не сразу, и его голос выдавал его чувства больше, чем, как мне тогда казалось, было хорошим тоном у восточных людей:

— И здесь живут люди!»[543]

Предисловие стало свидетельством таланта Унсет-рассказчицы; ее пером управляла большая любовь к стране и народу, который в ней живет.

Она приглашает читателя в путешествие по родине штормов и снежных бурь — по побережью, где взору открываются «серо-зеленое море, волны, пенный прибой, непригодные для жизни острова, шхеры и открытые ветрам голые скалы, облака и туман, поднимающиеся от моря к небу.

По берегам теснятся маленькие городишки, умытые штормами и ливнями, крохотные участки неплодородной земли и жалкие лачужки…

„И здесь живут люди!“

Да, несмотря ни на что, люди живут здесь не одну тысячу лет. Они добывают пропитание в море, горах и лесах, возделывают клочки каменистой почвы у голых скал. Жизнь, полная тяжкого труда и лишений»[544].

А потом писательница переносит продрогшего читателя в лето:

«Тихий и влажный летний воздух окутывает горы голубой вуалью, и они красуются в зеленом убранстве из листвы деревьев и трав, пестреют яркими цветами, пробивающимися то тут, то там из разогретых солнцем трещин. Над фьордами нависают каменистые выступы, а дальше, насколько хватает глаз, гора вздымается за горой, и где-то вдалеке из глубин сияющего на солнце серебристого ледника поднимается пар. По крутым склонам, поблескивая зеленоватой прозрачной водой, сбегают ручьи, а по их берегам кустятся заросли ольшаника. Свежевыкрашенные белые дома и посеревшие от старости хутора стоят доверчиво и смиренно в зарослях кустарника или в тени высоких раскидистых деревьев. Тот, кто побывал в нашей стране в это время года, и не догадывается, каково здесь зимой».

В кратком очерке истории Унсет не удержалась от шпилек в адрес Реформации, но подчеркнула, что люди выжили здесь и духовно развивались только благодаря уважению к физическому труду. Основа норвежской культуры — близость к земле, а не герои оперы Вагнера. Таким образом она выразила свои взгляды на ложные представления немцев о великом германском наследии.

Предисловие заканчивается так: «Поля окружают валы, сложенные из огромных камней, от которых крестьяне киркой и плугом на протяжении веков очищали пахотную землю и луга. Тот, кто хоть раз видел новый надел на норвежском горном хуторе, возможно, догадается, какую бесценную жертву люди из поколения в поколение приносили своей родной земле. Каменные межи — это памятник крестьянскому труду. И мы гордимся им, как и любым другим памятником нашей истории»[545].

Сигрид Унсет всегда старалась окружить себя книгами. С годами ее книжное царство росло и превратилось в собрание редких и ценных экземпляров. С 1926 года составлять каталог писательнице помогал библиотекарь Альберт Хьер. Она радовалась редким и красивым книгам так же, как и своей коллекции растений. Унсет была весьма разборчивым коллекционером и избавлялась от экземпляров, которые ей присылали как члену Литературного совета. Их она отправляла в больницы и санатории. Так же как и отец, она украшала стены книжными полками, наполнявшими дом запахом кожаных переплетов. Страсть к обладанию книгами она унаследовала и из родного дома матери в Калуннборге. Она помнила чувство, когда дедушка подарил ей иллюстрированную историю Дании А. К. Фабрициуса. Унсет заботилась о том, чтобы у родных и приемных детей, а потом и детей Гунхильд были собственные экземпляры любимых ею с детства книг. Их она дарила с надписью «от Матери». Да и племянникам тетя Сигрид не только дарила книги, но и помогала выбрать книгу по душе. Сама она по-прежнему как ребенок радовалась, когда дотрагивалась до красивого издания, его кожаного переплета и бумаги, открывала для себя новые сказки и истории. Те, кто видел, как она берет с полки свои любимые книги, рассказывали, что она с наслаждением разглядывает страницы, закрывает глаза, чтобы все хорошенько запомнить, и листает дальше. В переписке Унсет часто обсуждала книги, которые читала в данный момент. События в Германии занимали ее все больше и больше, она читала произведения многих немецких писателей, чтобы быть в курсе событий. Отец Тойвес прислал ей книги католической писательницы Гертруды фон ле Форт, и она почти нехотя признала, что местами это было «необыкновенным» чтением, но она по-прежнему утверждала: «В то, что немцы наши ближайшие родственники, я просто не могу поверить»[546].

Еще во время своей первой поездки в Германию в 1909 году Унсет обратила внимание на немецкую идею о превосходстве германской расы. Тогда она встречалась с немецким коллегой своего отца; тот утверждал, что французские черепа примитивны по сравнению с немецкими, но историческое развитие, к счастью, ведет к господству Германии[547]. Использование антропологии с целью доказать превосходство одной расы над другими она решительно отвергала. Книги Честертона помогли ей понять, что свастика символизировала самую экстремальную форму современного индивидуализма и эгоцентризма. «Задолго до того, как кто-то придумал, что свастика будет знаком народа, который назвал себя избранным и арийским, <…> Честертон возненавидел этот знак», — напишет она в связи с кончиной Честертона несколько лет спустя[548].

Сигрид Унсет следила за развитием фашизма в Италии с тех пор, как Бенито Муссолини пришел к власти в 1922 году. Несмотря на то что она наблюдала последствия его антидемократической политики во время своей поездки в Рим в 1925 году, она еще не высказалась публично о своем отношении к итальянскому фашизму. Со все возрастающим беспокойством она наблюдала, что Муссолини, похоже, действовал заодно с Гитлером. Унсет, должно быть, удивляло, почему ее друзья-католики в Ватикане молчат. Честертон высказал то, что думала сама Унсет: нацизм предлагал новую форму язычества в пугающих масштабах. Речь шла о борьбе добра и зла. Сама мысль сохранять хорошие наследственные качества и избавляться от плохих была ей отвратительна. Если бы Моссе родилась в Германии, ее бы тоже уничтожили?

Из Берлина поступили страшные известия. В январе 1933 года человек со свастикой стал рейхсканцлером Германии. Однажды Сигрид Унсет получила газеты с пугающим заголовком на первой странице: здание рейхстага пылает. В последующие дни она узнала об охоте на евреев и всех противников Адольфа Гитлера. Видкун Квислинг, «прославившийся» разгоном демонстрации в Менстаде, создал в Норвегии партию «Нашунал самлинг»^{77}. На это его явно вдохновили успехи Адольфа Гитлера. Сигрид Унсет приобрела книгу «Майн кампф» и прочла ее. Все перевернулось в ней, когда она услышала отголоски этих идей у Квислинга.