Некий рецензент высказал предположение, что блеклый цветок должен был символизировать католическую церковь, но это не совсем соответствовало истине: цветок не был таким уж незаметным. «Gymna» — греческий корень, означающий обнаженность, указал другой критик: «Эта книга должна обнажать устаревшие идеалы». Ее старый друг и коллега Кристиан Эльстер рецензировал книгу для «Афтенпостен» и считал, что невозможно понять, что же означает заголовок книги. Возможно, это станет ясно в последнем томе? Он критикует безобразные полемические выпады против протестантизма. «Фру Унсет язвительна и насмешлива, это чистая пропаганда, и она вредит книге. <…> Я не понимаю, как фру Унсет могла принести в жертву свое искусство, свое глубокое, неповторимое описание человека на алтарь пропаганды»[486].
Другие считали, что Унсет стала более уверенной и зрелой и что среди многих привлекательных персонажей Люси была самой живой и нежной, хотя и изображена со значительной долей иронии. Некоторые толковали книгу как историю о протестантской юности Сигрид Унсет. Рецензии на «Гимнадению» были напечатаны во многих газетах. Но большинство ведущих критиков разделяло точку зрения Эдварда Бейера и Кристиана Эльстера: к последней книге Сигрид Унсет слишком много претензий. Бейер полагал: «К посредственному писателю нужно быть снисходительным, к великому же — немилосердно суровым».
Восхищенных отзывов практически не нашлось. Сигрид Унсет всегда была непримиримым борцом за истину, неужели она предала своих читателей? Поэзию правды подменили католической пропагандой? Многие из ее старых почитателей отказывались принимать ее новую «правду». Они не покупали ее книгу. Впервые у Сигрид Унсет вышел роман, не занявший первого места по продажам. В июле 1929 года книга Юхана Бойера «Люди у моря» вышла тиражом 20 000 экземпляров против 15 000 экземпляров книги Унсет.
Можно ли объяснить негативные отзывы на книгу агрессивным отношением к католичеству? И как скандал с епископом привел к тому, что некоторые читатели повернулись спиной к писательнице-католичке? Наверняка многие стали показывать пальцем в ее сторону, когда всплыла история с фрёкен Рамстад и епископом Смитом. Он пообещал жениться на девушке, все кончилось тем, что его понизили в сане до священника. «Где же наша главная католичка Сигрид Унсет? — писали в газеты. — Она в первую очередь женщина или все-таки католик?» Снова писательница была вынуждена прояснить свою точку зрения на целибат под заголовком: «Без милости Божьей невозможно практиковать моногамию». Подзаголовок: «Автор „Гимнадении“ не может ни в чем упрекнуть католическую церковь». Но в кругу близких друзей Унсет метала молнии по поводу католического епископа и его безграничной глупости: «После болезни самой безнадежной вещью является глупость, причина убогости; глупость из всех грехов лечится хуже всего, но у нас ничего не делается, чтобы ограничить ее распространение»[487].
Иногда писательница чувствовала, что ее преследуют или подозревают. «Меня временами ужасно раздражает человеческая глупость и подлость, ведь, даже живя в полной изоляции, прекрасно понимаешь, что все эти глупые люди говорят за спиной»[488]. Она помнила, каково быть подозреваемой без причины, когда несколькими годами раньше, во время поездки в Селью, хотела приобрести участок земли, чтобы построить там летний домик. Земля, которую она присмотрела, принадлежала церкви; ей отказали, испугавшись, что место станет центром католической пропаганды. Эйлиф Му и Йоста аф Гейерстам пытались переубедить владельцев, но тщетно.
Нелестные слухи достигали ее и дома, в Хамаре муссировали очередные сплетни. Дело приняло настолько скверный оборот, что Унсет вынуждена была передать дело Эйлифу Му, который озвучил следующую информацию из Хамара: «Слух заключается в том, что фру Унсет такая чувственная, что влюбляется в одного за другим, даже в молодых мужчин, и пытается во что бы то ни стало заполучить их. Последним был архитектор Фишер». И раньше ей приходилось терпеть слухи о предстоящей свадьбе с Фредриком Поске, но те глупые слухи испарились после его женитьбы. Слухи о Фишере распространяла женщина, связанная с католической общиной Хамара. Фишер и Унсет живо интересовались историей собора в Хамаре и изучали руины. Там их можно было встретить довольно часто. Фишер занимался архитектурой Средневековья, а его жена была подругой Сигне — сестры Унсет. Чета Фишеров стала близкими друзьями семьи. Унсет хотела добиться извинений от сплетницы из Хамара; когда она передавала дело Эйлифу Му, она была в ярости:
— Я прекрасно понимаю, что люди неизбежно будут обсуждать мою личную жизнь и придумывать слухи тем активнее, чем сильнее я буду избегать их общества[489].
Самое неприятное было то, что слухи зарождались в ее ближайшем окружении. От другого католика, Ларса Эскеланна, она получила предупреждение о «предательнице» из Хамара. «Берегитесь! — писал он Сигрид Унсет. — Она — гадюка»[490]. Многим сплетникам не давал покоя вопрос: как могло получиться так, что такая великолепная женщина не нашла себе нового мужа после развода со Сварстадом? Это было загадкой для тех, кто хорошо знал ее интерес к чувственной стороне жизни как в творчестве, так и в действительности.
Той же осенью с Унсет произошла и другая неприятность. Она отправила пьесу, написанную по мотивам народной сказки «К востоку от Солнца, к западу от Луны» для постановки в Новом театре Осло. Сама она расценивала это как милую дружескую услугу кукольному театру семьи Му. Она любила сказки и умела их рассказывать, поэтому кукольный театр был ее радостью и слабостью.
Если для театра Му она сама изготовила вручную весь театр в спичечном коробке, то теперь ее друзья-художники создали яркие декорации и кукол. У нее не было театральных амбиций, во всяком случае с тех пор, как еще в юности она отправила пьесу «Перед рассветом» в Национальный театр, но ту не приняли. Унсет знала, что не была драматургом. Однако со специально написанной музыкой постановка сказки имела большой успех в Лиллехаммере, но как отнесется к ней столичная публика? Даже имя не спасло ее от фиаско. Критика писала: «За пределами дружеского круга драматургические поделки Унсет не представляют ни малейшего интереса».
Сигрид Унсет все чаще приходилось ездить в Осло на официальные встречи и заседания. Несмотря на неоднозначное отношение к ней со стороны общества, она оставалась королевой среди писателей. Унсет снова вошла в состав Экспертного комитета, переименованного теперь в Литературный совет. Там ее ценили и уважали. И так было не только потому, что она щедро раздавала коллегам Нобелевскую премию. Она уже давно расплатилась за те стипендии, которые вывели ее из душного мирка конторы в большой мир. Но не противоречило ли идеалам Нобеля то, что деньги из его фонда тратятся на «подрывные работы папистов», то есть на подрыв позиций государственной церкви и в Швеции, и в Норвегии? Вопрос был поднят Фредриком Стангом Конради в газете «Моргенбладет»[491], и эта дискуссия продолжалась в Швеции. Правильно ли то, что Сигрид Унсет отдала часть денег на католические нужды — вот в чем вопрос.
Ее близкие коллеги по Союзу писателей знали, что Сигрид Унсет соединяет в себе две совершенно разные личности. Она могла быть отстраненной, холодной и строгой, или, как говорили некоторые, высокомерной и надменной. Но в кругу друзей Сигрид Унсет оттаивала, и тогда она блистала остроумием и могла обогнать любого мужчину по количеству выпитого за ночь виски с содовой. Во время официальной церемонии на юбилее Ибсена весной 1928 года она сначала показала себя со своей первой стороны, а потом на вечеринке присутствующим открылась совершенно другая Унсет. Иностранные гости были весьма удивлены, когда на следующий день увидели, как «снежная королева» от души веселится в окружении коллег за завтраком. Как позже рассказывала Эли Крог, Рональд Фанген сидел, прижавшись к ее груди, а Хельге Крог отдыхал у ее ног, положив голову ей на колени[492]. Про нее сочиняли анекдоты, и с годами их не становилось меньше. Среди коллег ходила история о том, как подвыпивший Матти Айкио признался, что давно мечтает о любовной интрижке с великой писательницей. Со свойственной ей невозмутимостью Сигрид Унсет ответила: «Ну что, начнем прямо здесь и сейчас?» А одно из писательских застолий она покинула под утро со вздохом:
