Однако внешне ее жизнь была пугающе похожа на прежнюю. Та же комната, выходящая на задний двор, каждое утро ее опять ждала работа в конторе, потом возвращение домой, подогретый обед в шесть часов и по вечерам — посиделки с матерью за шитьем. Если, конечно, она не находила повод выбраться в город. И это было что-то новенькое. Ей постоянно надо было в город, встречаться с какими-то подругами. А ведь раньше у нее почти не было подруг. Мать наверняка недоумевала, что бы все это значило.
А Сигрид все лгала, и если даже и сомневалась иногда, верит ли ей мать, ни разу не попыталась объясниться. Лгала той, что призывала ее: «Будь <…> безукоризненно честной, <…> бесстрашно смотри в глаза жизни и правдиво описывай то, что видишь»[154]. Но на этот раз речь шла не о творчестве, а о самой жизни.
Осенью вышел сборник стихов «Юность». Хотя Унсет ранее и опубликовала несколько стихотворений в «Самтиден», она никогда особо не верила в свой поэтический дар. Куда ей было тягаться с Херманом Вильденвеем и его прославленным сборником «Костры»! Или с Улафом Бюллем, что год назад выпустил оригинальнейший сборник «Стихотворения». Не говоря уже о Нильсе Коллетте Фогте. Однако именно Фогт первый одобрил ее стихи. А осуществление проекта нового дерзкого романа затянулось. Поэтому она все же поддалась искушению опубликовать свои юношеские стихи. В конце концов, с момента своего дебюта она выпускала по книге в год, и каждая неизменно удостаивалась самой благосклонной критики. Даже если на этот раз она и рисковала встретить более суровый прием, оставалось утешение, что ее книга привлечет всеобщее внимание, а ругать ее будут самые уважаемые рецензенты в стране.
Тут же последовал разнос от Карла Юакима Хамбру из той самой «Моргенбладет», для которой Унсет писала из Италии: «Некоторые книги берешь в руки с нетерпением, потому что видишь на обложке знакомое имя и вправе ожидать от автора чего-то интересного. Но, к сожалению, факт остается фактом: при всем заслуженном уважении, которым Сигрид Унсет пользуется благодаря предыдущим книгам, ей не стоило украшать своим именем эти стихи. Ибо трудно найти более незрелые ученические опыты, на которые впустую потрачены красивая бумага и типографская краска».
Возможно, в глубине души Унсет и сама соглашалась с этим? Во всяком случае, она отлично понимала, что стихи принадлежат, так сказать, другой эпохе: они создавались, когда ей было от шестнадцати до двадцати лет. В них действительно можно найти весь набор юношеских страданий, как, например, в этих строках: «Быть может, я дрожу от холода, / что в сердце у себя ношу?» Но было здесь и лукавое описание болтовни подружек, рассказывающих о своей любви, что привлекло внимание Сварстада в Риме: «Лишь я молчу, и, верно, он тому виной, / он, поцелуем запечатавший мой рот». Завершалось это стихотворение дерзкими строчками о строгом платье с высоким воротником, которое «скрывает / отметки, что зубы его оставляют».
В тот год Сигрид частенько употребляла слово «ужасно». Она ужасно много развлекается, она встретила человека, который ей ужасно понравился, ей ужасно интересно и ужасно весело. Теперь же она ужасно много пишет, а что еще оставалось? Ибо на все требовалось время. В особенности когда речь шла не только о них двоих, но и о судьбе третьего человека и троих маленьких детей. На это потребовалось куда больше времени, чем она предполагала.
Когда Унсет со Сварстадом жили вместе в Париже, все казалось таким естественным. Они писали, занимались живописью, любили, разговаривали обо всем на свете. Вместе просыпались, вместе ложились спать. Иногда встречались с друзьями. Не так-то просто было снова вернуться к старому порядку вещей, снова подлаживаться под правила, установленные другими. Главной проблемой оставались обязанности Сварстада по отношению к жене и детям, младшему из которых на момент знакомства Унсет с художником не исполнилось и двух лет. Малыш, теперь почти трех лет от роду, был не вполне здоров, и старших девочек пяти и семи лет постоянно отдавали под чужую опеку, потому что мать не справлялась. И чем Сварстад мог оправдать свое предательство? Его жене было всего девятнадцать, когда они поженились. Она всей душой поддерживала его творческие устремления, безропотно переносила его длительные отлучки, в одиночку заботилась о детях, пока он жил за границей, разделяла его отчаяние, когда подводили легкие и мучили проблемы со здоровьем. Это ей, женщине с пышными рыжими волосами, он писал такие неизменно ласковые письма, многие из которых начинались обращением: «Милый мой Зубастик!» «Я всегда знал, что неспособен содержать семью», — жаловался Сварстад несколько лет назад[155]. Каждый раз, когда ему удавалось продать картину и наскрести таким образом денег на хозяйство, он был счастлив.
Наконец в октябре Сварстад добился соглашения о раздельном проживании. Однако многие проблемы по-прежнему оставались нерешенными. Например, на что будет жить Рагна, когда он покинет семью и отправится путешествовать со своей новой спутницей жизни? И как быть с детьми? Даже после разрыва Рагна продолжала беспокоиться о муже и его здоровье, посылала ему шерстяные носки и свитера.
Между двумя художниками существовала договоренность, что, соединившись, они отправятся в новые путешествия. Их союз задумывался как источник взаимного вдохновения. Они хотели не лишить друг друга свободы, а, наоборот, помочь друг другу раскрыться. Так и не иначе. Сигрид Унсет писала Нильсу Коллетту Фогту: «Мне совершенно необходимо всегда быть рядом с моим другом. Сейчас нам предстоит разлучиться на несколько месяцев, пока он не освободится от других своих обязательств, — и все это время наши отношения должны оставаться в тайне. Но мы надеемся, что потом сможем соединиться навсегда»[156]. А пока ей оставалось приготовиться к годовому ожиданию — таков был срок раздельного проживания супругов — и редким тайным свиданиям.
Унсет не поделилась с другом и доверенным лицом своими мыслями о судьбе Рагны Му — так звали жену Сварстада, когда она, как и Сигрид, ходила в школу Рагны Нильсен. Возможно, Сигрид и не представляла ее себе взрослой. Однако Рагну-школьницу она помнила хорошо, и не случайно: та была одной из девочек, слишком хорошо одетых для того, чтобы им позволили играть с обычными «девочками в передниках», к которым принадлежала и Сигрид[157].
Нини Ролл Анкер как никто другой могла понять стремление Сварстада освободиться от сковывавшего его брака. Она сама расторгла брак, в котором, как она чувствовала, задыхается. Вернувшись в августе из заграничного путешествия, фру Анкер позвала Сварстада к себе в Лиллехауген на обед и сразу заметила, что он изменился: «Он выглядит куда лучше, чем раньше. У него такой красивый лоб, красивая голова — и совершенно необыкновенные глаза. Он рассказал, что разводится с женой; насколько я поняла, ей очень больно. Да — это боль — и совершенно ненужная. У него трое детей, он не хочет ей их оставлять — спросил меня, знаю ли я, куда можно отдать на воспитание таких детей. Не знаю — приют Евгении? Он говорил о живописи и искусстве. Восхищался всем, что имеет отношение к работе»[158].
Только несколько месяцев спустя Нини Ролл Анкер узнала истинную причину развода Сварстада. Посвятив ее в свою тайну, влюбленные ожидали от нее помощи. Прежде всего, Нини могла предоставить Сигрид алиби в отчетах перед матерью. На Новый 1911 год Сварстад представил Сигрид Унсет своим друзьям из Лиллехаугена и Аскера. Нини Ролл Анкер записала в своем дневнике, что Сигрид несколько смахивает на датчанку и что у нее круглая голова на массивной шее. Постепенно Сигрид освоилась, и в итоге обе писательницы нашли общий язык. За тем первым совместным обедом Нини Ролл Анкер поняла, что Сварстад влюблен в Сигрид. В этом благородном семействе Сварстада почитали как выдающегося художника, фру Анкер восхищалась его творчеством и всячески поддерживала. В дневнике она пишет, что ей очень нравится «его продуманная, осмысленная живопись — эти его изумительные оттенки серого, что так успокаивающе действуют на меня»[159]. Однако, как и многие другие, она тревожилась за него: у него несговорчивый характер, он склонен к одиночеству и очень много работает. В ближайшее время Сварстад планировал устроить две выставки, одну в Норвегии, другую в Швеции. Ролл Анкер купила мужу на Рождество картину работы Сварстада — вечерний итальянский пейзаж, за который заплатила 1000 крон. Она видела, что художник изнуряет себя работой. После очередной встречи она записала: «Сварстад совершенно не думает о здоровье». И далее: «враждебно настроен по отношению к правящей художественной элите — она к нему немилосердна».
