Поменялась и геополитическая ситуация в регионе. Территориальные завоевания Израиля в результате Шестидневной войны 1967 года всколыхнули ненависть к нему арабского мира. Все большей поддержкой в исламском мире пользовалась воинствующая Организация освобождения Палестины (ООП). Она все шире использовала лагеря беженцев в южном Ливане для организации нападений на Израиль.

Так что в 1973 году, к моменту моего приезда, Ливан стремительно утрачивал последнюю видимость былой стабильности. Но в ту пору я был исключительно наивен, как, впрочем, и большинство американцев, не знавших арабского языка и поэтому вынужденных довольствоваться общением только с теми или через тех, кто говорил по-английски, — а это были в основном ливанцы, получившие образование в США и Англии, которые связывали все свои надежды с нашим присутствием в стране.

Я мог сколько угодно читать о мрачных страницах истории Ливана, я мог осознавать, как глубоки корни взаимной вражды между арабами, христианами и иудеями, но продолжал глубоко верить, что капитализм способен творить чудеса. К тому же я только что получил повышение по службе. Я путешествовал по миру первым классом, останавливался в лучших отелях, обедал в роскошных ресторанах — часто в компании самых прекрасных женщин. Как и другие американские бизнесмены, высокооплачиваемые консультанты, государственные служащие и «эксперты» Всемирного банка и МВФ, я был абсолютно убежден, что мы создаем условия для великого прорыва Ближнего Востока к демократии и прогрессу.

Однако Ливан открыл мне глаза совсем на иную реальность.

Автомобиль, который забрал меня в бейрутском аэропорту, плавно подкатил к входу в роскошный отель Phoenician Intercontinental. Мальчик-посыльный радостно поприветствовал меня и, схватив мою дорожную сумку, сопроводил в вестибюль. Зарегистрировавшись у стойки портье, я развернулся, чтобы отойти, и случайно врезался в какого-то господина.

Тут же отступив назад, я стал бормотать извинения, едва веря своим глазам, — передо мной стоял не кто иной, как Марлон Брандо. Он адресовал мне некое подобие улыбки, и такой узнаваемый, немного сиплый голос произнес: «Не беспокойтесь, все в порядке».

Мальчишка-посыльный ринулся ко мне и, схватив за руку, увлек в боковой коридор, подальше от стойки. Отойдя за угол, он быстро зашептал: «Сегодня вы действительно будете ночевать под одной крышей с Марлоном Брандо. У него ужасный характер. Ради бога, не просите у него автограф!»

И все же я не мог сдержать любопытства и, направляясь к лифту, то и дело оборачивался, чтобы поглазеть на великого актера. Сейчас он, правда, выглядел старше и куда более грузным, чем в последней картине, которую я видел. И все же это был именно он, Брандо, актер, игрой которого я восхищался в фильмах «Трамвай “Желание”» и «В порту».

Я, помнится, читал о его последней картине «Гори!», о которой Брандо отзывался как о своей лучшей работе. Свое столкновение — причем в буквальном смысле — с великим актером и признанным бунтарем Брандо я воспринял тогда как предзнаменование успеха своей первой поездки по Ближнему Востоку. Сам фильм, поистине новаторский, ломающий привычные каноны, рассказывал о том, как строилась империя. Я увидел гораздо его позже и усмотрел знаковое совпадение в том, что герой Брандо по сути был предшественником экономических убийц.

Следующим утром за мной заехал знакомый Иллингуэрта. Этот человек, которого Чарли рекомендовал мне взять своим гидом, назвался Смайли, хотя я так и не понял почему — по натуре это был довольно мрачный тип, на лице которого очень редко появлялось выражение, которое соответствовало его прозвищу[39].

Как выяснилось, он работал не в посольстве, а в американском Агентстве международного развития (USAID), причем чуть ли не всю жизнь. Теперь он завершал свою карьеру и попросил перевести его в Ливан, где и хотел уйти в отставку (в этой стране он родился и вырос в семье миссионеров), но сейчас, похоже, сомневался в правильности своего решения.

«Страна бурлит, как паровой котел, — говорил Смайли, пока мы ехали вдоль живописного средиземноморского побережья. — Эти проклятые мусульмане совсем от рук отбились. Теперь им ни на грош нельзя верить. О чем бы мы с ними ни договаривались, они вечно нарушают свои обещания».

Я спросил Смайли, нельзя ли подъехать к одному из лагерей палестинских беженцев — я хотел своими глазами увидеть то, о чем так много слышал. Сначала он отказывался, но потом все же уступил моим просьбам. Мы подъехали к лагерю. Даже навидавшись в Индонезии самой горькой бедности, я оказался не готов к этому зрелищу крайней нищеты и упадка. Лагерь представлял собой скопище убогих лачуг, обнесенных заборами. «Как в таких нечеловеческих условиях обитатели этих поселений умудряются сохранять здравый рассудок?» — вслух высказал я свое недоумение.

«А они и не сохраняют, — уверил меня Смайли. — Большинство из них абсолютно сумасшедшие».

Я поинтересовался, а как там с канализацией, водоснабжением и всем прочим. «Очень просто — откройте окно и вдохните, чем пахнет, — загоготал Смайли. — Сразу поймете, что слово “гигиена” у них не в ходу. — На его лице появилась саркастическая ухмылка. — Да они живут словно на другой планете, совсем не той, где мы с вами».

Он вновь уставился на дорогу, но продолжал свою тираду: «Эти люди — свиньи. Вот представьте: чуть больше года назад ливанское правительство подписало с ООП так называемое Каирское соглашение. Оно давало палестинцам право на проживание, на труд и на автономное управление. И что же? Ливанское правительство с тех пор все пытается навести там порядок. Но эти мусульмане-арабы, они же не способны ценить добро, которое им делают, — Смайли вздохнул и продолжал: — Там окопалась ООП и тут же вступила в сговор со здешними коммунистами. Правительство Ливана они послали подальше, как, впрочем, и нас, парней из старых добрых Штатов. Ну ничего, они еще свое получат, помяните мое слово. Эти арабы еще поплатятся за свое безрассудство».

События того дня, надо сказать, задели меня за живое. В качестве добровольца Корпуса мира я жил в Эквадоре среди местных крестьян в джунглях и научился понимать их чувства. Так же, как и они, я испытывал неприязнь к вызывающе элегантным господам из американского посольства и Агентства международного развития — к домам, в которых они жили, к машинам, на которых они ездили, к их одежде. Все это создавало разительный контраст с той неизбывной бедностью, в которой живет большинство эквадорцев. Но я ни разу не слышал, чтобы они рассуждали, как Смайли. Его желчность, озлобленность и явно предвзятое отношение к мусульманам поразили меня, как и то, что он не стесняясь выплескивал все это на меня, человека, с которым был едва знаком. Смайли открыто насмехался над мусульманской религией, называя Мохаммеда не иначе как «воинствующим пророком», и противопоставлял ему христианского Князя мира. Меня так и подмывало напомнить ему, как католическая церковь разжигала войны в эпоху Средневековья, и, в свою очередь, противопоставить жестокость, которую проявляли крестоносцы к пленным сарацинам, тому, как благородно обошелся с европейскими рыцарями Саладин.

Но я не рискнул вступать в полемику — ведь я был здесь, что называется, человек новый и почел за лучшее пока попридержать язык. Злобные обличительные речи Смайли я попытался списать на желчность его характера. В конце концов, думал я, он, должно быть, достиг той стадии, когда уже все равно, что о тебе подумают окружающие. Да и отставка у него не за горами. Может, он так злобится из-за разбитых надежд на тихую спокойную жизнь здесь, в Ливане, и, что свойственно обиженным, сваливает вину за это на самых беззащитных — палестинцев.

Смайли высадил меня возле отеля. Я хотел пригласить его отобедать со мной, но он отговорился делами, которые ему предстоит сделать. Прощаясь, он задержал мою руку в своей и проникновенно сказал: «Надеюсь, что вы не заблуждаетесь на мой счет, — я вовсе не пессимист. Я знаю, что в конце концов мы победим. Должны победить. Ислам — неправильная и фальшивая религия. Только представьте, чтобы тот, к кому вы обращаетесь с молитвами, как наш Христос, например, рубил бы людям головы. Что же это за религия такая?!»