— Вот так и ищем рыбу, — сказал капитан. — Посидишь тут в темноте целый день, глаза на лоб полезут. Зато можно нащупать косяки за сотни метров в толще воды.

— А потом? — спросил я. — Когда найдете рыбу?

— Если косяки крупные, сообщаем о них по радио, вызываем рыбаков. Кроме судов, есть у нас и разведочные самолеты. С воздуха косяки отлично видно. Самолет кружит над рыбным местом и по радио наводит рыбаков прямо на косяк.

Один за другим, щурясь и спотыкаясь, мы вышли из рубки.

Море сверкало под солнцем. За кормой кипела зеленоватая вспененная вода. Слева, у самого края неба, едва виднелся расплывчатый силуэт низкого берега.

— Через часок придем на место, — сказал капитан, глянув на часы. — Можно готовить трал.

Рыболовный трал — это сеть в виде громадного мешка. Когда ее расстелили, она заняла почти всю палубу. По краям сети прикреплены стеклянные поплавки — кухтули. Они поддерживают в воде этот мешок в раскрытом состоянии. Судно тащит его за собой на определенной глубине, и вся рыба, встретившаяся на пути, попадает в широко разинутую пасть трала.

Матросы надели брезентовые костюмы, высокие сапоги и взяли в руки багры. По команде капитана они разом перебросили сеть через борт.

Судно заметно сбавило скорость под тяжестью тянувшегося за кормой трала. Через полчаса подали команду вытаскивать его обратно.

Даже для бывалых матросов это было, видимо, увлекательное зрелище, потому что все высыпали на палубу. Не у нас одних замирало сердце в предчувствии чего-то необычного, когда вскипела замутившаяся вода за бортом и всплыли кухтули. Вот за ними уже тянется тяжелая, провисающая мешком сеть. Что там, в мешке?

Он повис над бортом на стальных тросах, и из него серебристым живым потоком хлынула на палубу рыба. Мы кинулись было рассматривать ее, но нас остановил грозным окриком тралмейстер.

Каких только рыб тут не было! Мы уже не замечали мелочи. В глаза прежде всего бросались крупные осетры. Они плясали по мокрой палубе и жадно глотали воздух сморщенными старушечьими ртами. Тяжелыми пластами лежали крупные камбалы, словно надеясь обмануть людей своей неподвижностью.

Тралмейстер вдруг подцепил багром плоскую рыбину, очень похожую на камбалу, только с длинным хвостом, и швырнул ее за борт.

— Морской кот! — пояснил он нам через плечо. — Опасная рыба, не дай бог повстречать ее под водой. Пока не подходите близко, надо их повыбрасывать…

Так же решительно и быстро он подцепил своим острым багром еще несколько морских котов и отправил за борт. Я даже не успел рассмотреть их как следует. А жаль: может быть, это избавило бы меня от неприятностей в будущем…

Когда улов был очищен от опасных рыб, матросы начали раскладывать его по корзинам. В одну сторону летели осетры, в другую — камбалы.

Палуба постепенно пустела. В сети остались лишь груды сорванных со дна водорослей да бившиеся среди них мелкие рыбешки. Мы натянули брезентовые рукавицы и вмиг переворошили эту кучу.

Тщетно. Никаких амфор море нам не подарило.

— Не сразу повезет, не огорчайтесь, — сказал капитан. — Сейчас мы повторим траление, А я еще разок проверю, где мы находимся.

Поднявшись на мостик, он долго колдовал с пеленгатором, наводя его на различные возвышенности на берегу, которые служат морякам ориентирами. Потом дал команду подойти поближе к берегу. Теперь банка Магдалины пряталась под водой где-то совсем рядом.

Мы забрасывали трал в этот день еще дважды; но все с тем же успехом. Опять попадались осетры, камбалы, морские коты, ракушки и всякая рыбная мелюзга. Но признаков затонувшего корабля сеть со дна моря не приносила.

Капитан снял фуражку и обескураженно почесал затылок.

— Попробуем последний разок, пока не стемнело, — нерешительно сказал он таким тоном, словно чувствовал себя виноватым в нашей неудаче.

Снова забросили трал. Василий Павлович следил за всеми манипуляциями с прежним интересом, но мне, признаться, это уже начинало надоедать.

Когда трал подняли на борт, в нем опять ничего не было интересного, кроме неистово бьющейся рыбы и раковин. Сначала я помогал разбирать добычу, а потом ушел на нос и улегся, закинув руки за голову и бездумно глядя в темнеющее небо.

Шум возбужденных голосов заставил меня вскочить на ноги. Вокруг трала собралась большая толпа. Я бросился туда и стал расталкивать матросов, пробиваясь вперед, к Василию Павловичу. Он вертел в руках большую раковину странной формы и внимательно рассматривал ее, сдвинув очки на лоб.

— Судя по глине и качеству обжига… это явно не Пантикапей, — бормотал он. — Но откуда же она?

— Что вы нашли, Василий Павлович? — потянул я его за рукав.

Он посмотрел на меня невидящими глазами:

— Амфора, осколок амфоры.

Теперь я и сам разглядел, что в руках у него была вовсе не раковина, как мне показалось сначала, а кусок изогнутой стенки амфоры, обросшей довольно толстым слоем тончайших зеленовато-бурых водорослей.

— Подержите-ка, только осторожно, — он подал мне осколок, а сам торопливо полез в полевую сумку, с которой не расставался, по-моему, даже во сне, и достал скальпель. Острым кончиком ножа профессор стал осторожно счищать водоросли, и мне вдруг показалось, что на глиняном черепке проступают какие-то знаки.

Когда Кратов расчистил осколок, стало видно отчетливое изображение уродливой головы с растрепанными длинными волосами, оттиснутое на древней глине!

— Медуза Горгона, очень интересно, — пробормотал Василий Павлович, не сводя глаз с изображения. Да, на осколке амфоры в самом деле была изображена страшная голова мифической Медузы Горгоны. Даже я узнал ее, я читал миф о подвиге Персея, отрубившего эту голову, на которую не мог смотреть никто из смертных. И то, что я принял сначала за растрепанные волосы, были на самом деле ядовитые шипящие змеи, как и рассказывалось в мифе.

Но что означал, этот рисунок?

— Трудно сказать, — ответил Василий Павлович, пожимая плечами и все вертя перед глазами черепок. — Пожалуй, просто фабричный знак, клеймо мастера, который сделал эту амфору, или личный знак ее владельца…

Меня немного огорчило столь прозаическое объяснение. Но то, что я услышал дальше, снова заинтересовало меня.

— Если мне не изменяет память, мы не находили еще амфор с подобным знаком. В городах Боспора амфоры, как правило, вообще не клеймили, — продолжал профессор. — Надо будет порыться в книгах, и тогда мы, вероятно, узнаем, откуда плыл этот корабль…

— Какой корабль? — не понял я.

— Греческий, который нам, очевидно, посчастливилось найти.

— Так вы думаете, что тут действительно затонувший корабль? — прерывающимся голосом спросил Павлик, до сих пор молчавший и только тяжело сопевший у меня над ухом.

— Конечно, корабль, — сказал Василий Павлович. — Мы слишком далеко от берега, чтобы допустить столь значительное погружение суши. И потом… Какая тут глубина, Трофим Данилович?

Оказывается, капитан давно спустился со своего мостика и стоял рядом с нами в толпе притихших матросов. На мостике остался один рулевой, да и тот по пояс высунулся из окошка, чтобы слышать все до единого слова.

— Сейчас проверим, — сказал капитан, отыскивая в толпе акустика. — Ну-ка, Костя, включи эхолот.

Акустик помчался в свою рубку. Мы все молча ждали его возвращения.

— Восемнадцать метров, товарищ капитан! — крикнул он.

Теперь все как по команде перевели взгляд на профессора.

— Ну вот, видите, — сказал он. — Конечно, берег не мог опуститься так далеко от своей нынешней кромки и на такую глубину. Значит, здесь не затопленный город. Могло случиться, что эта амфора упала за борт корабля. Но, учитывая, что амфоры находили в этом районе и раньше, такое предположение исключается, Видимо, действительно, нам посчастливилось наткнуться на затонувший корабль. И за это мы прежде всего должны благодарить вас, дорогие друзья!