Вечером 29 августа 1919 года Щорс собрал своих командиров в штабном вагоне. Перед ним карта, в руке карандаш. Он говорит притихшим голосом, а глаза горят.

— Обстановка создалась такая, что от судьбы незначительной станции Коростень зависит судьба Южного и Западного фронтов. Коростень — последняя дверь: распахни Петлюра эту дверь, ворвется смерть на Украину. Против нас пока сегодня, завтра одни петлюровцы. Их мы привыкли бить. Против них мы выстоим, сколько бы их ни было. Но к нам рвутся деникинцы, к нам рвутся белополяки. Страшны они нам? Нет, товарищи, они нам не страшны до тех пор, пока удерживаем Коростень. По этой железнодорожной ниточке спешат к нам части Красной Армии, спешит к нам братская помощь из Советской России, — он взял со стола телеграмму, — вот последнее донесение. Если не сегодня, так завтра сюда прибудет дивизия Красной Армии, и вместе с нею мы не только прогоним петлюровскую нечисть, но и до самого Черного моря дойдем. Никаким петлюрам, деникиным и пилсудским вкупе с их империалистическими хозяевами не сломить нашей воли к победе! — закончил он резко, словно вдруг увидел врагов, преграждающих ему путь к победе.

Командиры разошлись. Щорс вышел из вагона. На августовском небе ярко горели звезды. Где-то рядом кто-то пел:

Николай Александрович подхватил песню:

Он пел грудным, теплым голосом, вкладывая в слова какой-то особый, значительный смысл, и хотел он этого или не хотел, но бодрая песня звучала сегодня трогательно и немного грустно.

На небо выходит солнце, отчетливо прорезывается лесок на горизонте. Заискрились кровли в деревне Белошица, зажглись, точно свечи, верхушки тополей, степь оживала, краски все ярче, гуще.

— Машину!

Николай Александрович ездит из части в часть, беседует с бойцами, говорит о значении Коростеньского плацдарма, говорило близкой помощи. Бодрое настроение начдива успокаивает, воодушевляет.

Он подъехал к курсантам:

— Побьем сегодня кулацких ублюдков, а завтра отправлю вас обратно в Житомир. Красной Армии нужны знающие командиры. — Щорс отослал машину, спустился в окоп. — Останусь с вами, сынки, посмотрю, как вы воюете за большевистскую правду. Вы понимаете, что такое большевистская правда? Вот моя жена скоро подарит мне сына или дочь. Как, по-вашему, будет мой сын или дочь жить при Петлюре? Или, скажем, что ждет тебя, Богатьгрчук, при Петлюре? Вернешься в деревню и будешь дальше батрачить на помещика? Или, скажем, Ужвий. Его невеста пишет ему, приезжай, любый, поскорее, житья не стало: по шестнадцать часов заставляют нас работать. Не будет у нас жизни под Петлюрой, волк он. А вот советская власть уничтожит волков, она даст землю Богатырчукам, сократит рабочий день всем Ужвиям, а наших детей наделит такой яркой судьбой, какая нам и во сне не снилась…

На горизонте показались петлюровцы. Близко, рядом с будкой железнодорожного обходчика, застрочил пулемет. Пули неслись к окопам второго батальона Богунского полка.

Щорс поднялся:

— Пойду погляжу, что делается у моих богунцев.

— Стреляют, товарищ начдив.

— На то и война, чтоб стреляли, — усмехнулся Николай Александрович. — Вы тут посидите смирненько, скоро вернусь.

Он направился в сторону железнодорожной будки. На пригорке росла сосна, ствол словно залит расплавленным золотом. Обойти пригорок — долго. Щорс решил перебраться через него ползком. И перебрался. Спустился в окоп к богунцам.

Перестрелка завязалась по всему фронту; со стороны Ушомирских болот била артиллерия; петлюровцы двинулись в сторону Белошиц, Коростеня…

— Пора! — крикнул Щорс и первым выскочил из окопа.

За ним — богунцы. Справа слышится раскатистое «ура» таращанцев, выходят из Поповичей новоградсеверцы…

Сияет солнце, в небе мечутся птичьи стаи, желтым дымком покрывается степь.

Вдруг замер Николай Александрович, покачнулся и боком повалился на землю…

Погиб начдив. Было ему от роду 24 года.

Большевики дивизии решили увезти тело Щорса в глубокий тыл, в Самару. Они знали, что в случае временного ухода наших частей Петлюра не преминет надругаться над прахом красного начдива, подобно тому как он это сделал с останками Боженко.

Архитекторы, создавая генеральный план, размещают здания вокруг объекта, который они считают основным. Так же поступают и историки, создавая биографии полководцев. Они размещают детали вокруг основного, самого удачного сражения, и в результате усердия историков каждый полководец закрепляется в памяти читателя слитно с той операцией, которую он провел наиболее эффектно: Орлов — Чесменский, Румянцев — Задунайский. Но будущий историк полководческой биографии Щорса не найдет на его боевом пути «основного объекта», ибо все операции, которые он провел, были одинаково эффектны. Будущий историк не назовет Щорса ни Злынковским, ни Седневским, ни Черниговским и в первую очередь потому, что всем им, большим и мелким операциям, было присуще что-то общее, чисто щорсовское. Все операции его одинаково тщательно подготовлены; из всех возможных тактических вариантов Щорс всегда осуществлял самый смелый, подчас даже самый дерзкий. Во всех операциях Щорс учитывал не столько соотношение штыков или артиллерийских дул, сколько весомость социальной правды, с которой шли в бой воюющие стороны. Щорс никогда не забывал, что и он и возглавляемые им воинские соединения рождены революцией и ею же уполномочены проложить путь в будущее. Отсюда энергия Щорса, его уверенность, его отвага: он вобрал в себя силу рабочего класса, того класса, который история призвала к власти. И эту энергию, эту веру, эту отвагу он. вызывал у всех своих соратников: они поверили, что велико и свято дело, которому с такой расточительной щедростью отдает себя их любимый командир.

Молодой красивый военный в лихо сбитой на затылок папахе наблюдал за разгрузкой только что прибывшего с франта воинского эшелона. Ничто не ускользало от взгляда его живых внимательных глаз.

Он знал: эти люди только что пережили позор поражения, они бежали, не отступили, а именно бежали от белых, и вот они-то и должны стать ему самыми близкими товарищами — товарищами по оружию, из них он должен воспитать настоящих бойцов.

— Какое название будет вашей станции? — спросил бойкий ездовой у проходящего мимо железнодорожника. — Где мы находимся?

— Недалеко от Казани, сынок, находитесь. А станция наша Арск называется.

Среди солдат произошло движение, отделенные забегали, раздалась команда построиться.

Человек в серой папахе подошел к строю.

— Кто хочет продолжать борьбу с белыми, становись направо! — раздался его властный голос.

Строй смешался. Почти все отошли вправо.

С презрением обратился к оставшимся на месте:

— Немедленно сдайте оружие, раз не желаете воевать, и отправляйтесь по домам. Скатертью дорожка!

Потом подошел к тем, кто решил воевать до конца.

— Здравствуйте, бойцы Бирского отряда! Я командир батальона 19-го Уральского полка. Отныне ваш отряд подчиняется мне. Вы вступаете в боевую семью тех, кто уже научился неплохо воевать. Наша ближайшая задача: взять Казань. Меня называйте по фамилии: Азин. Требования мои просты: идти вперед, ни шагу назад без приказа. Кто побежит с поля боя, тот изменник и трус. И пусть запомнят все: трусам и шкурникам в наших рядах места нет. Все умрем, но не отступим!.. Сейчас идите отдыхать, скоро выступаем.