АВТОР рукописи «Нельская башня».

Гайарде не стал прибегать к арбитражу, предложенному Александром. Он выиграет свой процесс в коммерческом суде, «но, как того и желал Гарель, весь Париж знал, что я участвовал в «Нельской башне». Того же 4 июня — маленький рецидив шуанства. Высадившись 28 апреля у Марселя и не сумев поднять Прованс, герцогиня Беррийская отправляется в Вандею. Восстание там назначено на 24 мая, что очень смущает легитимистов парижских салонов во главе с тремя их вождями — Берье, Гид де Нёвилем и чрезмерно осторожным автором «Гения христианства», который не слишком торопится быть скомпрометированным в авантюре, обреченной на поражение. Берье посылают к герцогине, чтобы добиться отмены приказа. Перенос даты с согласия бывшего военного министра супер-короля Бурмона. Власти предупреждены о просочившихся слухах. Поэтому, когда в ночь с 3 на 4 июня несколько сот шуанов собрались у Клиссона, их там уже поджидали орлеанистские войска. Краткие стычки, конец восстания, начало героико-бурлескной эпопеи герцогини[124]. Несколько месяцев она будет скрываться. Выданная, арестованная в ноябре Дермонкуром, бывшим адъютантом Генерала, перевезенная в Блэй, она окажется беременной, и это при том, что бедный ее супруг был убит тому назад уже лет двенадцать, но здесь, дорогие читатели, мы как будто слишком забегаем вперед.

5 июня рано утром Александр снова надевает свою форму лейтенанта артиллерии Национальной гвардии, он больше не капитан в этом корпусе, восстановленном в апреле 1831 года, три месяца спустя после его роспуска королем-грушей. Семья Ламарка назначила его комиссаром для организации похорон генерала. В этом качестве он должен «предоставить артиллерии то место, которое она должна занимать за катафалком», распорядитель похорон своего рода, о чем свидетельствует его «трехцветный шарф с золотой каймой», по которому его и узнают. В восемь часов он стоит в очереди, чтобы возложить «лавровую ветвь, святую воду на тело» Ламарка. Потом выходит, садится в кафе у своего друга Гиро-сына, заказывает шоколад.

«Я был страшно слаб после холеры; я потерял всякий аппетит и едва ли съедал унцию хлеба за день», то есть тридцать один грамм, как раз, стало быть, столько, сколько съел он за столом у Барро. Он тоже озабочен. Через Бастида, Этьена Араго и Годфруа Кавеньяка он знает, что «правительство ждет только случая показать свою силу; в результате, вместо того, чтобы опасаться бунта, его желают», даже ценой провокации. Поэтому двадцать четыре тысячи солдат и муниципальная гвардия — на военном положении, как в резерве, в казармах, так и на позициях, в стратегически важных пунктах. «Но столько пыла было в молодых головах этих политиков, входивших в республиканскую партию, что, когда огниво касалось кремня, необходима была искра, которая должна была зажечь порох в пороховнице, чтобы все взлетело на воздух».

Грозное небо, удушающая жара. В половине двенадцатого, в тот самый момент, когда похоронные дроги усилиями тридцати впряженных в них молодых людей сдвигаются с места, разражается страшная гроза. Во главе кортежа вечный Лафайет, на лице которого слезы смешиваются с дождем, «рядом с ним человек из народа, орденоносец Июля, и время от времени, когда становится скользко, генерал опирается о его руку. <…> После депутатов и генералов идут изгнанники из всех стран» — поляки, итальянцы, немцы, испанцы, португальцы. Артиллеристам приказано было явиться с заряженными карабинами. Александр в качестве комиссара был вооружен лишь саблей, которую он вынул из ножен. Пятьдесят тысяч человек следуют с траурной процессией, не считая зрителей на тротуарах.

Проходят мимо Мадлен, вступают на улицу Мира, первый инцидент происходит на Вандомской площади, где агент-провокатор пытается отклонить движение процессии от маршрута, чтобы заставить ее совершить крут у колонны, воздвигнутой во славу Великой Армии. Небольшое замешательство перед гвардейским постом: отдадут ли солдаты честь покойному? Отдают, кортеж продолжает свой путь. На террасе аристократического кружка на улице Шуазель пусто, только прекрасное легитимистское белье присутствует на спектакле. Фитц-Джеймс, герцог в своем государстве и, кстати, близкий друг Александра, отказывается обнажить голову. Град камней вынуждает его ретироваться как можно скорее. На бульваре, который ведет к «Порт Сен-Мартен», полиция заготовила целую серию провокаций, и Александр вынужден спасать от суда линча муниципального сержанта, который только что ранил прохожего. «С этого момента в общем сознании воцаряется уверенность в скорой и кровавой драке.

И в самом деле, казалось, все призывало к оружию: барабанная дробь, жалобные вздохи тамтамов, колыхание знамен всех стран как символ непрекращающейся борьбы за свободу против рабства, учащающиеся возгласы, всякий раз приобретающие все более угрожающий характер и отдаляющиеся по смыслу от «Слава генералу Ламарку!», все, что возносилось с земли, все, что нисходило с небес, все, что витало в воздухе, побуждало дух к опасной экзальтации». Ближе к площади Бастилии человек шестьдесят студентов Политехнической школы присоединяется к артиллеристам. Комендант Школы запретил им выходить из здания, но они оттолкнули его и ушли. При их появлении музыка заиграла Марсельезу. «Невозможно даже представить себе тот энтузиазм, с которым толпа восприняла эту возбуждающую мелодию, вот уже год как запрещенную. Пятьдесят тысяч голосов подхватило хором: «К оружию, граждане!» На Аустерлицком мосту воздвигнут помост, «оттуда должны были произноситься прощальные речи. После них тело генерала Ламарка должно было продолжить свой путь в департамент Ланды — к месту погребения, а кортежу надлежало вернуться в Париж».

Уже три часа дня, и у Александра сосет под ложечкой. Он предлагает двум артиллеристам пойти перекусить, пока будут говорить речи, на набережной Рапе он знает хороший ресторанчик. Этьен Араго удивлен его уходом. Александр дрожит от истощения, но готов пожертвовать едой, если Революция начнется именно в эту минуту. Араго считает, что, если она начнется, то продлится достаточно долго, чтобы Александр сумел догнать ее до десерта. Но на самом деле Александр не шутит. «Я был так слаб, что вынужден опираться на руку одного из моих спутников, а входя в ресторан, чуть было не потерял сознание». Ему дали напиться воды со льдом. Он пришел в себя. Вслед за этим аперитивом, а также закусками и прочими блюдами, трое посетителей принялись за «гигантскую рыбину под винным соусом, обязательное горячее блюдо для обедающих по местным правилам». Очевидно, не следовало бы слишком настойчиво рекомендовать медицинскому корпусу подобное жаркое в качестве основного блюда для пациента с явными признаками послехолерных осложнений, особенно если температура каждый вечер повышенная, если слабость его не оставляет и на протяжении многих дней он не ест ничего, кроме тридцати граммов хлеба в качестве дневной нормы. Но надо сказать, что приготовление[125] подобного медикамента не составляет особого труда и отвечает строжайшим диетическим требованиям:

«Возьмите одного карпа из Сены, одного угря, одного линя, одного окуня; нарежьте их кусками. Приготовьте медную кастрюлю, предварительно слегка почистив дно. Нарежьте две большие луковицы кружками, сверху положите рыбьи головы, а затем для придания вкуса — крупную соль, перец, хороший букетик трав и несколько зубчиков чесноку; залейте все двумя бутылками Нарбоннского вина и поставьте на сильный огонь; как только начнет закипать, добавьте стакан коньяку, подожгите; приготовьте штук двадцать-тридцать маленьких луковиц и слегка потушите их на сковородке с небольшим количеством масла, как только они подрумянятся, бросьте их в кастрюлю; из четверти масла, смешанного с двумя ложками муки, сделайте маленькие фрикадельки, переложите ими рыбу и, встряхивая кастрюлю за ручку, смешайте все вместе; выложите вашу рыбу, украсьте гренками и дюжиной креветок, сваренных в рейнском вине, и подавайте горячей».