«— В таком случае, дорогая, прими мои искренние поздравления, так как Виньи, во-первых, поэт огромного таланта; во-вторых, это настоящий дворянин, то есть более стоящая фигура, чем я, несчастный мулат».
Тем не менее он тут же и немедленно делает попытку лишить ее предрассудков. Она же уверяет, что просто стала бесполой и расизм здесь ни при чем. Тогда он ей предъявляет своего «Антони». Увидя это, она бросается к нему на шею, целует, оказывается, достаточно просто поговорить с артисткой. Он готовится прочесть пьесу. Она предлагает ему выпить. Он просит воды. Она звонит горничной:
«— Луиза! — говорит Дорваль с потрясающим достоинством, — стакан воды для господина Дюма.
— Луиза!.. и тазик с водой, — добавил я.
— Наглец! — говорит Дорваль.
Она бросается на меня и лупит изо всех сил».
Во время этой любовной борьбы докладывают о Виньи. И, как в хорошей бульварной комедии, Александр удирает через черный ход, обещая вернуться вечером. В назначенный срок Мари заставляет его поклясться, что он больше никогда не будет за ней ухаживать: сил ему сопротивляться у нее нет, а наставлять рога Виньи было бы с их стороны недостойно. Александр отдает поклон. При этом Мари, которая «только и играла что базарных торговок», в высшей степени жаждет сыграть светскую даму. Александр начинает читать. Она приникает к его спине, чтобы следить за текстом из-за его плеча. В конце первого акта она награждает его поцелуем в лоб. Во втором она плачет от полноты чувств. Обняв как следует, он благодарит ее и продолжает чтение, она сильнее прижимается к его спине, потрясенная сценой насилия над Аделью; в конце третьего акта «она двумя руками обняла меня за шею, и не только грудь ее опускалась и поднималась, но самое сердце ее билось у моего плеча». Четвертый акт вызвал у нее такой энтузиазм, что она чуть не задушила Александра:
«— Твои пьесы играть нетрудно, но только от этого рвется сердце… О! ля, ля, дай же мне поплакать, ладно? Ах же ты, старый пес! Откуда ты так знаешь женщин? Ты же наизусть их знаешь!»
Зато пятый акт ей не нравится: слишком дрябло. Александр вынужден был его смягчить по указаниям мадемуазель Марс. Мари требует, чтобы он тотчас же переделал его в спальне у мужа, который, к счастью, сегодня дома не ночует, а утром Александр прочтет ей написанное прямо «в кроватке». Он подчиняется. Она в восторге, для роли Антони предлагает Бокажа. Александр не в восторге, «Бокаж был тогда красивым малым тридцати четырех-тридцати пяти лет, прекрасные черные волосы, прекрасные белые зубы и прекрасные глаза с поволокой, способные выразить три важнейшие в театре вещи: суровость, волю, меланхолию; что касается физических недостатков, то у него были острые коленки, большие ступни, ноги он волочил и говорил в нос». Но поскольку три первых недостатка не так уж существенны, Мари стоит на своем.
Бокаж приходит завтракать. Александр снова читает «Антони». Бокаж захвачен: «Это не пьеса, не драма, не трагедия, не роман в чистом виде, но все вместе». Он берет на себя переговоры с Кронье. Александр называет свои условия, те же, что у Гюго. Пьеса должна быть принята без рассмотрения какими то ни было комитетами и после принятия и официального чтения у директора он получает аванс в тысячу франков. Кронье встречается с ним на следующий же день. «Я начал читать. В третьем акте Кронье вежливо боролся со сном, в четвертом он спал, максимально соблюдая приличия, в пятом он захрапел». Александр расписывается в получении тысячи франков и на цыпочках уходит.
Начинаются репетиции. Впервые после своего народного театра в Виллер-Котре Александр сам занимается постановкой. Прежний опыт и тот, что он приобрел, глядя, как ставят его пьесы в театрах Водевиль, Комеди-Франсез или Одеон, помогает актерам использовать «качества, которых они сами у себя не подозревали. Дорваль, наряду с сердечностью, продемонстрировала достоинства, которых я за ней совершенно не предполагал; да и у Бокажа, за которым я признавал вначале лишь некое дикарство мизантропа, были моменты поэтической печали и мечтательной меланхолии, прежде свойственные лишь Тальма».
Часто появляется ангел Виньи — из чистой дружбы к Александру, а вовсе не потому, что присматривает за Мари. И дает «кое-какие полезные советы. Я сделал из Антони атеиста. Он заставил меня убрать из роли этот оттенок». 6 февраля перед судом присяжных начинается процесс девятнадцати республиканцев. Александр прерывает репетиции с 12 по 15 февраля, чтобы присутствовать на обвинительной и защитительной речах. Как в большинстве политических процессов, атакует защита, но в XIX веке, когда революция не была делом рук людей, подыхающих от голода и отчаяния, она любила рядиться в перья и кружева. Так, Пешё д’Эрбенвиль, обвиняемый в распространении оружия, был «красивым молодым человеком двадцати двух — двадцати трех лет, ухоженным блондином с деликатными манерами. Патроны, которые у него нашли, были завернуты в шелковую бумагу и украшены розовыми ленточками». Он надменно доказывает свое право раздавать оружие, захваченное народом у солдат, которые в народ стреляли. Потом настала очередь Годфруа Кавеньяка, сына члена Конвента:
«— Вы обвиняете меня в том, что я республиканец, — говорит он, — принимаю обвинение и как почетное звание, и как отцовское наследие».
Александр напрягает внимание, слова Кавеньяка отзываются в нем. Дитя своих деяний, а позднее — дитя своей литературной деятельности, он тоже получил в наследство только принципы, тем более продуктивные, что они были усвоены через эпос, созданный вместе с Мари-Луизой. И когда Кавеньяк вскричал в озарении:
«— Революция! Господа, вы нападаете на Революцию. Безумцы! Так знайте, Революция — это вся нация целиком минус те, кто ею пользуется», — Александр первым дал сигнал публике к аплодисментам. Президент трибунала не стал удалять публику из зала. Уже при Реставрации правосудие демонстрировало некую независимость по отношению к власти. У короля-груши не было времени, чтобы подмять его под себя, и девятнадцать республиканцев были оправданы.
Генеральная репетиция «Антони» при закрытых дверях. Не был приглашен ни один из друзей, даже ангел Виньи. Разумеется, он внял его советам, но не в большей и не в меньшей степени, чем советам, которые ему расточали «в процессе репетиций актеры, пожарные, машинисты сцены, статисты, то есть весь этот мир, живущий театром и знающий театр лучше, нежели доктора наук и всевозможные академики».
Премьера состоялась 3 мая 1831 года. Зал переполнен. Александр следит за последними приготовлениями. Взгляд в зал, дабы убедиться, что Порше и его клакеры на местах. Фердинанд как раз устраивается в своей ложе, с ним прелестная молодая особа, с которой Александр пока что не знаком. Фердинанд ободряюще ему улыбается. Александр кланяется, на сердце у него тепло. Вдруг он вздрагивает, заметя Меланию. Из приличия он послал ей места с тайной надеждой, что она ими не воспользуется. Она глядит на него, совершенно изможденная; зловещий призрак худобы, как назвал ее Виктор Гюго. Воплощенный упрек, она превратилась в настоящую мегеру, одну из трех Эриний, которые преследовали Ореста, после того как он убил свою мать, волосы ее, как клубок змей, плачет она кровавыми слезами. Александр безуспешно пытается соединить свои разрозненные мифологические знания: мегера Эриния как будто носила черное, а кожа ее — как вороново крыло. Та же, которую он считал им прирученной, бледна как смерть, и платье на ней в этот вечер красное — вырви глаз, он вежливо с нею раскланивается.
Занавес поднимается. В продолжение первого акта публика холодна, но аплодисменты в конце действия все же есть, благодаря Порше и его клаке. Во втором акте становится теплее, и Бокаж прикладывает к этому «энергичные» усилия. Он «очень хорош: одухотворенность сознания, благородство сердца, выражение лица — в точности Антони, каким я его замыслил». Александр рекомендовал сократить антракты. Зал еще «трепещет», когда начинается третий акт, заканчивающийся изнасилованием Адели. Миг тишины, Порше в растерянности, он колеблется подать сигнал клакерам. «Мост Магомета не был уже той ниточки, на которой в этот момент повис «Антони» между успехом и провалом.
