Но он не бежит на край света, намерения остаются намерениями, а едет 5 мая[63] в Шартр к сестре. Через четыре дня садится в Анже на судно, чтобы плыть в Нант. Вдохновение вернулось к нему, у стихотворения вполне оригинальное название («На Луаре»), чтобы напечатать его в «Психее» в следующем месяце, и, вспоминая картину Ораса Верне в Салоне 1827 года, он задумывает новую пьесу «Юдифь», об этой женщине с распущенными волосами, которая ищет тело Гарольда на поле битвы при Гастингсе. Почему бы и нет, однако «драма с таким поэтическим названием может быть написана только в стихах», и мы заранее содрогаемся.
Направляясь к океану, из Нанта он едет в Пембёф. Конечно, он никогда не видел моря, но, вполне возможно, что любознательность его смутно смешивается с желанием вернуться к собственным корням, в Сан-Доминго, частично преобразованное в Гаити, Доминиканская же республика будет образована лишь в 1843 году. В Пембёфе он обедает на постоялом дворе. За соседним столиком «скорбная красавица», супруг которой между тем проявляет о ней «заботу истинного любовника», может быть, здесь сюжет новой драмы? Навряд ли. На самом деле это новобрачные, он, землевладелец в Гваделупе, приехал за женой во Францию, чтобы отвезти ее на Антильские острова на борту «Полины», «весьма элегантного трехмачтового торгового судна», она носит то же имя, что и корабль, и грустит оттого, что увидит свою семью не раньше, чем через три года. Александру приходит рыцарская мысль — прийти проводить супружескую пару на следующий день и предложить свои услуги для исполнения последних поручений; можно предположить, что он не был бы столь услужлив, если бы женщина не была столь красива.
Александр никогда не путешествует без ружья. Всю вторую половину дня он охотится на чаек и страшно удивлен, что ему, отличному стрелку, ни разу не удается попасть в цель. Какой-то прохожий объясняет ему, что на берегу моря расстояния измеряются не так, как в лесу, и следует стрелять не раньше, чем отчетливо увидев глаз птицы. Так оно и есть, «но поскольку за истину всегда кому-то что-то приходится платить, то познание мною этой истины стоило жизни трем-четырем чайкам».
«Полина» стоит на якоре между Пембёфом и Сен-Назером. Утром Александр наносит визит на корабль. Естественно, капитан проникается к нему дружеским чувством и предлагает отправиться вместе до Гваделупы. Александр благодарит, может быть, в другой раз. Появляется молодая пара. Галантный Александр подает руку прекрасной Полине, чтобы помочь ей подняться на палубу. Она узнаёт его и тоже надеется, что он поедет вместе с ними. Ему страшно жаль ее разочаровать. Она передает ему письмо для матери, и он уже готов покинуть судно. Но капитан как будто и впрямь им увлечен и оставляет его на обед, пообещав, что по выходе в открытое море он сможет вернуться вместе с лоцманом. Вот уже обогнули Сен-Назер, «вода изменила цвет, и из желтой сделалась зеленоватой», сильная зыбь, и Александру кажется, будто он навсегда отбывает к берегам Карибского моря.
«Слева остров Нормутье <…>, слева Бель-Иль, остров Фуке, который позднее даст свое имя героине одной из моих комедий, а еще позднее станет местом развязки трилогии о мушкетерах и даст моему бедному другу Портосу приют для достойного погребения». Александр копит места, лица, он обещает красавице Полине, что назовет ее именем один из ближайших своих романов, и меньше, чем через десять лет, сдержит слово. Капитан лег в дрейф, лоцман спускается в свою лодку. Александр глядит на болтающуюся веревочную лестницу, по которой надо спускаться: «Был момент, когда у меня возникло желание не высаживаться до самой Гваделупы». Горячее прощание, с сожалением он расстается с Полиной, «мы и единого дня не провели никогда с этой женщиной; еще утром были совершенно чужими друг для друга; познакомились лишь в момент отплытия: за обедом уже стали друзьями; а расставание сделало из нас почти брата и сестру». А во что бы все это переросло через два-три дня?!
В лодке лоцмана Александр несколько успокаивается. Между тем наступила ночь, подул ветер, море разыгралось, Александр промок до нитки. Лоцман убирает парус и пытается грести, но напрасно, остается только держать руль. К счастью, прилив гонит лодку к берегу, но ее сносит в сторону Круазика. Наконец причалили. Александр выпрыгивает из лодки, и волна накрывает его с головой, он чертыхается: «Какой же я идиот, что ввязываюсь в подобные прогулки, к которым меня ничто не принуждает!» Он дает лоцману монету и бежит греться в Сен-Назер. В единственном постоялом дворе сонный хозяин долго не хочет открывать. Александр посылает ему пять франков через окно, сезам действует, и вот уже он голышом греется перед огнем с жаркими вересковыми дровами. На следующий день он возвращается в Пембёф и далее следует в Нант, потом в Тур, где передает письмо матери Полины, и, наконец, возвращается в Париж. В последующие годы он пройдет по морям сотни километров, но никогда не вернется на Атлантику, возможно, из-за скверных воспоминаний о ледяном купании, а, может, из страха, что не сумеет устоять перед искушением отправиться за Полиной на острова?
Его «первая спекуляция» плохо кончилась. Когда «Генрих III» начал приносить ему деньги, он, «наученный прошлым опытом не полагаться на будущее», оплатил в кафе Демар свои обеды и ужины на год вперед. Хозяин кафе тем временем разорился, и Александр потерял на этом тысячу восемьсот франков. Двое слуг, плата за четыре квартиры, пансион Мари-Луизы, необходимость поддерживать определенный уровень жизни — все это быстро исчерпало его ресурсы. Конечно, впереди у него была «Юдифь», получившая название «Король Роберт и прекрасная Юдифь»[64], но требовалось время, чтобы ее закончить, чтобы ее принял театр, чтобы начались репетиции, и он вспоминает об Орлеанском. В уже упомянутом выше письме[65] он снова просит о должности библиотекаря, на этот раз, в замке Д’Ё в Верхней Нормандии, недалеко от Дьеппа. Должно быть его ситуация была совсем плачевной, если он согласен даже на ссылку. Но герцог предпочитает иметь его под рукой, и 20 июня 1829 года он назначает его заместителем библиотекаря в Пале-Рояль с годовым жалованьем в тысячу двести франков, то есть на шестьсот франков меньше, чем он получал в департаменте лесов; хоть немного, но все же удалось герцогу сэкономить, не зря он славился своей скупостью.
Однако, проиграв в жалованьи, отбросившем его на шесть лет назад, когда он был внештатным переписчиком, кое в чем Александр все же и выиграл. Так, среди его новых коллег оказался поэт Вату, «полный маленьких недостатков и больших достоинств», Талланкур, один из его дуэльных секундантов, и Казимир Делавинь, который обошелся с ним холодно, завидуя успеху «Генриха III». Теперь в распоряжении Александра «огромный кабинет, где я вполне мог и даже с большим, чем в королевской библиотеке, комфортом, заниматься моими литературными и историческими изысканиями». Так как особых требований к его усидчивости и пунктуальности никто не предъявляет, он довольно быстро продвигается в работе над третьей редакцией своей драмы в стихах. В начале июля он договаривается о новом отпуске, опять едет в Шартр к сестре и заканчивает «Юдифь с распущенными волосами» — таково окончательное название пьесы, вопрошая себя, достойна ли Комеди-Франсез принять подобный «шедевр» (sic)?
Поразмыслив, он пишет своему «дорогому брату» Тэйлору, что да, в конечном итоге «я хотел бы, чтобы меня сыграли в Театр-Франсе, я хочу прочесть там пьесу, но этот театр, косный и неумный, <…> вот-вот рухнет от старости, и только молодым, будь то авторы или актеры, дано его спасти»[66]. После подобной искренности можно было бы предвидеть прием, ожидающий его пьесу у Комитета старцев:
«Уже в конце первого акта я почувствовал, что публика на мой шедевр не клюет.
