Психоаналитик вероятнее всего искал бы причины в детских травмах, в потере матери, в годах рабства, выпадении из среды, нескончаемой печали, откуда чередование состояний «меланхолии» и гиперактивности. Пренебрежение же опасностью, постоянно проявляемое Генералом, можно было бы квалифицировать как суицид.
Социолог не без оснований упомянул бы незаконнорожденность, негритюд и бедность. Генерал должен был вести постоянную борьбу, чтобы заставить об этом забыть и других, и самого себя. Он не принадлежал ни к какому классу: ни к рабам, ни к аристократам, ни к буржуазии, так как у него не было состояния, ни к народу, несмотря на свои республиканские воззрения.
Психолог искал бы в области перегрузок, раздвоения личности, что также нетрудно понять. Генерал мог стать лучшим, храбрейшим, непобедимым, грозным и т. д. лишь в своем воображаемом еще, то есть в пылу сражений, где он был, как известно, буквально вне себя. В бездействии, в гарнизонной жизни с ее интригами, соперничеством, скудостью, в бюрократическом управлении людьми и хозяйством вымышленные ориентиры исчезают, и Генерал предпочитает бежать от реальности и укрыться в собственных сновидениях.
Последнее слово принадлежит все же писателю: «Блестящая атака, дерзкий маневр, увенчавшийся заслуженным успехом, возрождали энтузиазм в глубине этого сердца, наполненного стремлением к невозможному». Поиски Абсолюта со всем сопутствующим риском остаются на самом деле самой правдоподобной разгадкой Генерала.
Его политические убеждения устойчивы и очевидны. 5 октября 1795 года Конвент призывает его в Париж, чтобы усмирить роялистскую смуту. Он выезжает из Виллер-Котре тотчас же, но в Париже появляется только 14-го. Слишком поздно, чтобы стать главнокомандующим внутренними войсками. Место оказалось занятым неким Бонапартом, который накануне расстрелял у церкви Сен-Рош граждан, тоскующих по Людовику XVI.
Итак, Генерал возобновляет свою службу то в Арденнах, то на Рейне. В феврале 1796 года он берет месячный отпуск, чтобы присутствовать при рождении второй своей дочери Луизы Александрины. Через год она умрет. В июне он снова назначен в Альпийскую армию, куда прибывает вместе со своим адъютантом Дермонкуром. В октябре он получает приказ отправиться в Италию в распоряжение Бонапарта. Последний встречает его дружески, так же, как и Жозефина, «которая, будучи креолкой, страстно любила все, что напоминала ей о любимых колониях».
Итальянская эпопея и Бонапарта, и Генерала расхвалена сверх всякой меры. Первый отдавал приказ начать бой, второй этот бой выигрывал или позволял его выиграть начальнику, даже если История и не признает за ним этой заслуги. Семейный эпос искупает несправедливость, смешивая жанры, чередуя смешное и трагическое, что близко сердцу романтиков, предшественниками которых во Франции оказываются уже в начале XIX века Александр и Мари-Луиза.
Захвачен австрийский шпион. «Обыск, включая самые потаенные места, ничего не дал». Тогда Генерал выдвигает идею заглянуть в места, еще более потаенные. Насмешник, он приказывает расстрелять шпиона и вскрыть ему живот. Несчастный в ужасе признается, что проглотил донесение, которое должен был доставить. Перед Генералом серьезнейшая дилемма: дать шпиону рвотное или слабительное? Аптекарь помогает ему найти ответ и снабжает слабительным отличного качества. В восковом шарике оказывается депеша, представляющая чрезвычайный интерес. В ней император Австрии приказывает маршалу Вюрмсеру удержаться в Мантуе, чего бы это ни стоило, поскольку сам он сможет прибыть на плато Риволи не раньше, чем через три-четыре недели. Генерал посылает Дермонкура с документом к Бонапарту. Тот зовет Бертье.
«Явился Бертье со своей обычной важностью и значительностью.
— Ну-ка, Бертье, — говорит Бонапарт, — понюхай это и скажи, чем пахнет.
— Генерал, — отвечает Бертье, — это пахнет дерьмом».
И Бонапарт одержал победу при Риволи. Забавно представить себе, как могло бы измениться лицо мира, если бы, вместо слабительного, невежественный аптекарь прописал бы рвотное.
На следующий день без чьей-либо помощи Генерал одерживает победу над самим Вюрмсером при Ля Фаворите. Одну лошадь под ним убило, «вторая была врыта в землю пушечным ядром, и всадник, которого сочли уже мертвым, со славой восстал из этой могилы, лишь отряхнувшись». Сверх того, он взял в бою шесть вражеских знамен, но Бонапарт даже не назвал его имени во время раздачи наград за храбрость. Гнев Генерала, дерзкое послание Бонапарту: «Мне стало известно, что олух, которому был поручен рапорт о битве 27-го, причислил меня к находящимся во время битвы на наблюдательном пункте. Не желал бы я ему подобных наблюдений, опасаясь, как бы он при этом не наложил в штаны». Олухом оказался не кто иной, как Бертье, и не исключено, что ему и Бонапарту снова случилось принюхаться.
В 1797 году мы находим нашего героя в Тироле, где господин Человеколюбец получил от врага другое прозвище — Schwarz Teufel, Черный дьявол, прежде чем навеки обессмертить себя в качестве Горация Коклеса Тирольского, что звучит куда лучше, чем Баярд дю Тироль, слишком отдающий аристократом. Как и прежде и подобно двум своим знаменитым предшественникам, он в одиночку останавливает целый австрийский эскадрон на мосту Клаузена. «Вследствие малой ширины моста солдаты могли продвигаться по нему лишь по два-три человека в шеренге, и он сражал их саблей одного за другим, по мере того, как они к нему приближались». На этот раз он и сам получил три сабельных удара, а потом и семь пуль, которые застряли в шинели, по счастливой случайности не достигнув главной цели. Однако верный Дермонкур тяжело ранен.
Оставив адъютанта в постели, Генерал, менее всего склонный обращать внимание на собственные болячки, снова атакует во главе своего войска. Он скачет слишком быстро и вскоре оказывается совершенно один перед новым мостом, с которого австрийцы сняли все доски, оставив лишь поперечные балки. Лошадь под ним пала, но поведение его в этой ситуации было ошеломляющим. Вместо того, чтобы обратиться в бегство, он собирает ружья, брошенные дезертирами, устраивается за елкой и начинает стрелять. Стрельба была искусной: когда его люди, наконец, появились, они обнаружили двадцать пять вражеских трупов. Здесь уместно напомнить, дабы оправдать цветистость стиля, что, по определению, полубог на пятьдесят процентов человеческое существо. Отсюда этот маленький эпизод, без всякой задней мысли рассказанный Дермонкуром. Когда Генерал вернулся в дом.
«Он был так слаб и бледен, что я воскликнул:
— Боже мой, вы ранены, генерал?
— Нет, — сказал он мне, — но я столько убил, столько убил!
И упал без чувств».
Бонапарт требует его в Италию и назначает губернатором провинции Тревизо. Вскоре Генерал совершенно очаровал итальянцев своей непоколебимой честностью. Муниципалитет Тревизо предлагает ему триста франков в день на личные расходы. Он соглашается лишь на сто. Посланец Директории предлагает ему изъять из ломбарда все имеющиеся там ценности. Так принято повсюду, где стоят французские оккупационные войска. Разумеется, Генерал получит свою долю. Посланец Директории почувствовал в тот же миг, что взят за ворот, донесен на вытянутой руке до двери и выброшен наружу с предупреждением под угрозой расстрела не появляться в этих краях. Неудивительно, что при прощании с Генералом благодарный Тревизо дарит ему экипаж с четверкой лошадей. Как только 18 октября 1797 года подписан Кампоформийский мир, Генерал возвращается к своим пенатам.
У воина никогда нет времени отдохнуть. Бонапарт готовит экспедицию в Египет и хочет, чтобы Генерал командовал кавалерией. Он принимает его в спальне, лежа в кровати вместе с Жозефиной. Дермонкур присутствует при этой сцене. Молодая женщина в слезах: она не вынесет разлуки, она хочет следовать повсюду за своим любимым Наполеоном. Одной рукой Наполеон осушает ей слезы, а другой отбивает на ягодицах будущей императрицы военный марш — полезное упражнение на несогласованность двигательных функций. Он обращается за поддержкой к Генералу: разве Генерал берет с собой в Египет госпожу Дюма? Генерал полагает, что, пожалуй, это будет обременительно. Наполеон обещает, что жены приедут к ним в Египет в случае, если армия останется там на длительное время. Тогда Наполеон и Генерал произведут на свет по сыну, будут держать их при себе и станут крестными отцами каждый для сына другого. Разумеется, Генерал не дал себя одурачить этой демонстрацией дружбы. Выходя от Бонапарта, он обращается к Клеберу, который собирается к нему войти.
