Так, американская общественность узнала о государственно-политической концепции сохранения мира после войны, которую Рузвельт очень точно Изложил советским политикам Молотову в мае 1942 года и Сталину в Тегеране. Генеральная Ассамблея планируемых Объединенных Наций, как заявил Рузвельт в Тегеране, должна быть только «дискуссионным клубом». Второй орган, Исполнительный комитет, должен был заниматься не военными проблемами, а такими, как сельское хозяйство, здравоохранение и экономические вопросы. Собственно военные задачи обеспечения мира должны взять на себя «четыре мировых жандарма»: США, Советский Союз, Великобритания и Китай. С учётом этого он по дороге в Тегеран на конференции в Каире в присутствии Черчилля поднял цену слабому Чан Кайши, которого преследовали японцы, а также китайские коммунисты под руководством Мао Цзэдуна. В Тегеране состоялась откровенная дискуссия. Когда Сталин спросил Рузвельта, предусматривает ли такая концепция введение заокеанских войск в заокеанские страны, Рузвельт ответил, что конгресс не будет, вероятно, принимать автоматическое упорядочивание и что он думает об отправке американских кораблей и самолетов во время кризиса. Сухопутные войска должны поставлять Великобритания и Россия. В большинстве случаев будет достаточно, кроме того, экономической блокады и угрозы бомбардировки с воздуха. Сталин должен был очень обрадоваться перспективе предоставления полицейских функций в Европе русской и британской армии, а после войны — выводу американских войск из Европы. Этот диалог состоялся через четыре недели после конференции министров иностранных дел в Москве, на которой «четыре будущих мировых жандарма» впервые публично взяли на себя обязательства в скором времени создать международную мирную организацию, которая будет основываться на «суверенном равенстве всех миролюбивых государств». Рузвельт снова не осмелился сообщить американскому народу о другой уступке, которую он сделал Сталину в Ялте в упорной борьбе за будущий Устав Объединенных Наций. На учредительной конференции в Сан-Франциско он как будто был против предоставления 16 голосов для Советского Союза, но все же отстаивал три голоса, чем подрывал принцип «одна нация, один голос», и когда это признание было предано огласке в США, оно было встречено резкой критикой.
Американский президент молчал еще много раз в связи с проблемами Восточной Европы. В Тегеране с глазу на глаз он заверил Сталина, что лично согласен с выработанными договоренностями между Сталиным и Черчиллем о переносе польской границы на Запад, но, учитывая американскую внутреннюю политику и роль 6–7 миллионов американцев польского происхождения, принявших участие в президентских выборах 1944 года, в данный момент он не может занять официальную позицию в этом вопросе. После этой уступки Сталин не придаст большого значения дальнейшим вопросам Рузвельта: будет ли возможным в связи с переносом границы на Запад возникшее переселение народов на свободной основе и не мог бы Сталин, принимая во внимание будущее Балтийских государств, сделать официальное заявление по поводу народного голосования и права на самоопределение, хотя Рузвельт относился к этим вопросам серьезно. После выборов 1944 года и Ялтинской конференции, когда общественность узнала о перемещении границы на Запад, Рузвельт снова скрыл свое сомнение в том, что Сталин не только Польше в ее новых границах, но и всем «освобожденным народам» в сфере влияния Красной Армии предоставит право на самоопределение. Когда адмирал Леги предупредил президента, что соглашения по польскому вопросу настолько эластичны, что их можно распространить от Ялты до Вашингтона, не прерывая их в техническом смысле этого слова, Рузвельт ответил: «Я знаю, Билл, я знаю это. Но это лучшее, что я могу сейчас сделать для Польши». Общественности Рузвельт преподнес эту часть ялтинского соглашения как большой успех, чтобы таким образом убрать последний барьер для принятия американцами участия в учредительной конференции в Сан-Франциско. Эта политика оставила его преемнику Гарри Трумэну нелегкое наследие. Рузвельт довел американскую общественность до того, что после его смерти можно было ожидать свободных выборов в Восточной Европе и, вероятно, подал Сталину надежду, что США гарантируют русским свободу действий в Восточной Европе.
Только после смерти Рузвельта общественности стала известна цена, которую Рузвельт и Черчилль заплатили Сталину в Ялте за счет Японии и Китая для вступления Советского Союза в войну против Японии через три месяца после немецкого поражения: дальнейшее существование коммунистического господства Внешней Монголии, передача южной половины Сахалина и Курильских островов, а также арендные договоры, которые гарантировали использование гаваней Порт-Артур и Дайрен (Дальний), а также маньчжурской железной дороги для советских целей. Американский генеральный штаб в связи с военной слабостью китайских националистов (гоминьдан) пришел к заключению, что американцам нужен другой второй фронт на Азиатском материке, так как без нападения советских дивизий на японские сухопутные войска в Маньчжурии и Корее безоговорочно капитулировать Япония могла бы только путем чрезмерных американских потерь при захвате основных японских островов. Еще нельзя было предвидеть, когда идущее на всех парах развитие атомной бомбы будет закончено, бомбы, которую предложил Альберт Эйнштейн в своем письме Рузвельту в 1939 году. Решение о применении атомной бомбы было Рузвельту неизвестно. В Ялте он полагал, что, несмотря на концессию, принятую не в пользу Китая, о которой Чан Кайши узнал только через пять месяцев, 15 июня 1945 года, этим секретным договором может быть устранено последнее препятствие на пути к достижению трех больших целей американской дальневосточной политики: победа над Японией, сделать Китай независимым проамериканским фактором в Восточной Азии и будущим мировым жандармом, вступление Советского Союза в войну с Японией.
Как бы значительно и необходимо не было, по мнению Рузвельта, сотрудничество с Советским Союзом в Азии и Восточной Европе, а также при создании Объединенных Наций, самым решающим испытанием для кооперации победителей после войны было соглашение по вопросу, что должно прийти на смену в центре Европы после разгрома Третьего рейха. Ни одна из трех держав не хотела спокойно или категорически предоставить другой или двум другим центр Европы как сферу влияния.
Разногласий по вопросу негативных военных целей не было: безоговорочная капитуляция, это значит, никакого мира путем переговоров, уничтожение национал-социализма и германского милитаризма. Германия должна быть разоружена и денацифицирована, национал-социалистические организации распущены, военные преступники должны понести наказание, устранить всякую возможность повторения агрессии на все времена. Но по другую сторону этих целей дело обстояло труднее. Должна ли остаться Германия вообще как единое национальное государство? Не лучше было бы расчленить страну и не вернуться ли к бисмаркскому рейху? В случае, если Германия останется единым государством, где будут проходить ее границы? Где должна будет конкретно проводиться оккупационная политика в переходный период, который последует после безоговорочной капитуляции и принятия высшей государственной власти союзниками? Должны ли победители быть озабочены предполагаемым экономическим хаосом или только препятствовать тому, чтобы чума и мятежи не угрожали безопасности оккупированных войск? Должны ли оккупационные войска возмещать убытки, сколько, кому и в какой форме? Все эти вопросы должны быть решены или, по меньшей мере, заранее обдуманы в обстановке неудержимой военной страсти, ненависти и презрения к Германии и к немцам, которая еще больше накалилась, когда в связи с наступлением союзных войск на фронтах мировой общественности стал известен весь масштаб нацистской политики истребления народов: евреев, поляков, русских и других национальностей.
В этой ситуации было также понятно, насколько роковым стало для немецкого народа то, что американское послевоенное планирование до смерти Рузвельта, рассчитанное на продолжительный срок, не было решено: будет ли Германия подвергаться жестокой мести, порабощению, раздроблению и обнищанию или ей будет дан шанс вернуться в сообщество народов как нефашистское, миролюбивое и экономически стабильное государство. Именно по этому вопросу часто возникала сильная борьба внутри американского правительства. Неясность в этом центральном вопросе, связанная с привычкой Рузвельта откладывать решение проблем, с борьбой между военными и штатскими, с трениями в различных плановых комиссиях, с путаницей в вынесении решений и с переменными схватками инстанций и отдельных деятелей за оказание влияния на Рузвельта, помешала выработке монолитной концепции по германскому вопросу.
