Полемическим исходным пунктом его предвыборной борьбы было требование сделать находящегося на высоком посту политика ответственным за кризис. Четыре обвинения все еще выдвигал Рузвельт, нередко на языке Библии, Гуверу и республиканскому руководству, считая, что они своей неправильной политикой, а именно спекуляциями и перепроизводством, способствовали причинам кризиса, ввели народ в заблуждение относительно тяжести кризиса, ошибочно сделали ответственными за это другие нации и отказались путем активной кризисной помощи устранить зло у себя дома. По мнению Рузвельта, в основе американской экономической философии экономического невмешательства лежит фальшивый человеческий образ, согласно которому человек не способен вмешиваться в так называемые неизменные законы рынка, а периодически наступающие кризисы должен терпеть. «Но пока они ведут болтовню об экономических законах, мужчины и женщины умирают». Такая несозидательная правительственная философия распространяет лишь отчаяние, безнадежность и страх и является глубоко неамериканской, покровительствующей меньшинству корыстолюбивых (the selfish few) на вершине социальной пирамиды и забывающих о миллионах людей, которые без денег, без власти и социального статуса прозябают в своей основе.

Нельзя допускать, чтобы экономической жизнью могла овладеть небольшая группа людей, чьи взгляды на общественное благополучие окрашены тем фактом, что они путем ссуд и операций с ценными бумагами могут получать огромные прибыли. Гувер и республиканцы забыли, что нация — общность интересов, где все взаимозависимы. Президент, по Рузвельту, одновременно вождь, оратор и прежде всего воспитатель всей нации, не должен рассматривать себя как поверенного в делах привилегированного меньшинства, а способствовать благу простого человека.

Это понимание было для Рузвельта не только ответом, соответствующим ситуации, связанной с Великой депрессией, а также определением места своего настоящего, которое он выделил из интерпретации американской истории и традиции. «Я не позволю Гуверу ставить под сомнение мое американство», — заметил он как-то раздраженно, когда слушал речь Гувера в Медисон-сквер-Гарден по радио. Как заявил Рузвельт в своей ставшей знаменитой речи перед Commonwealth Club[4] в Сан-Франциско, победой Томаса Джефферсона, автора проекта Декларации независимости 1776 года, на президентских выборах 1800 года и борца за равноправную демократию против консервативно-элитарного понимания государства, своего противника Александра Гамильтона, который выступал за сильное автократическое управление немногих — образованных и богатых — народом, была заложена гарантия свободы и благополучия всех американцев, являющаяся исходным и конечным пунктом американской правительственной системы, по существу, в равном аграрно выраженном обществе. Но из этой системы с середины XIX столетия постепенно стала уходить экономическая база, а именно из-за промышленной революции, которая привела к неслыханной концентрации власти, капитала и влияния в руках небольшого количества «титанов», к образованию концернов и финансовых магнатов. В 1932 году экономическая жизнь нации определялась 600 концернами, которые завладели 2/3. промышленности Соединенных Штатов. В последней трети оказались 10 миллионов мелких предпринимателей. Долго, как считал Рузвельт, не хотелось видеть опасности, которая возникла из этого события: употребление экономической власти без учета общего благосостояния, потеря свободы и равенства возможностей для маленького человека, потому что тот, кто на Западе из-за «крупных экономических машин» потерял работу, на Востоке не нашел больше открытых границ и как следствие — перепроизводство, снижение спроса и безработица.

Анализируя это, Рузвельт увидел себя в подобной ситуации, как когда-то и Джефферсон. Он тоже укротил опасности слишком большой мощи правительства, не отказываясь от принципа национального правительства, но теперь оно должно было создавать новые экономические опасности, не подвергая сомнению принцип сильных экономических единиц. Новая задача — это разъяснение экономических прав человека, это новый социальный контракт, который гарантирует каждому американцу право на собственность и приличную жизнь без страха и голода. Для этого не нужны новые фабрики, железные дороги, концерны и производственные рекорды, а необходимо грамотное правительство, которое в сотрудничестве с общественными группами будет заботиться о том, чтобы лучше управлять уже существующими фабриками и богатством, находить рынки сбыта для американских излишков, решать проблемы регулирования производства и потребления, справедливого распределения богатств и товаров и приспособления экономической организации страны к нуждам народа.

Как следствие этого определения своего настоящего Рузвельт агитировал, в частности, за программу, которая обещала всем группам общества помощь, и заявил о государственном вмешательстве в экономику, что в американской истории не имело аналога, не считая военных 1917–1918 годов. В этом заключалась суть почти всех мероприятий — и нелепостей — будущего «Нового курса».

Фермерам, которые в это время составляли четверть сельского населения, и сельским жителям в широком смысле слова, которые составляли свыше 40 % населения, Рузвельт обещал долговременную и краткосрочную помощь. Их затяжную, связанную с перепроизводством бедность можно было преодолеть только введением в аграрном секторе принципа планирования, если использование земли и структура налогов будут длительное время меняться. Краткосрочно должна быть уменьшена ипотечная нагрузка, которая давит на фермеров, путем государственной помощи кредитами, отменены невероятно высокие таможенные тарифы, которые в связи с мероприятиями за рубежом по взиманию платы закрыли для фермеров заокеанские рынки. Нужно было снизить таможенные тарифы государством, чтобы поднять покупательную способность сельского населения. В вопросе таможенных пошлин, правда, в конечной фазе предвыборной борьбы вопреки своим убеждениям Рузвельт сделал оппортунистический обратный ход, когда республиканцы использовали глубоко засевший страх фермеров, утверждая, что Рузвельт путем объявленного снижения пошлин разрушит их внутренний рынок.

И в индустриальном, и в промышленном секторе, по мнению Рузвельта, правительство, сотрудничая с соответствующими группами, должно энергично вмешиваться в планирование и регулирование. Как пример устаревших и разорительных конкурентных отношений он назвал стоящую на грани банкротства систему железных дорог США. Для своей любимой идеи взять под контроль частные энергетические предприятия, чтобы заставить их предоставлять свои услуги по доступным ценам, он разработал «программу из восьми пунктов». Если он не хотел переводить их в общественную собственность, то вашингтонское правительство должно было в четырех различных частях США построить гидроэлектростанции на реках Колорадо, Теннесси, Св. Лаврентия и Колумбия, чтобы там предусмотреть меры против шантажа общественности бессовестными дельцами. Эти две области были конкретным примером для рузвельтовской всеобщей концепции нового порядка в индустриальном секторе, который был нацелен на то, чтобы при помощи и контроле правительства ограничить губительную конкуренцию, скоординировать производство и распределение благ и путем устранения перепроизводства привести экономику в новый баланс.

После спекулятивной оргии двадцатых годов и последовавшего биржевого краха важным было и преобразование всей банковской и биржевой системы. Рузвельт заявил о строгих мерах контроля в случае его избрания.

Его предложения по неотложной кризисной помощи для миллионов безработных были тесно связаны с его социальной политикой в штате Нью-Йорк. Правительство в Вашингтоне обязано было принять меры, чтобы люди в США не умирали от голода. Забота о безработных и общественные программы по изысканию рабочих мест должны в короткий срок уменьшить бедственное положение, а долгосрочные структурные изменения — узаконенное страхование безработных, укороченный рабочий день и гарантированная минимальная зарплата — улучшить судьбу рабочих.