— Подойдешь ближе — запущу в табло: оно у тебя большое, хрен промажешь. А потом буду орать — мало не покажется! И еще скажу, что ты ко мне приставал, трахнуть хотел!
— Я тебя умоляю: пошли отсюда, — позвала кавалера бикса, почуяв возможные неприятности.
— Счас, вот только эту наглую козявку прихлопну… — скривился мордатый и не очень решительно пошел на сближение.
— А-а-а! — не отступая, взвыл я, чем привлек внимание старушек.
— Вы что это ребенка обижаете? — донеслось с их лавочки.
И тут как-то незаметно подошел сосед дядя Паша с третьего этажа — невысокий, но плотный мужик лет сорока, с продуктовой сумкой в руках. Работал он таксистом.
— Чего орешь, словно клаксон? Пошто кирпичами вооружился? Какие проблемы? — поинтересовался он.
— Дядя Паша! Они наши розы хотят украсть! Вон, этот уже и ножик достал: стебли резать! А меня щенком и наглой козявкой обозвал и прихлопнуть грозился! — почувствовав поддержку, нажаловался я.
— Слышь, халявщики! А не пойти ли вам обоим на три буквы? — без лишних въездов предложил сосед. — Пока я с вас обоих штаны не спустил да этими самыми розами задницы не исполосовал. И за угрозы пацану тоже.
— Я те сам вперед нахлещу, — неуверенно возразил мордатый, а бикса опять потянула его за рукав: мол, да пошли же, от греха…
— Малец, а ну-ка подержи сумку, — велел дядя Паша. Снял пиджак, тоже сунул его мне и молодецки начал подсучивать рукава полосатой рубахи. — Это мы враз проверим, кто кого… Да перо убери, пока я его в ту же задницу не воткнул и там пару раз не провернул! — И решительно шагнул вперед. — Ну что, стакнемся на раз?
Мордатый со своей дамочкой резво убрались со двора, причем кавалер, уходя, бормотал себе под нос что-то вроде: «Ничего, мы еще в другой раз встретимся!»
А в этот момент мама появилась, с работы пришла.
— Правильный хлопчик у тебя растет, — похвалил меня сосед. — Боевой. Цветник твой от вора взрослого отстоял. Хоть и мал, а смел.
Мать счастливо зарделась. Поблагодарила за добрые слова, отвела меня домой, вкусно накормила и дала денег на кино и мороженое.
Только вот когда я вечером историю про мордатого отцу гордо рассказал, то у него реакция была совершенно иная.
— На хрена они вообще кому нужны, ваши колючки, — лениво отцедил он с дивана, зевнул и почесался под мышкой. — Толку от них, как от треснувшей пустой бутылки: даже и не сдашь, зато возни… Ну, это ваши с матерью проблемы…
Потом папаша с наслаждением ковырнул в носу, без стеснения пустил вонючего шептунка и заорал, адресуясь на кухню:
— Ну, что там в плане пожрать? А может, для аппетита, и сто грамм добытчику нальешь?
…Не понимаю, как моя мама — красивая, работящая, добрая, общительная — и за такого урода вышла… Может, ради жилья? Ей-то самой оно после детдома вовсе не светило, а вот у отца от рано умерших родителей «двушка» неплохая осталась…
Вот какие перед клумбой в парке на меня воспоминания нахлынули. А еще я там кое-что и из «Комнатного садоводства» припомнил. Скажем, что среди всяких растений розы — одни из самых наиполезных. Кругом используются: при производстве вина, духов, лекарств и даже как добавка в чай… Аромата — наитончайшего, да и по изяществу формы и окраски не имеют себе равных. Им даже в ботанике особый раздел выделен: родология.
На клумбе произрастало несколько сортов из семейства плетистых: это я сразу угадал. Белые и абрикосового цвета, темно-красные и огненно-красные. Любуясь же на самые красивые — лимонно-желтые, бокаловидной формы махровые цветы, крупные, на кустах выше моего роста и с большими темно-зелеными листьями, — я вдруг чудесным образом вспомнил название этого сорта: «Казино».
Эх-х! До того тоскливо на душе стало — хоть воем вой, хоть в петлю. Где оно, давно ушедшее счастливое раннее детство? Мама, мама, мамочка моя, любимая… Увижу ли я тебя еще, после всего, в мире ином? Никто не знает…
А тут еще предстоит назад, в обрыдлую часть, переться. «Горит огнями родной завод — а нам-то что: катись он в рот!»
Проиграл я в этом «казино» свою партию. Прямо у клумбы военный патруль меня пригреб: лейтенант и два курсанта. Шакалы! Приволокли в комендатуру, обшмонали. Изъяли военный билет, ремень поясной, кепку, даже носовой платок — уж он-то кому помешал, а вдруг меня на нарах чих одолеет? — и шагом марш в неуютную, пахнущую пылью камеру! Через час или два — будильника там нет — явился ротный и меня забрал. Наорал тут же круто. Потом в часть повел.
Большие железные ворота КПП, не знаю почему, резко вызвали во мне чувство отчаяния. Может, потому как чем-то они были сродни той же двери в камеру? И ни один разговор потом с ненавистными начальниками не произвел впечатления сильнее, чем эти приближающиеся серые постылые ворота, столь известные мне изнутри. Да и разговоры-то все были на единую колодку, как новобранцы, вышедшие из бани и впервые обряженные в форму. Прямоугольно-правильные. Скучно-воспитательные. Безвкусные.
Интересно, а почему это и на «гражданке», и в армии с человеком начинают лихорадочно работать только уже после произошедшего ЧП, но никак не до него?
Чего уж там темнить — к службе я был просто не готов. Теперь-то точно ясно: читай там или какое хваленое кино про армию смотри — все одно: пока сам в этот кипящий котел не попадешь, до конца вкуса всей кухни не прочувствуешь. В книгах-то и фильмах, если и найдется на втором плане разгильдяйский солдат, к концу тома или ленты такой однозначно перевоспитывается, а ребята отслужившие и про «дедовщину» в красках рассказывали, и про другие геройски-неуставные дела.
Врали и они. Но куда меньше, чем в фильмах. А книги вообще желаемое за действительное выдают. Я их, правда, на эту тему и читал-то негусто. Зато четко помню: нигде не проскользнуло и строки о том, что, например, в армии командир может тебе приказать исполнить все, на что его фантазия сработает, — хоть в голую задницу себя чмокнуть, а ты… Пожалуйста, жалуйся. Но только после строгого и точного исполнения приказа. Главное же — в военной системе по-иному нельзя: ведь если каждый солдат вдруг да вместо исполнения конкретно порученного в приказном порядке дела начнет его теоретически «обсасывать», развалится просто наша армия.
Никому не рассказанная биография рядового-«самоходчика»
Родился я в маленьком райцентре под Москвой. Там и жил до учебы в ПТУ. Мать работала на мясокомбинате, в коптильном цехе. Приворовывала малость — как все. А отец был слесарь-сборщик в автосервисе. Тоже ловчил-левачил, но покруче. Со временем приучился и полюбил без меры пить. Бывало, бушевал с пьяных глаз, так мы с матерью уходили ночевать к соседке.
Когда я еще учился в седьмом классе, мать легла в больницу — я тогда не уточнял, зачем и почему. Через несколько дней, бледная, вернулась домой. А вечером заявился пьяный в дупель папаша. Пожрал чего-то на кухне — и к матери в комнату юрк, а там начал орать и чего-то требовать, только непонятно было, чего именно. Мать еле слышно плакала, я в своей комнате тоже, а дверь к родителям была закрыта.
Утром «ненаглядный» предок, проспавшись, свалил на работу, а мать позвала меня и попросила сходить за соседкой. Простыня под мамой была вся в крови, и говорила она еле-еле. Я очень испугался, что мать так кровью подплыла, заревел, но к соседке сбегал. Она тут же вызвала «скорую», а мне сунула бутербродов и быстро в школу выпроводила — я еле успел чаю выпить.
В конце занятий ко мне подошла классная руководительница и сказала, что я должен крепиться, потому что моя мама умерла, и повела к себе ночевать. Я не хотел верить, плакал…
Позже узнал, что мать, оказывается, пришла после аборта, а отец взял ее силой, и за ночь потом она потеряла столько крови, что в райбольнице не спасли. Не знаю как, но от тюрьмы отец отвертелся. Пить стал еще хлеще, часто меня бил, и я убегал все к той же соседке. Так шло до лета после восьмого класса.
И вот в июне батянька пришел домой непривычно трезвым и начал втирать мне мозги про «новую маму», то бишь мачеху. Я рассудил, что родную мать уже не вернешь, а так отец, может, хоть пить бросит. Словом, не возражал, чтобы мачеха к нам жить перешла. Только вышло еще хуже: явилась в дом мурластая «двуспальная» тварь с рыжими кудряшками и картошечным носом, и они на пару с предком лакать стали.