– А почему его убили?

– По ошибке, – отрезал я. – А что тебе подсказывает твоя интуиция?

– Ничего хорошего, – вздохнула Маша и отошла в сторону, но тут же вернулась.

– Тяжело работать Кассандрой, – вырвалось у меня. Я тут же понял, что съязвил довольно неудачно, и даже испугался, но Маша не обратила на мои слова никакого внимания.

– Я надеюсь, что там, – она почти не выделила голосом слово «там», – ему будет хорошо.

– Не знаю, – мрачно сказал я. – Может, ему там и будет хорошо без нас. Но нам тут без него точно будет плохо.

– Береги себя, хорошо? Я пошла! – И она очень приветливо посмотрела на меня. Почти ласково.

– Ты пошла к своему мужу, а мне предлагаешь беречь себя, – начал я старую песню. – Очень заботливо с твоей стороны. Сбереги ты меня, Маша! Реши свои семейные проблемы!

– Все будет хорошо. – И, не реагируя на мой наезд, она нежно взглянула на меня и исчезла.

Антон отозвал нас с Матвеем в сторону и показал ксерокопию патанатомического эпикриза. «Где добыл?» – спросили мы его.

«Не суть», – сказал Антон. С его связями он мог добыть что угодно.

В эпикризе говорилось: «Смерть от внезапной остановки сердечной деятельности. Признаков удушья не найдено. Признаков известных отравляющих веществ не найдено. Признаков физического воздействия не найдено. Признаков смерти от потери крови не найдено. Голова отрезана после смерти».

Эпикриз мне показался странным. Что за внезапная остановка сердечной деятельности, после которой пропадает голова?

– Наверно, бандиты. Делал для них какой-то наркотик. А потом они не поладили… – пожав плечами, сказал Матвей.

– Бандиты бы оставили голову, – возразил Антон. – И свечка в руках… Похоже на ритуальное убийство. Жаль, что Лиля ни о чем не хочет говорить, она ведь явно что-то знает.

– А помните, – сказал я, – на прошлом дне рождения Химик говорил про интимность и одиночество. И про то, что долго жить никакого смысла нет. Черт, мне кажется, он уже знал, что с ним случится.

– Ну, напомни, – наморщил лоб Мотя.

– Он сказал: «Нет никакого смысла жить до ста двадцати лет, находясь в одиночестве. А если смысл и есть, то удовольствия – точно нет». Я так и не понял, какое у Химика одиночество и откуда, но спрашивать об этом при Лиле мне показалось совершенно неуместным.

– Я помню какой-то дурацкий разговор, – нехотя признал Мотя. – Какое он имеет отношение к отрезанной голове нашего друга?

– Я попробую по своим каналам надавить на полицию, чтобы она не спускала это дело на тормозах, – пообещал Антон.

– Я тоже поставлю ментов на уши. По своим каналам. Но они все равно ничего не найдут. – Мотя был мрачен как никогда.

Мне сказать на это было нечего. Мы выпили еще чуть-чуть и разошлись.

Все следующие две недели я занимался решением очередных финансовых проблем в агентстве. Я работал, встречался с клиентами, убеждал их в чем-то, придумывал бизнес-планы для банка, чтобы взять ссуду, договаривался о задержке арендной платы. И почти забыл о смерти Химика. Наверно, сознание вытеснило этот кошмар в подсознание. По крайней мере, работа меня загрузила, а я не сопротивлялся.

Все, что мне было нужно, – это постоянные стабильные заказы на десять – двенадцать тысяч долларов в месяц. И тогда бы я спокойно платил и аренду офиса, и зарплату моим трем с половиной сотрудникам. Но стабильных заказов не было. Были разовые. А еще чаще потенциальный клиент выматывал нам душу, мы делали для него предложение, на подготовку которого уходила неделя, а потом он исчезал.

Последние дни были особенно тяжелыми. Я приходил домой сдохший. Очень редко видел Машу, что немного пугало меня: вдруг она собирается с духом, чтобы опять разорвать наши отношения? Ей ведь тоже очень не нравилась ее двойная жизнь.

Чтобы хоть немного успокоиться, я вытащил ее на свидание. Мы пошли гулять по Бульварному кольцу, и где-то между Покровкой и Чистыми прудами я посмотрел на черного лебедя, набрался смелости и самым независимым тоном, на который был способен, спросил у Маши:

– А что, кстати, подсказывает тебе твоя хваленая интуиция? Что у нас будет в жизни? Будем ли мы когда-нибудь вместе?

– Ты же не веришь в мою интуицию! – весело ответила Маша и посмотрела на меня с некоторым озорством.

– Ну, с тех пор как ты отказалась использовать ее в коммерческих целях, я, конечно, засомневался. Но пока еще вера живет.

– Знаешь, если тратить интуицию на казино, от нее скоро ничего не останется.

Я тихо радовался, что сумел задать такой важный вопрос почти незаметно, и продолжал в том же духе.

– Ты просто боишься рисковать репутацией: придешь в казино, ничего не угадаешь – стыд и позор.

– Хватит разводить меня. Я не поддамся очарованию азартных игр никогда.

– Never say never. Так что все-таки про нас? Будем мы счастливы вместе?

Маша замолчала на какое-то неприличное для легкого разговора время.

– Ты молчишь, как оракул, вопрошающий богов, – не выдержал я.

Маша поджала губки.

– Интуиция подсказывает мне, что если сказать «да» или «нет», то сказанное точно не сбудется.

– Прекрасно! Скажи «нет», и сказанное не сбудется, – предложил я.

– Э нет, управление будущим так линейно не работает. Иначе все бы тут у нас только этим и занимались.

– Хорошо! – Я был настроен оптимистично. – Из того, что ты не посылаешь меня к черту окончательно и бесповоротно, я делаю вывод, что интуиция тебе подсказывает как минимум наличие шансов на наше семейное счастье.

– Ты волен делать любые выводы, – улыбнулась Маша. – Возможно, просто нужное время еще не наступило.

– И я еще не готов? – Я начал заводиться.

– Ты не готов. Я не готова. Мы не готовы. Они не готовы. Давай не будем спрягать глаголы. Не волнуйся. Все будет хорошо! – И она вдруг сама, без всякой просьбы, поцеловала меня в щеку.

Этот разговор был единственным светлым пятном в серой беспросветной тоске последних недель.

Ни с Антоном, ни с Матвеем я не виделся вообще, мы общались только в мессенджерах и по телефону. Антон говорил, что следствие не сдвигается с мертвой точки. На девять дней я не пошел, отговорившись делами, и дал слово прийти на сорок.

– Я не понял, – честно сказал я. – Вы хотите, чтобы мы везде, где сможем, размещали слова «Дейр-эль-Бахри», «калипсол», «одиночество» и вот этот набор цифр – 222461215? В прессе, на телевидении, на радио, в интернете? Как можно чаще?

– Вот именно, – ответил он. – И за это я плачу вам деньги.

Деньги были неплохие. Семь тысяч долларов месячного ретейнмента и еще по пятьсот долларов за каждое упоминание чего-либо из вышеперечисленного в любом из СМИ.

– И вы не можете объяснить, зачем вам это?

– Больше того, что я уже объяснил, – не могу.

Не объяснил он ничего.

Если бы у нас дела шли хорошо, я бы, может, и отказался от этого заказа. Не люблю всякие загадки за деньги. Тем более что от слова «Дейр-эль-Бахри» исходила какая-то невнятная угроза. Но у нас дела шли плохо. У нас дела шли хуже некуда. По моим оценкам, мы могли бы, особенно не напрягаясь, получать с этого клиента тысяч десять в месяц.

Клиент сидел, почти не двигаясь, положив перед собой на стол обе руки, как дюраселевский зайчик. Вообще-то он был довольно неприятный. Низкий, неулыбчивый. Белобрысый с залысинами, волосы у шеи выбриты не дугой, как обычно, а треугольником. Меня напряг его костюм фиолетового цвета и какая-то металлическая скованность в движениях.

Однако еще больше меня позабавила причина, по которой он обратился к нам. Оказывается, мы самое маленькое пиар-агентство из всех перечисленных в каком-то дурацком рейтинге. Наш скромный штат, который остальные клиенты считали нашим главным недостатком, абсолютно устраивал Федора Федоровича Вставкина (на визитке – только имя и какой-то кривой мобильный номер). Это, по его словам, давало ему основание надеяться на отсутствие утечек информации. Похоже, для него это было очень важно.