— Почему?

— Май холодный.

— А как насчет грибов?

— На грибы это не влияет. Для грибов нужна влага, дожди. Ну это потом: летом, осенью. А сейчас одни сморчки. Им холод не страшен — лезут.

Собственно, при чем тут грибы? Хабалов спросил просто так, чтобы отвлечься от назойливых мыслей.

Тем более когда в душе у него упорно тлеет предубежденность к Сизикову. Этакая чадящая головешка. И тут только попробуй, дай волю воображению, можно зайти слишком далеко. Так уж хитро устроено человеческое мышление: услужливо подсовывает раз за разом только выгодные тебе доводы, сплетая их в убедительную на первый взгляд логическую веревочку. А потом кольцо: чувства — размышления — чувства. И попробуй его разорви.

Единственным источником должны быть факты.

Впрочем, кое-что новое уже есть. Например, он узнал от Ламанова, что с моста рухнула не первая въехавшая на него пусковая установка, а последняя. Значит, остальные продолжили марш и успешно выполнили поставленную боевую задачу. Так ли это? Выяснить.

И еще одна странная деталь… Если колонна стартовой батареи двигалась в ту сторону, следовательно, упавшая пусковая установка должна была лежать плитой газоотражателя в эту сторону, то есть к этому берегу. Но сейчас, когда ее вытаскивали, все выглядело наоборот: установка была направлена не плитой, а хоботом к этому берегу. Логично предположить, что ее развернули, чтобы удобнее было вытаскивать. Допустим. Но ведь развернуть на сто восемьдесят многотонную глыбу на илистом дне не так-то просто. Тоже туманно.

Одним словом, как в песне поется: «Ой туманы мои, растуманы…» От этого вывода Хабалову сделалось и смешно и грустно.

— А туманы у вас бывают?

— Туманы? — шофер удивленно покосился. — Редко, и то по утрам. У нас ведь места ветреные. Свежий ветерок — и готово.

«Вот именно! — обрадованно подумал Хабалов. — Свежий ветерок, обязательно нужен свежий ветерок».

С очередного холма впереди открылась широкая пойменная долина с небольшим озерком посредине, наполненном рыжеватой водой, — здесь когда-то было русло Журавлихи, река делала петлю; потом образовалась старица. Теперь река вовсе обмелела и ушла далеко в сторону, к опушке синеватых осинников, оставив после себя ребристые дюны, заросшие осокой и тальником.

Отсюда, с холма, озерко напоминало ржавую пластинчатую подковку с солдатского сапога.

— Ну как, — спросил Хабалов, — рыба в нем не живет?

— Не живет. В прошлом году мальков запускали — все подохли. Говорят, вода в нем сероводородная. А почему — никто не знает.

На противоположном краю долины, на взгорке празднично и уютно белели шиферные крыши нескольких домиков военного городка. Впрочем, ничего такого военного издали не было заметно, городок напоминал какой-нибудь ведомственный дом отдыха или профилакторий.

У выездных решетчатых ворот, сваренных из арматурных прутьев, шофер коротко посигналил, поправил на голове пилотку и многозначительно сообщил:

— Сейчас Капитолина появится. Только бы куры не раскудахтались, а то мне тогда беда.

— А чего тебе бояться? — спросил Хабалов. — Ведь командир дивизиона наверняка знает про твоих кур?

— В том-то и дело, что нет, — вздохнул ефрейтор. — Так что я промеж двух огней оказываюсь. Как говорили древние греки: «между Сциллой и Харибдой».

— Похоже, — рассмеялся Хабалов.

В деревянном домике КПП приоткрылась плексигласовая форточка и резко захлопнулась. Прошла минута, из домика никто не появлялся.

Шофер виновато пожал плечами: «Ну вот видите, я же говорил!» — и дал долгий хриплый сигнал. По ту сторону ворот показалась высокая девушка в зеленом форменном платье. Обыкновенное, ничем не примечательное лицо. Очень аккуратный подтянутый сержант с муравьиной талией. На губах совсем свежая помада. Женщины есть женщины.

Она прошла боковой калиткой и направилась к машине. Шофер кинулся навстречу, держа в одной руке путевку, а в другой, спрятанной за спину, — букетик кандыка. Хабалов чуть приоткрыл дверцу — интересно было послушать.

— Чего сигналишь как оглашенный? — низким, грудным голосом спросила дежурная и сдвинула брови.

— Начальство везу. Торопимся. — Ефрейтор не дал ей начать очередную фразу, ловко поднес букетик цветов.

«Расторопный парень! — похвалил про себя Хабалов, закуривая сигарету. — А она очень уж необаятельная. К тому же эти резкие, угловатые движения, размашистый, вперевалку, широкий шаг. Поистине самое обидное — неженственное в женщине».

А букетик ее все-таки растрогал, растопил. Она улыбнулась, и, надо сказать, улыбка получилась очаровательная, будто незримым мягким и добрым светом озарившая на мгновение ее лицо. Но уже в следующую секунду она решительно отодвинула с дороги шофера и стала осматривать машину.

Хабалов благодушно потягивал сигарету, искоса наблюдая за действиями контролера. Его забавляли напускная суровость «сержантихи» и то, что она упрямо не желала его замечать.

— Опять грязи намотал по самый дифер! — распекала она шофера. — Где только тебя черти носили. Кругом асфальт, бетонка, булыжник, а его тянет в грязь. Не пущу в гарнизон!

— Но, товарищ сержант, вы ж поймите! Я ж по приказанию сворачивал с шоссе. Согласно приказанию товарища майора.

«Вот черти! — усмехнулся Хабалов. — Уж не для меня ли они разыгрывают эту комедию? Дескать, смотрите, любуйтесь, какие у нас строгости по части эксплуатации техники и внутренней службы. Ну если ефрейтор и в самом деле меня разыгрывает, то, пожалуй, стоит взять и сказать насчет кур. Как он будет реагировать?»

Только обойдя машину вокруг, дежурная распахнула дверцу и представилась:

— Товарищ майор, дежурная по КПП сержант Соломонова. Разрешите ваши документы?

Нет, никакой наигранности в ее лице не было. Серьезность, деловитость. Она и на Хабалова взглянула без всякого интереса, ее интересовали документы, не более.

Пришлось, чертыхаясь, лезть в боковой карман тужурки, доставать удостоверение личности и командировочное предписание.

Документы она просмотрела тщательно.

Сверяя фотокарточку, окинула Хабалова не очень-то доброжелательным взглядом, от которого ему сделалось чуточку не по себе. Да… Насчет кур заикаться, пожалуй, не стоит, здесь юмор явно не проходит.

— Возьмите, — она протянула документы, слегка скривила тонкие губы, уловив запах сигареты. — И еще просьба к вам, товарищ майор. У нас в гарнизоне курить запрещено. Только в специально отведенных местах. Так что…

— Понял вас, сержант, — Хабалов погасил сигарету, чувствуя сбоку ехидную усмешку шофера. Вообще-то он бы мог запросто взять реванш. Это нетрудно ему, майору. Да еще приезжему вышестоящему начальнику. Взять и поставить ее по стойке «смирно», сделать замечание по какому-нибудь поводу (повод всегда найдется). И приказать ей доложить своему командиру о полученном внушении.

Но зачем? Ведь она все делала правильно, все по уставу, по инструкции. Разве только вот не улыбалась ему. Так устав к этому не обязывает. Хотя улыбка у нее в полном смысле обворожительная.

Ефрейтор был доволен благополучным исходом. Неожиданно он попросил у Хабалова закурить.

— Так ведь нельзя, — сказал Хабалов. — У вас же в гарнизоне не курят. Слыхал?

— Э, да это она загибает! Не так уж у нас и строго. Ну если нельзя, так я потом покурю, после рейса. Мне больно сигареты ваши понравились. Запах у них приятный.

Хабалов достал пару ароматических кубинских сигарет, и шофер упрятал их под пружину, где недавно торчал букетик кандыка.

— А отчего она у вас злая? — спросил Хабалов.

— Капитолина-то? Она не злая, а как бы недовольная. Сердитая на весь мир. А происходит это по любовной причине. Знаете, поэты пишут, «неразделенная любовь»? Вот и у нее как раз такая ситуация.

Хабалов изумленно поглядывал по сторонам, почти не узнавая прошлогодний бивачный городок. Подстриженные кустарники, чистая речная галька дорожек, отороченных кантиками побеленного кирпича, стрелки дорожных указателей на желтых столбиках. Во всем чувствовалась твердая и рачительная хозяйская рука. Шофер нарочно ехал помедленнее, закладывая на поворотах плавные виражи, словно вез молоко в бидонах или сдавал экзамен на первый класс.