Важную роль в провинциальной политике Цезаря играли традиционные общественные связи, дружеские и клиентские отношения с «туземной» элитой. В провинциях Цезаря окружали «друзья», «гостеприимцы», «сотрапезники». Среди них было немало представителей местной провинциальной аристократии — homines ho-nestissimi, primi civitatis, viri primarii{566}. Вождь свевов Ариовист был «союзником и другом римского народа». Тревер Цингеторикс состоял в дружеских отношениях с Цезарем. Прочная дружба связывала Цезаря с некоторыми представителями аристократии ал-лоброгов даже в 52 г., когда вся Галлия была охвачена антиримским восстанием. Цезарь подчеркнуто уважительно относился к провинциальной знати: обеды давал на двух столах, за одним возлежали военные чины и ученая греческая свита, за другим — римские гражданские чиновники вместе с представителями местной знати (Suet. Iul., 48). Подобные отношения имели и для Цезаря, и для провинциалов двойственное значение. Для «туземной» элиты они были одновременно и исполнением имущественной государственной повинности, и социальным институтом, который связывал ее с римским должностным лицом, а иногда помогал инкорпорироваться в римскую потестарную структуру. Для Цезаря эти отношения были реальной основой для укрепления своего личного положения в провинциях, залогом эффективного выполнения его обязанностей, обеспечивали контроль над провинциальной периферией и способствовали распространению проримских и процезарианских настроений (Caes. ВС, I, 53; Cic. Ad Quint., I, 1, 16){567}. Цицерон, оценивая методы и общие результаты провинциальной политики Цезаря, совершенно точно заметил, что тот «одним лишь правом поражения связал целые провинции и страны — universas provincias regionesque uno calamitatis iure comprehenderet» (Cic. De off., II, 27, 1213).
Одновременно с принятыми еще со времени образования первых римских провинций принципами провинциальной политики, главным образом, силовым давлением и личным авторитетом римского наместника, в период диктатуры Цезаря стали оформляться и новые. Важнейшим среди них было увеличение в провинциях числа римских граждан прежде всего за счет колонизации. Со времени Цезаря появились колонии римских граждан в Нарбонской Галлии (50-е гг.), Испании (40-е гг.), Африке, восточных провинциях. Наряду с этим Цезарь использовал и такой фактор, как предоставление прав римского гражданства провинциалам (Suet. Iul., 76, 3). Гражданские колонии в провинциях и провинциальные общины с гражданским правом получали статус самоуправляющихся общин и освобождались от административного контроля «туземных» властей. Т. Моммзен допускал даже, что они могли быть самостоятельными не только в административном отношении, но и в сфере юрисдикции{568}. Решение вопросов общей государственной политики переходило в ведение представителей римской власти, т. е. провинциальных наместников.
Увеличение числа римского гражданства в провинциях неизбежно должно было способствовать территориальной, экономической и политической интеграции. Некоторые исследователи даже полагают, что на провинциальные общины с римским гражданским правом распространялись римско-италийские муниципальные городские формы, утвержденные в соответствии с lex Iulia municipalis{569}. В античной традиции по этому поводу нет надежных указаний. Однако подобное предположение не лишено оснований, поскольку колонисты, безусловно, стремились организовать жизнь по римскому образцу. В целом же, несмотря на сближение римских провинций с Италией и Римом, в период диктатуры Цезаря государственно-правовые различия между этими частями формировавшейся державы сохранились: Рим и Италия находились в сфере действия гражданского права, провинции — в сфере военной юрисдикции.
Важным фактором в плане интеграции населения формировавшейся Римской державы оставался высокий статус римского гражданства. Цезарь стремился использовать это. В ходе гражданской войны он, например, не взыскивал с римских граждан, живших в провинциях, выплат в государственную казну, восстанавливал их имущество. Некоторым гражданским общинам определял награды от имени государства и от себя лично (Caes. В. С., II, 21; В. Afric, 97). Напротив, в том случае, если провинциальные общины римских граждан оказывали поддержку помпеянцам, он налагал на них штрафы, прибегал к конфискации и продаже имущества (В. Afric, 97; 98) и другим наказаниям. Назвать ряд примеров будет полезно для того, чтобы судить о степени радикальности провинциальной политики Цезаря и в конечном счете о том, насколько значимой была для него лояльность римских граждан, живших в провинциях. По итогам африканской кампании за поддержку помпеянцев римские граждане, жившие в Утике, были обложены штрафом в 200 млн. сестерциев с обязательством выплатить их в государственную казну в течение 3 лет (В. Afric, 90). На другие африканские общины с гражданским правом был наложен штраф в 211 млн. сестерциев (В. Afric, 97), а на жителей Карал в Сардинии — в 10 млн. сестерциев (В. Afric, 98). Цезарь устанавливал не только денежные, но и натуральные штрафы. Например, от жителей африканского города Аептиса он потребовал поставки 3 млн. фунтов масла; от жителей Тиздры — некоторого количества хлеба (В. Afric, 97). По собственному усмотрению Цезарь мог увеличить постоянный налог на имущество. Так, жителей Карал он заставил платить вместо десятины восьмую часть доходов (В. Afric, 98).
Обзор этих сохраненных традицией примеров убеждает в том, что, не отменяя традиционных принципов и методов провинциального управления, Цезарь определил новые задачи и направления в этой сфере. Они должны были обеспечить интеграцию провинций в единый имперский организм и эффективное управление этим организмом. При этом решение поставленных задач осуществлялось Цезарем на персональной основе{570}: он соблюдал и долг государственного деятеля — гражданина Римской республики, и социальные обязательства патрона и покровителя провинций от лица все той же Римской республики.
Важную роль в трансформации республики в империю играла социальная политика Цезаря. Ранее (гл. 3.1) нами было зафиксировано, что на начальных этапах политической карьеры у Цезаря не было ни однозначного отношения к сословным проблемам, ни четкой программы социальных реформ. Стремясь завоевать личный авторитет, он противопоставил свою политическую практику сенатской, что давало основание и его современникам, и историкам Нового времени считать, что он действовал в традициях республиканского демократизма и римских популяров. В 65 г. в должности эдила он украсил форум и провел игры. Плутарх писал, что пышными затратами на устройство театральных представлений, церемоний и обедов он затмил предшественников (Plut. Caes., 5). В популистском духе была проведена также акция демонстрации посмертной маски Мария и последующего восстановления марианских трофеев. Древние подчеркивали, что это было сделано, несмотря на сопротивление нобилитета, но с одобрения народа (Plut. Caes., 6; Vell., II, 43, 4). Еще раз обратиться к анализу этой акции необходимо для того, чтобы понять, было ли отношение Цезаря к сословной борьбе и, следовательно, к сословной проблеме в целом принципиальным и осмысленным. Итак, акция была продумана и осуществлена в политическом, социальном и морально-этическом отношении идеально. Цезарь использовал такой вполне допустимый предлог, как похороны своей тетки Юлии — жены Мария. Погребение умершего было частным событием, но римская ритуальная процедура: погребальная процессия, надгробные речи, погребальная тризна и т. п. — привлекала огромное количество людей и придавала погребальной церемонии важный общественно-политический резонанс. Сакральная традиция требовала, чтобы во время церемонии были выставлены маски предков, занимавших курульные должности, их военные трофеи и знаки отличия; в надгробной речи перечислялись не только деяния новоусопшего, но и всех предков. Продемонстрировав изображение Мария, Цезарь, таким образом, как частное лицо, следуя кодексу mos maiorum, исполнил свой гражданский долг; как человек общественный, заявил об обоснованности своих политических амбиций и претензий. После похорон тайно на Капитолии были выставлены марианские трофеи. Хотя общественное мнение приписывало эту акцию Цезарю, сам он публично отрекся от причастности к ней. По причине нечеткости и противоречивости античной традиции это событие можно реконструировать двояко: либо марианцы организовали акцию и воспользовались именем Цезаря; либо ее предпринял сам Цезарь, не предполагая, однако, при этом использовать марианцев как политическую силу, поскольку те, по определению Плутарха, были в это время унижены и влачили жалкое существование (Plut. Caes., 6). Скорее Цезарь просто использовал ситуацию — играя на общественных противоречиях, он стремился достичь собственной популярности. Мы не можем согласиться с мнением исследователей, которые видят в данном событии демонстрацию принципиальной приверженности Цезаря идеям популяров{571} и в конечном счете демонстрацию его революционно-демократических настроений{572}. За всеми действиями Цезаря нам видится главным образом его первая откровенная заявка на роль политика, вставшего над узкими сословными политическими интересами и стремившегося к завоеванию политического авторитета в самых широких слоях римского общества.
