Более того, во второй половине III в. римская агрессия «выплеснулась» за пределы Италии. Э. Бэдиан полагает, что главными целями Рима при этом были стратегические и политические^{32}. На наш взгляд, ученый в данном случае неоправданно отодвигает на второй план экономические мотивы римской агрессии. Еще в 312 г. была проведена военно-торговая магистраль — Аппиева дорога, связавшая Рим с южным морским побережьем (Liv., IX, 29, 6; Diod., XVI, 69). ВЗИг. народным собранием был принят закон о том, чтобы «народ решал (вопросы) о назначении корабельных дуумвиров с целью снаряжения и починки судов — ut duumuiros nauales classis ornandae reficiendaeque causa idem populus iüberet» (Liv., IX, 30, 4, 1—3). Ливии подчеркивал, что последняя акция касалась прежде всего «военного дела». Отрицать военно-стратегическое значение осуществленных в 312—311 г. мероприятий нельзя. Однако нам представляется, что они отражали и усилившийся уже в конце IV в. материальный интерес римского гражданства (причем самых широких его кругов) к морской торговле. Постепенно на первое место в экспансионистских планах Рима выступили экономические мотивы^{33}.

В результате 1-й Пунической войны у Рима появились первые провинции — Сицилия, Сардиния и Корсика. Позднее в качестве провинций и зависимых государств, связанных с римской республикой союзническими договорами, под властью Рима оказалось практически все Средиземноморье. Движение на запад диктовалось стремлением найти новые сельскохозяйственные и торгово-ремесленные возможности. Аннексия на востоке была связана со стремлением поставить под римский контроль более развитые в экономическом отношении области Восточного Средиземноморья. На север римлян влекла возможность воспользоваться природными богатствами, стремление получить рынки сбыта ремесленной продукции, необходимые источники сырья и рабов.

Римское государство успешно эксплуатировало провинциальную периферию: из Сицилии и Северной Африки поступал дешевый хлеб[5], из Македонии и Испании — металлы и т. п. Кроме того, в ходе экспансии Рим получал огромные денежные доходы и колоссальное количество рабов. Римские завоевания были столь мощным источником материального достатка, что в середине II в., после кампании Эмилия Павла в Македонии (168 г.), римские граждане перестали платить налоги (Plut. Paul., 38).

Переломными в процессе римской агрессии можно считать события середины II в., когда после подчинения Цизальпинской Галлии и разрушения Карфагена и Коринфа (146 г.) Рим, во-первых, столкнулся с варварским миром галлов, германцев и дунайских племен; во-вторых, оказался перед необходимостью покорения остального эллинистического мира. Однако в это время обнаружилась парадоксальная в истории Римской республики ситуация: следствием каждой новой внешней победы являлось в конечном итоге внутреннее потрясение^{34}. Главной причиной этого исторического парадокса было несоответствие между возникшей к середине II в. территориально-административной по существу имперской системой Рима и организованной на полисных основах римской государственностью. Римская экспансия делала прежнюю республиканскую политическую систему, рассчитанную на небольшую общину и нецелесообразную в новых условиях, анахронизмом.

При всем своем стимулирующем значении для развития Римской республики внешние завоевания стали тем не менее фактором дезорганизации римской civitas^{35}. Чтобы преодолеть процессы дезорганизации и дезинтеграции, охватившие римское государство, необходимо было перейти от традиционной полисной внешней и внутренней политики к политике имперской. Это было возможно лишь при условии осуществления всеобъемлющей социокультурной реформации, что стало главной задачей и насущной потребностью всего последующего развития Рима. Реформация продолжалась в течение ста лет (133—30 гг.) и завершилась утверждением Римской империи.

К середине II в. произошло колоссальное увеличение территории, объединенной римским империем, население которой могло составлять по самым приблизительным представлениям несколько десятков миллионов человек. При этом количество собственно римских граждан оставалось незначительным. К сожалению, мы не имеем абсолютных количественных показателей для того, чтобы окончательно определить численность римского населения в тот или иной период. Правда, в нашем распоряжении есть данные римских цензов, которые, начиная со времен Сервия Туллия, проводились каждые пять лет. Однако они очень ненадежны, прежде всего, потому, что неизвестны точные принципы проведения переписей и включения римлян в цензовые списки. Так, Ливий, ссылаясь на Фабия Пиктора, отмечал, что в первый цензовый список Сервием Туллием были включены не все римские граждане, а лишь 80 000 способных носить оружие (Liv., I, 44, 2). Видимо, этот же принцип был положен в основу и позднейших переписей населения^{36}. Нам известны, например, неоднократные случаи снижения минимального ценза, связанные именно с необходимостью увеличить численность римской армии (Polyb., XXXV, 4; Арр. Hisp., 46). Безусловно, при таком подходе учитывалась лишь часть римского гражданства, и любые попытки определить абсолютную численность населения Рима имеют гипотетический характер. По сведениям Ливия, римское гражданство постепенно увеличивалось от 117 319 человек по переписи 459 г. (Liv., Ill, 24, 10) до 297 797 человек по переписи 256/255 г. (Liv. Per., 16) и до 338 314 человек по переписи 160—153 гг. (Liv. Per., 47). Если иметь в виду, что приведенные Ливием цифры касаются лишь мужчин цензового возраста, общую численность римского населения в середине II в. можно определить в 1 млн. человек^{37}. При этом население Италии могло составлять, по подсчетам П. А. Бранта и Г. Альфёльди, более 3 млн. человек^{38}.

Но дело в данном случае даже не в гипотетичности подсчетов, а в том, что при любых количественных показателях соотношение подвластных Риму территорий и их народонаселения и собственно римского гражданства было непропорциональным. Это имело важнейшие социально-экономические и политические последствия для римской civitas.

Первым и наиболее очевидным последствием стало расширение колонизационной политики Рима, изменение характера и целей римской колонизации. Колонизация приобрела массовый характер. Только за первые три десятилетия II в. в колонии, по подсчетам X. Дитера и Р. Гюнтера, было выведено 40—50 тыс. римских граждан^{39}. По причине отсутствия конкретной статистики мы можем принять эту цифру лишь условно, как показатель наметившейся тенденции, которая, кстати сказать, подтверждается античной традицией. Так, по сведениям Веллея Патеркула, в первую четверть II в. римлянами было основано около 10 колоний (Vell., I, 15, 45; ср.: Liv., XXXIV, 45, 2; XXXVII, 57, 3; XXXIX, 22, 50; 44,10; XXL, 29,1; XLI, 27,10).

Римская колонизация Италии приобрела широкий территориальный размах. К. Ю. Белох считал, что италийские владения Рима к началу Союзнической войны (90—88 гг.) составили 5 500 000 га^{40}. Увеличение ager publicus шло за счет италийских общин, которые, оказавшись под римской властью, обычно теряли 1/4 часть^{41}, а то и половину своих земель (Liv., XXXVI, 39, 3). При этом колонизация стала социально ориентированной государственной политикой: в колонии выводились беднейшие римские граждане, а начиная с конца II в. — отслужившие свой срок ветераны. Впервые было осуществлено наделение землей отслуживших солдат, «прошедших со Сципионом африканскую кампанию», в 201/200 гг. (Liv., XXXI, 4; ср.: XLIX, 5). В I в. это стало обычной практикой. Веллей Патеркул не случайно подчеркивал тот факт, что после шестого консульства Мария (100 г.) «трудно припомнить основание какой-либо колонии, …если не военной — Neque facile memoriae mandauerim quae, nisi militaris, post hoc tempus deducta sit» (Vell., 1, 15, 5, 57)[6].