«Серапионовы братья» пошли по неверному пути. Когда я прочел манифесты братьев, для меня ясна была угрожающая им опасность. Общественный индифферентизм, политическое безразличие, отсутствие мировоззрения, культ каприза и от всего освобожденное вдохновение страшны не только в общественном, но и в эстетическом смысле. Талант, вовлеченный в орбиту движения умирающих сил и идей, туда, где нет развития, — такой талант тускнеет очень скоро. И как быстро, сверкнув на мгновение яркими звездами, стали меркнуть братья… «Партизаны» создали славу Всеволоду Иванову, уже «Цветные ветра» ничего не прибавили к этой славе. Потому что не найти писателю новых образов, новых красок и звуков, новых движений человеческой души, если он застревает среди общественных сил у которых нет будущего, и душевный мир которых не имеет данных для развития…

Первой основной особенностью творчества серапионовцев, с формальной стороны, является главенствующая роль действия в их повестях, обилие событий и событий именно в бытии (смерти, измены, сражения, побеги и т. п.), а не в психике (разочарования, прозрения, отчаяния, уверования). Этим рассказы и повести серапионовцев явно противоположны тургеневской школе в русской литературе с ее обилием душевных процессов, но с малочисленностью событий во внешнем и в психическом мире…

Характерной особенностью серапионовцев (особенно М. Слонимского) является исключительный интерес к внешней стороне событий, почти без попыток освещения внутренних переживаний их участников…

Второй отличительной особенностью серапионовцев — и особенно М. Зощенки — является манера «сказа» в их писаниях. Рассказ ведется не от лица автора и не его языком, а языком выдуманного рассказчика… Такой рассказчик является маской, скрывающей подлинный лик писателя, не желающего прямо высказываться или навязывать свои суждения читателю…. Особенность сказа серапионовцев, общая им с Лесковым и Гоголем, писателями, не имевшими, как и серапионовцы, широких общественных интересов и лишенными понимания передовых идей своего времени — прятанье в сказе за маску обывателей, людей ограниченных, говорящих языком «ниже» обычного литературного, более примитивным, полным ходячих, уличных, исковерканных словечек, отражающим путаницу примитивного обыденного сознания. Зощенко особенно верен этому принципу….

Вопрос о причинах анекдотичности трактовки революции у серапионовцев, как и их нелюбви к изображению немещанских чувств и характеров, упирается в вопрос уже о содержании их творчества, в вопрос о том, что они видят и отображают в революции.

М. Зощенко особенно любит вести рассказ от лица плутоватого обывателя, порою с уголовными наклонностями, но во всяком случае находящегося в эпоху происходившей в нашей стране гражданской войны в весьма прохладных отношениях с обеими враждующими сторонами, являясь по отношению к ним представителем мародерствующего, тунеядствующего, лишнего «тыла». Правда, Зощенко описывает главным образом происходящее по сю сторону черты войны. Поэтому и враждебный нейтралитет его сказители и их герои держат почти исключительно по отношению к революционной пролетарской власти и общественности…

Если Зощенко не подумает над современностью всерьез, то ему действительно скоро будет нечего сказать, кроме «анекдотиков», и тогда никакие приемы не спасут.

У Слонимского — своя узкая сфера наблюдений — главным образом, профессиональная военщина империалистской и гражданской войны и ее своеобразный быт, взятый с обыденной стороны в аспекте комическом по внешности, но трагическом изнутри — трагизмом пустоты. Гораздо богаче и разнообразнее сфера творчества Н. Никитина….

Я знаю, что не обязаны художники-писатели воспевать революцию, но мы вправе констатировать в свою очередь, что серапионовцы-прозаики не видят в революции ее творческого начала, ее пафоса, ее героизма, не воспринимают ее, как начало преображения мира, не чувствуют ее возвышающего душу взлета, но видят порою глубоко и проникновенно лишь ее внешний трагизм — расстрелы, смерти, да видят торжествующих обывателей с партийными билетами и без оных и обывателей обиженных. Вот почему серапионовцы анекдотичны, не любят героической психологии и предпочитают беспсихологичного обывателя. — Это искривление серапионовского зеркала надо знать. Нас спросят: какова же классовая природа этого зеркала? Оно — не буржуазно: в нем нет ни злобы к революции, ни убегания от ее мотивов. Оно — не пролетарское: в нем нет пролетарского восприятия революции, как своими руками творимого преображения мира. Это зеркало психологии мелкобуржуазного интеллигента, стоящего в сторонке, иронизирующего над левыми и, больше, над правыми, жадного до жизни и радующегося, что он жив, и думающего, что по существу строй жизни остался непоколебимым. Мелкий буржуа же, как известно, может пристать и к пролетариату, и к буржуа. Поживем — увидим…

Тихонов, конечно, — не представитель классово-пролетарской поэзии. Слишком много авантюризма, индивидуализма, любви к разрушению, к войне, как таковой, в его стихах; слишком мало в них от стихии труда. Но пока что он хорош и таким, каков он есть. Он — выразитель одной из интереснейших стихий нашей революции. Может быть, он с лучшей частью этой стихии приноровится к пролетарской, творческой, упорно-кропотливой и великой по размаху работе современности. Тогда он будет еще неопределенно долго современным поэтом и поэтом революционным. Во всяком случае, в истории место той стихии, которой его поэзия является пока лучшим выразителем, обеспечено…

Испытанный борец за пролетариат, видный советский сановник, может быть, полпред, — впрочем, несомненно, полпред, об этом догадываешься сразу, — через Германию, через Рур едет в Лондон. Имя полпреда неизвестно, оно раскрывается только в конце, — в этом главный интригующий момент — все равно чего, рецензии о книге или книги.

Во всяком случае ясно, что это — человек, привыкший управлять движениями и судьбами миллионов, и отсюда это «мы». «Нам не важно, что болтает Штреземан…». «Нам не мешает поучиться у Англии политическому чутью…» «То, что в Саксонии организуются пролетарские дружины, — вселяет в нас большие надежды…». «Дети — наша надежда и наше счастье…», «В нашем военном артикуле есть новый лозунг: мы готовы…»

Последнее — звучит совсем по-Троцки; уже не вождь ли Красной Армии этот таинственный полпред? Нет: дальше явно слышен голос Зиновьева. «Вандервельде купил Бельгии на французские кредиты гороховое пальто…», «Двурушничество центральных партий выкинуло их в эмиграцию…», «Пуанкаре — непрошенный генерал на чеховской свадьбе», но — «пролетариат Франции вспорет свадебные перины и пустит пух по ветру».

И еще одна деталь говорит за то, что это не Троцкий. Как известно, Троцкий — один из тех, кто защищает так называемых «попутчиков», а наш полпред — с «попутчиками» по-напостовски пренебрежительно строг: «Не следует серьезничать с попутничеством, и эту общественную вехочку примазывать к своим вехам своей дороги — чрезвычайно вредно».

Чье бы имя ни скрывал под маской полпред, — по всему тону, по всей решительности политических афоризмов — англичане и немцы за версту чуют, что это один из рулевых мировой политики, и такова уж судьба великих людей — липнут к рулевому корреспонденты, коммерсанты, члены парламента. Началось это сейчас же — в вагоне, где знатный путешественник объяснил специальному корреспонденту «Чикаго Трибюн», что цель России — «революция в мире, коммунизм». Дальше для полпреда двумя американскими корреспондентами был сервирован изысканнейший завтрак в первом рижском отеле «Roma». Затем — «английские журналисты, интервьюируя о Руре, осторожно спрашивали меня: „Не думаете ли вы, что скоро Германии придется воевать?“». Затем — «один из английских парламентских деятелей в беседе со мной о судьбах Германии»… Вообще — отбою нет от разных деятелей: и «около нас складывается круг, маленькая колония», и — удивляться ли? — у бедного полпреда страшная усталость «от гостей, от файф-о-клоков, от визитов, от вечеров…»