А застолье между тем катилось по широкой, много раз проверенной колее — курительницы с триноплей, бокалы с вином и пивом, вместительные емкости с печеным, вареным и томленым. Словоизлияния рекой, панегирики водопадом, икра карпа Ре горой. Командовала процедурой вторая жена Тота, та самая подопытная, родившая Зиусурду, — шутила с гостями, сочилась радушием, гоняла прислугу и в хвост, и в зад, и в гриву. Иерофант культа бдел, следил за безопасностью, не выходил из укрытия и жрал Тота взглядом — а ну как, не дай бог, чего случится с патроном-то? На всех жрецов богов не напасешься. В общем, все было, как всегда, без изюминки. Так что досидел Ан до сладкого, ужасно заскучал и, не прощаясь, по-кассиопейски, отчалил. Ему хотелось на звездолет, в клетку, в тесную компанию урчащих муркотов. Донельзя свирепых, до одури страшных, зато по-настоящему живых. Даже не подозревающих, что такое ложь, фальшь, игра, ханжество и лицемерие. Однако сразу в когтистые объятия не получилось.

— Генерал, во время вашего отсутствия на посудине без происшествий, — доложил ответственный дежурный полковник Кумарби, остающийся всегда в отсутствие Ана за старшего. — А вот в любимом отечестве вроде бы переполох. Изрядный.

Энлиль тогда постарался, здорово отделал его. Выбил глаз, расплющил нос, разворотил пах, и совсем не удивительно, что Кумарби сейчас пребывал на легких работах — куда убогому податься. Тем более без яиц.

— Что такое? — насторожился Ан. — Надеюсь, не очередная военная конфронтация?

Как ни вертела, ни крутила его судьба, сколько ни плевало ему в душу отечество, а в сердце, как это ни смешно, он оставался патриотом. После первого же куплета вседорбийского гимна у него появлялись слезы на глазах.

— Да нет, — усмехнулся Кумарби, интригующе вздохнул, и его единственный глаз, налитый кровью, как-то зловеще сверкнул. — Революция, переворот, смена акцентов. Император бежал, Верховный Князь оскоплен, власть взяло демократическое большинство, представленное в Совете рукожопо-рукогрево-хербейским меньшинством. Собственно, случилось это уже давно, неделю назад. Так ведь пока волна-то дойдет до нас. Вот, прошу вас, генерал, матрица с записью, правда, качество не очень. Сигнал слаб. Напряженность поля ни к черту.

— Ладно, вольно. — Ан взял голокристалл, отпустил Кумарби и направился — нет, не в логово к хищникам — в противоположную сторону, к себе в кабинет. Он с хрустом активировал матрицу, мягко опустился в кресло и едва не вскочил, словно ужаленный, — перед ним во всем голографическом естестве стоял Алалу. Мерзкий зурбаханский нигрянин-рукогрев с проклятой планеты Нибиру. Только это был уже не прежний Алалу, мокрушник, насильник и садист, нет, добродетельнейший член социума в неброском маршальском реглане. И говорил он уже не по фене, не с понтом, не с матом и не через губу — нет, человечно, улыбаясь, с воодушевлением добродетели. Он, оказывается, всю жизнь скорбел за судьбы всех обиженных и оскорбленных, а потому стараниями проклятых эксплуататоров вообще и свергнутого режима в частности провел свои лучшие годы в мобильной галактической тюрьме. Про планету Нибиру не слыхали? Однако даже там, в раданиевой шахте, он не прекращал жестокой и бескомпромиссной борьбы, радел за дело эмансипации всех униженных, оскорбленных, злобно втоптанных в грязь и смешанных с оной. За всех несчастных, убогих, сирых, несправедливо обделенных судьбой. И сейчас, пребывая на ответственном посту начальника Главных Сил Безопасности, он не собирался останавливаться на достигнутом и готов был бороться до конца. Какого конца? Естественно, победного. Вместе с законно избранным всем народом президентом он громогласно и стократно повторял:

— Свобода! Равенство! Братство! Перекройка! И еще раз равенство!

Подождав, пока Алалу заткнется, Ан встал, дезактивировал матрицу и задумчиво обошел кабинет. Настроение у него упало: он прекрасно знал возможности Главных Сил Безопасности. И еще он знал, что предают только свои. Что-то больно весело, по-боевому блестел нынче глаз у Кумарби. Интересно, стукнул или нет? А впрочем, даже если и стукнул, то это ничего не значит. За тысячи лет аппаратура звездолета разладилась, генераторы потеряли настройку, да и частота вещания к тому же меняется. Вероятность того, что послание Кумарби не затеряется в гипервакууме, ничтожна. А может, и вообще не было никакого послания, никакого стука-бряка. Впрочем, что гадать. Практика — критерий истины.

— Вот что, братцы, — вызвал Ан Гиссиду и Таммуза. — Возьмите-ка вы Кумарби за яйца или за то, что там осталось у него, и спросите, давал ли он сигнал SOS в эфир или нет. А потом, вне зависимости от ответа, уберите. Тихо, мирно, без свидетелей и эксцессов. Устройте какой-нибудь несчастный случай, ну, например, падение с высоты. Не мне вас учить. Действуйте.

Бодро улыбнулся Ан, подмигнул мокрушникам и отправился к хищникам. Сильным, свирепым и безжалостным, таким же, как и он сам.

Звонок мобильника ударил, как хлыстом, оторвал от чтения и мигом возвратил из прошлого к реалиям настоящего. Как пить дать, безрадостным — что хорошего может случиться зимним утром, в час собаки[243]?

«Это еще кто?» — глянул на экран Бродов, скверно помянул АОН и, почему-то поднявшись, врубил связь.

— Да?

И снова сел. Звонила девушка Дорна. Сразу чувствуется, с периферии, издалека, голос ее был еле различим за хаосом посторонних звуков:

— Слушай меня внимательно и не перебивай. У тебя есть минут десять. Бери ноги в руки и вали. В гостиницы больше не ходи.

— А мои люди? — все же перебил Бродов. — Им как?

— Да никак, — усмехнулась Дорна. — Номер их шестнадцатый, они ничего не значат. Пришлым нужен ты. Вали. Все, до встречи.

Пискнуло, клацнуло, звякнуло, и связь благополучно прервалась. Даниле почему-то показалось, что звонила ему Дорна с того света. Однако долго думать на эту тему он не стал — глянул на часы, шмелем собрался и, не выключая свет, подался из номера. В твердой и непоколебимой уверенности, что звонок этот утренний не шутка, не розыгрыш и не банальная дешевая веселуха. А потому, пока спускался, тоже позвонил Рыжему:

— Со мною все хорошо. Валю по-тихой. Услышимся. Пока.

— А-а, — сразу все понял Рыжий, отчаянно зевнул. — Давай. Ох и не верю я, что все будет тихо. Ни хрена не верю.

Однако ничего пока не нарушало безмятежность утра — Бродов в мире и согласии вышел из гостиницы, глубоко вдохнул, быстро, хрустя снежком, зашагал по направлению к Московскому проспекту, как вдруг в номере его ярко полыхнуло, и на землю под раскаты взрыва полетели стекла, штукатурка, рамы, щепки. Репутация «России» полетела. Да, похоже, кто-то закатил гранату в его номер, так что Дорна позвонила очень, очень кстати.

«М-да, такую мать, Рыжий прав. По-тихому не получилось». Бродов выругался, прибавил ход, однако на Московском замедлился, перевел дыхание и двинулся спокойно, в манере гуляющего человека, которому некуда спешить. А действительно, куда спешить-то? Где супостат? Где агрессор? Реальной информации ноль. А без знания, которое сила, если поспешишь, то всех уж точно с гарантией насмешишь, а самому будет совсем не весело. Так что шел себе Данила спящим городом, никуда не спешил, чинно так, степенно. Думу думал — вспоминал, прикидывал, сравнивал, анализировал. Значит, ануннаки? Значит, вернулись? Значит, хранят инкогнито? Вернее, всеми силами хотят его сохранить? Зачем? Чтоб не получить по шапке? От кого? И почему? М-да…

Данила даже не заметил, как дошел до Ворот, повернул направо и двинулся по Лиговскому. Из всей сложной гаммы чувств у него сейчас доминировало одно — стойкое, ничем не заглушаемое ощущение голода. А потому, увидев вывеску: «Бистро. 24 часа», он без колебания зашел, подтянулся к стойке, оплатил заказ и, усевшись за стол, принялся ждать халдейку. Кафешка была так себе, без прикрас — с чертову дюжину столов, соседствующих с вешалками, пластмассовые вазочки, обшарпанные банкетки. Над стойкой на кронштейне стоял бюджетный «Самсунг», на экране его выкаблучивалась увядающая поп-звезда. Очень хорошо, что без звука. Публика была под стать, без апломба и претензий, — пара уставших вусмерть сыроежек-минетчиц, два уже никаких быка, всхлипывающая баба в «пропитке» и в соплях, гарны хлопцы с окраин, не доехавшие до вокзала. Что им всем до ануннаков, до пришельцев, до глобальных проблем? Как были хомо эректусы, так и остались. Похоже, гениальный Тот где-то недоглядел. А может, наоборот, смотрел в перспективу. Очень, очень далекую перспективу.