Потомственному колдуну все эти разговоры про жену, брачные узы и домашние пироги очень не понравились. А потому он сделал волшебный пасс, взялся за бутылку коньяку и изрек густым басом, подражая пастырю Божьему:

— Чада мои! Братья и сестры! Как напитал всех алчущих святой преподобный Иаков Железкоборский, чудом от паралича излечивающий, так и вы примите толику малую от благостей и щедрот Господних. Говорю вам истинно: вкушайте, плодитесь и размножайтесь, ибо короток век человечий. — Экстрасенс мужественно поборол икоту, качал разливать коньяк и заговорил уже током ниже, без надрыва и понтов: — Да, ребята, а ведь не за горами двенадцатый год, когда двадцать третьего декабря приключится конец света, как это следует из календаря древних майя. А уж когда он наступит, если майя не врут, то все, хана, край, амба, пишите письма мелким почерком. Да и индейцы хопи в своих резервациях толкуют примерно о том же самом[79]. Сядем все. Вернее, ляжем. Так что времени терять не след, надо плодиться и размножаться.

— Все это фигня, — отреагировала Лена. — Лапша лохам на уши, банальный охмуреж.

Было не ясно, что она имела в виду — то ли пророчества древних майя, то ли словоизлияния пьяного мага.

— Фигня, и еще какая, — обрадовалась Наташа. — Полное дерьмо. Мне вот цыганка нагадала, что я останусь у пирамид. Это с какой же такой стати? В гарем не собираюсь, евреев[80] всех извели, в море ни ногой и летаю самолетами «Аэрофлота», у которых, как известно, все посадки мягкие. Нет, нет, все эти прогнозы-пророчества для легковерных дураков. А мы на бога хоть и надеемся, зато и сами не плошаем.

— Это точно, — одобрил Бродов, с удовольствием съел пирог и, глянув на часы, начал собираться.

— Ой, надо еще супруге позвонить, как у нее там с анализами. Она ведь у меня в положении, на третьем месяце.

Данила встал, махнул всем ручкой и свинтил, провожаемый убийственным взглядом экстрасенса. Во сне он опять услышал голос Дорны, таинственный и манящий, звучащий головоломкой. Ну нет бы по-простому, по-нашему, по-русски. Не жизнь была бы — песня… Эй, девочка Надя, и чего тебе надо? Ох женщины, женщины, загадки мироздания.

— Пошло говно по трубам, — сообщил Шамаш, мгновение подождал и, затаив дыхание, по чуть-чуть принялся притормаживать гипердвигателем. На приборы, даром что взбесившиеся, даже и не взглянул, полностью полагался на интуицию. Да и какие, на хрен, тут приборы, когда все делается наобум, на ощупь, на авось. Уповая лишь на удачу.

Ан и Парсукал молчали, судорожно сглатывали слюну, лица их превратились в меловые маски, по телу струился пот. Не февральские[81] и не вольтанутые[82], они хорошо врубались, чем все может кончиться. Ведь что такое Канал? Это трасса, бетонка, столбовая магистраль, от которой отходят разъезды, грунтовки, второстепенные дороги. И если лоханешься, свернешь не на них, а, боже упаси, притрешься к обочине, то все, финита, аллес, с концами, пишите письма мелким почерком. И здесь имеют место быть три варианта. Первый, это если повезет, то просто смерть, аннигиляция, мгновенный распад. Во втором — всего лишь с концами съедет крыша. Ну а уж третий вариант не пожелаешь и врагу. Впрочем, нет, врагу как раз такое и пожелаешь. Оказаться замкнутым во временной петле, дабы снова и снова — вечность — переживать все ужасы последнего мига. Да, перспективочка. Нет, право же, только полные кретины суются в гиперпространство без программы зэт.

— Ну, сука, бля. — Шамаш тем временем вздохнул, сгорбился, уткнулся подбородком в грудь и сделал еле уловимое последнее движение рукой. — Трындец.

Двигатель, повинуясь его воле, смолк, наступила мертвая тишина, махина звездолета потеряла ход на торной дороге в бесконечность. Куда занесет его нелегкая? Дай-то бог, чтобы не на обочину. Лучше уж сразу в кювет.

Однако Шамаш, как видно, родился под счастливой звездой. Да не под одной. Звездолет едва заметно вздрогнул, в воздухе почудилось движение, и на экранах внешнего обзора возникли мириады звезд. Тех самых, от фортуны, счастливых до одури.

— Ни хрена себе, сработало, — только-то и шепнул Шамаш, всхлипнув. Парсукал заржал, Ан же, как это и положено начальнику, сразу обозначил дистанцию:

— Ну что, бля, гиперканалов не видали? Хорош впадать в истерику, лучше мозгой шевелите, прикидывайте хрен к носу, в какую жопу попали. Гм… Я хотел сказать, в какую галактику.

В это время заурчал сервомотор, створки прохода разошлись и пожаловал разбойник Красноглаз, отвечающий за охрану потерпевших.

— Утес, терпилы вроде оклемались, начинают вошкаться. Многие блюют. Я на всякий пожарный скомандовал их всех стреножить. И приземлить на пузо. Все как положено, мальчиков направо, девочек налево. Таки какие мысли, утес?

Один глаз у него и в самом деле был налит кровью, как память о живодерах[83] из «Черного селезня»[84]. Об их крепких, подкованных ментовских сапогах.

— Значит, так. — Ан задумался, глянул на экран, где мерцали гроздья неизвестных созвездий. — Наблеванное убрать. Скважин поделить, по-честному, я проверю. Терпил — вывернуть налицо[85], раздербанить по мастям, выстроить по струнке. Честные фраера — в сторону, жуланы невысоковольтные[86] — в другую, фрукты[87], черносотенцы[88], фиги[89] и помидоры[90] — налево. Упритесь рогом, буду через два часа. Да, кстати. Певичку эту эстрадную[91] откантуйте-ка ко мне в хату. Будем в натуре посмотреть, какая она солистка[92]. Ну, вроде все. Давай шевели грудями. Действуй.

Для себя и для своего клана Ан ангажировал все пять президентских люксов — больше на звездолете не было.

— Лады, утес, мы — шементом[93]. Мокрощелок на конус. Оперсосов на мясо.

Красноглаз усмехнулся, с одобрением кивнул и вразвалочку, напоминая со спины шкаф, вышел из рубки. На экраны он даже не взглянул — небо, блин, в блестках мы, что ли, не видали. Хрен бы с ними, со звездными скоплениями, светят, светят, а ни фига не греют.

— Ну что, прикинули? — повернулся Ан к сумрачному Шамашу. — Где мы?

Честно говоря, ему было плевать, где именно. Главное — на свободе, в добром здравии. И не с пустыми руками, и не с голой жопой.

— Я что, Фликасовский? — загрустил Шамаш, горестно набычился, всем видом изобразил скорбь и нетерпение. — Это вон ГЭВН пусть кумекает, рогом шерудит, она железная. А я вот, утес, не железный. Ты мне про звезду, а я тебе про… Пока будем с понтом здесь пеленги брать, всех трещин путевых там точно разберут. Останутся только швабры, чувырлы, да чувихи с сиккача[94]. Эх, бля, нет в жизни счастья.

Все правильно, вначале надо определиться с бабами, а потом уже со своим положением во вселенной.

— А, вот ты о чем, брат, — сразу понял его Ан, подобрел, само собой, пошел навстречу. — Давай, давай. Только в темпе вальса.

— И мне чувиху забей, — обрадовался Парсукал. — Пошедевральней[95]. И чтобы с литаврами была, цветная, трехпрограммная.