— Э-э-э, вы мне так нарушите чистоту эксперимента, — гаркнул было на шарфюрера доктор Брандт, но тут же замолчал, махнул рукой, глянул требовательно и недовольно на Герту: — Ну что вы расселись, как у пастора на именинах? Вам что, особое приглашение требуется?

Повторное приглашение Герте не требовалось.

— Ганс, Юрген, Отто, — скомандовала она, эсэсовцы подскочили к великану и принялись деловито, с немецкой пунктуальностью, старательно обихаживать его — долой изношенную арестантскую одежду, взамен нее спасательный жилет, один электротермометр — в прямую кишку, другой такой же, зондом, — в желудок.

— Какой мышечный корсет, — изумился Шуман, шмыгнул носом, прищелкнул восхищенно языком, — если бы не знал, что это славянин, точно бы подумал, что вижу Зигфрида.

— Да уж, занятный экземпляр, занятный. — Доктор Брандт кивнул, оценивающе фыркнул и позволил себе мило пошутить: — Хотя фрау Абажур он бы точно не понравился. Сто процентов. Ха-ха-ха… Жена нашего коменданта для своих изделий использует только кожу с татуировкой[13].

Доктор Брандт знал, что говорил, — грудь у русского великана была сплошь в шрамах, в выпуклых отметинах операционной штопки. Было понятно сразу, что получил он их не в тылу.

Между тем у Герты уже было все готово, первая фаза эксперимента из цикла терминальных опытов началась.

— Все, работаем. — Доктор Брандт вытянулся на стуле, в голосе его послышались нетерпение и напор. — Пульс? Давление? Частота дыхания? Температура? Так-с, очень хорошо. А в бассейне?

Температура воды в бассейне была два градуса выше нуля — такая характерна для океанской в районах северных и антарктических широт.

— Все, хорош, запускайте! — довольно приказал доктор Брандт, расслабленно откинулся на спинку и тут же спохватился, привстал, сурово воззрился на охрану: — Э, шарфюрер, в наручники его. Ноги зафиксируйте тоже. А то ведь очнется, начнет гнать волну.

О том, что русский может захлебнуться, он нисколько не беспокоился — особая конструкция жилета фиксировала голову подопытного над водой.

— Яволь, герр штурмбаннфюрер!

Клацнули, будто выстрелили, наручники, крякнули, выругались санитары, с плеском, тяжело плюхнулось в воду тело, за ним резиновыми гадюками тянулись электрические провода.

— Ну вот и ладно, — одобрил доктор Брандт, выпятил губу и повернулся к Шуману, следящему за аппаратурой: — Как там градиент, коллега? Главное, динамика…

Он не договорил. Раздался оглушительный, истошный рык, от которого, казалось, задрожали стены. Боль, злоба, мука, смертельная тоска с бешеной обреченностью звучали в нем. Так, наверное, ревет, ощущая свою беспомощность, разъяренный тигр, угодивший в клетку.

— А, очнулся. Ну и глотка. — Доктор Брандт поморщился, встал из-за стола, тщательно прикрыл фрамугу в стенке бокса. — Нет, нулевой эффект. Разницы никакой. Звукоизоляция у нас, коллеги, как это ни прискорбно, ни к черту. Надо было в свое время заказывать двойное остекление.

Мельком он посмотрел на человека, барахтающегося в ледяной воде, оценивающе хмыкнул и перевел взгляд на доктора Шумана, снимающего показания термометров.

— М-да, коллега, экземпляр нам, судя по всему, попался великолепный. Интересно было бы посмотреть, сколько он протянет… Ну, не буду вам мешать, пойду пообщаюсь с барышнями. Герта, составите мне компанию?

Идти было недалеко, за фанерную перегородку. Там на лежанке, на грязных тюфяках сидели две притихшие, подавленные девушки, их жрал глазами охранник-ротенфюрер[14]. И дело было не в служебном долге — дело было в кипении гормонов. Ведь сидели-то пленницы в чем мама родила — с ними Герта, видимо, уже провела предварительную работу.

— Внимание! Встать! — выкрикнула она, причем вначале на польском, потом на хорошем русском. — Выше подбородок, руки по швам!

Даром, что ли, с отличием заканчивала филологический факультет.

Доктор Брандт, прищурившись, самодовольно кивнул, эсэсовец сунул руку в карман галифе, пленницы, содрогнувшись, быстро поднялись. Мука, стыд, отчаяние, ненависть, презрение явственно светились в их измученных глазах. Статные, крутобедрые, с высокой грудью, они были похожи на вагнеровских валькирий, тощенькая Герта, хоть и с черными петлицами, по сравнению с ними выглядела не очень.

— Какой прекрасный материал! — вслух восхитился доктор Брандт, с горечью не отметил собственного полового возбуждения и начал не спеша, издалека, в этакой отеческой манере: — Красивые славянские фройляйн, вам очень повезло. Вы принимаете участие в специальном биомедицинском эксперименте на благо великой Германии, на благо ее подводников и летчиков. Вам предстоит сейчас согреть своими телами, своим животным теплом замерзшего испытателя, русского пловца. Можете представить себе, что это герой Люфтваффе, приводнившийся где-нибудь в Ледовитом океане, и нужно очень, очень постараться, чтобы поскорее вернуть его в боевой строй. Герта, прошу вас, переведите.

— Яволь, герр штурмбаннфюрер. — Герта взялась за перевод, эсэсовец кое-что поправил в штанах, крик со стороны бассейна ударил по ушам, заставил вздрогнуть пленниц и вызвал гнев у Брандта — дьявол побери, звукоизоляция действительно ни к черту. Как же можно плодотворно работать в таких условиях!

— А теперь самое главное, славянские фройляйн, — продолжил он, но уже напористо, деловито, сугубо по-арийски. — Немецкая наука установила, что наибольшее количество животной энергии выделяется при коитусе, то есть, я хотел сказать, во время полового акта. Он является наилучшим способом для отогревания организма. Так вот, фройляйн, вы должны вынудить этого русского совершить с вами полноценный коитус, приложить все ваши женские силы для достижения этого. А если не приложите, пойдете в крематорий.

— Через лабораторию доктора Хольцнера, — добавила Герта от себя. — Он специализируется на стерилизации славянских женщин. Как вам инъекция фенола в матку? А ну, смотреть в глаза, выше подбородок, руки по швам…

Господи, она бы отдала все на свете, только бы иметь фигуру, как у этой русской.

— Благодарю вас, Герта, — одобрил доктор Брандт. — Полагаю, здесь все будет в порядке, барышни хорошенькие, им есть что терять. Ну-с, пойдемте-ка посмотрим, что там делается у Шумана, в нашем деле главное — не пропустить момент.

Дело у доктора Шумана двигалось. Помаргивали индикаторы, фиксировали данные самописцы, бесценные крохи истины ложились в регистрационный журнал. Однако сам доктор Шуман был хмур, недоволен и сглатывал слюну. Вот чертов русский, до чего же здоров, как медленно падает у него температура. М-да, похоже, вовремя поужинать сегодня не удастся.

— Ну что, коллега, как процесс? — Брандт подошел как-то резко, оскалился, оценивающе посмотрел на показания. — А, ректальная уже тридцать пять градусов. Хорошо, очень хорошо. Ну что, будем ждать. Дайте-ка мне результаты опытов за вчерашний день.

Он устроился за столом, помассировал затылок и принялся вникать в материалы отчетов. Герта тоже опустилась на стул, со всхлипом, по-кошачьи зевнула и, вытащив черепаховую пудреницу, принялась заниматься своим носом. Вздернутым, отнюдь не арийским, говорящим о легкомысленности. Время тянулось медленно, словно патока по стенке бидона. Наконец примерно через час крики стали слабеть, затем наступила тишина, и Шуман в нетерпении сказал:

— Ректальная уже двадцать восемь градусов. Не опоздать бы.

Да, промедление было смерти подобно — остановка сердца у подопытных происходила обычно при этой температуре.

— Ага. — Доктор Брандт поднялся, распахнул фрамугу, в голосе его послышалась крупповская сталь. — Вытаскивайте его, живо. Потом сюда.

Дважды повторять медбратьям, скучающим у бассейна, не требовалось — минута, и носилки с подопытным уже стояли в боксе за перегородкой. Русский был весь синий, без сознания и скорее мертв, чем жив, температура его тела составляла двадцать восемь градусов по Цельсию.