Высокородный Партев преклонил колено и принял из рук царицы прекрасный кубок.

Так щедрой рукой мудрая царица награждала каждого за храбрость. Для каждого у нее находилось слово мудрой похвалы соответственно родовитости и заслугам награждаемого. Радость нахараров была неописуема, и безгранично было их восторженное воодушевление. Одна ее улыбка, один ее взгляд, полный материнской любви, вселял в них бодрость духа, новую энергию и стремление к самопожертвованию. Они были рады тому, что за свои заслуги не только получили воздаяние, но и удостоились лестной оценки такой благородной женщины, как царица Армении.

Когда были розданы награды мужчинам, царица обратилась к женам нахараров, которые оказали неоценимые услуги во время осады. Взор ее не находил среди них ту, которую искал.

— Среди моих храбрецов есть девушка-героиня, — сказала она. — Где Ашхен? Пригласите ее сюда.

Прекрасная княжна Рштуника из скромности пряталась в соседней комнате. Через несколько минут она вышла в роскошном вооружении. Глаза всех обратились на красивую, статную героиню. Царица обняла ее и поцеловала в лоб.

— Дорогая Ашхен, было время, счастливое время покоя и мира, когда наши княжны показывали искусство своих рук в рукоделиях и изделиями этими украшали пышные чертоги нахараров и священные алтари наших храмов. Прошло мирное время, началось время кровавых битв и смерти. И ты своим прекрасным, достойным похвалы примером показала знатным женщинам, что в те дни, когда родине грозит опасность, нежные женские руки вместо иглы должны взяться за копье и вместо ниток натягивать крепкую тетиву. Ты с успехом сделала это. За это, дорогая Ашхен, я опояшу твой благородный стан вот этим поясом и пожелаю тебе еще большей бодрости и силы.

Царица надела на нее пояс с драгоценными каменьями. Княжна со слезами радости поцеловала у нее руку.

Многие из жен и дочерей нахараров также удостоились наград. Когда торжество награждения было окончено, епископ произнес благодарственную молитву, после чего в трапезной палате заиграла дворцовая музыка и царица ласково пригласила всех, кто был в зале, отобедать вместе с нею.

До самого вечера у дверей дворца, на площади, народ с нетерпением ожидал выхода нахараров. Когда они появились, раздались громкие крики радости; толпу охватило воодушевление. Любимых князей со всех сторон хотели поднять и на руках отнести домой; но князья скромно отклонили эти почести. Толпа продолжала идти с ними. Пение и радостные рукоплескания сопровождали нахараров до их жилья.

Прекратив осаду Артагерса, Шапух оставил в занятой части Армении большую часть своих войск под начальством Меружана Арцруни и Вагана Мамиконяна. Сам же с остальным войском направился в Персию. Только через две недели ему удалось добраться до Тарвеза[55]. Здесь, под городом, расположился его огромный стан.

В то же самое время несколько армянских полков по другой дороге спешили к персидскому лагерю. Они прошли через области Гер и Зареванд и, продвигаясь по северным берегам озера Капутан, приблизились к берегам реки Аги.

Полки эти состояли только из легкой конницы, которая походила скорее на партизанский отряд, чем на постоянное войско, хотя была довольно многочисленна. Передвигались полки ночью, днем же, свернув с дороги, отдыхали в защищенных местах. И не только невыносимая жара в выжженных солнцем пустынях, раскинутых от Зареванда до Тарвеза, заставляла их двигаться ночью. Была и иная причина: желание быть незамеченными. Полки передвигались разрозненно, отдельные соединения находились в нескольких милях друг от друга.

Стояла уже глубокая ночь, когда первый отряд добрался до реки Аги. Во время весенних разливов река, размывая свои измельчавшие берега, пробила довольно широкую и глубокую лощину. Теперь же, после убыли воды, она оставила ил, покрытый богатой растительностью. Это побережье было настолько ниже прилегавшей к ней местности, что на нем легко могло укрыться до тысячи людей, не будучи замеченными с проходившей поверху дороги.

Здесь у правого берега отряд остановился для небольшого отдыха.

Стреножив коней, воины пустили их пастись в прибрежных камышах; сами же, достав свои запасы из дорожных мешков, закусили и улеглись спать, держа оружие наготове под головой. Один из них остался караулить.

Он крайне нетерпеливо ходил по берегу и грыз на ходу захваченный с собой кусок копченого мяса. Во мраке ночи не было видно ни зги, только вдали мелкими огненными звездочками мигали не погашенные еще фонари персидского лагеря. Дозорный не отрываясь глядел в сторону лагеря.

Продвигаясь вдоль берега, он незаметно добрался до моста. Мутно-желтые волны реки неслись под многочисленными сводами моста и глухим шумом нарушали ночную тишину. Не переходя через мост, дозорный остановился у одной из высоких опор и напряг слух, не сводя внимательного взгляда с персидского стана. Он долго глядел, но не мог ничего различить и, кроме шума реки, ничего не слышал. Лагерь находился у города Тарвеза, расположенного на левом берегу реки, на расстоянии трех часов пути.

В это время на краю проезжей дороги, которая вела к мосту, какой-то человек высунул голову из ямы, точно крот, и стал осматриваться. Глаза его, привыкшие к ночной темноте, точно глаза зверя, сейчас же различили дозорного, стоявшего у опоры моста. Человек вылез из своей норы и тяжело пополз к мосту.

— Подайте несчастному… — жалобно простонал он, когда подполз ближе.

Дозорный вздрогнул, увидя у своих ног какое-то странное шарообразное тело.

— Два дня не ел, умираю с голоду, помоги, — еще жалобнее протянул незнакомец.

Дозорный бросил ему свой кусок копченого мяса, хотя и сам был голоден. Просивший схватил кусок и с жадностью собаки начал есть, кроша кости своими острыми зубами.

— Видно, ты сильно проголодался, — заметил дозорный.

— Как не проголодаться, господин мой, вот уже вторые сутки никто по мосту не проходит.

— Почему так?

— Разве не видишь?.. Там находится стан персидского царя… Страшась его, никто по этой стороне не проходит. Дороги опустели. Люди боятся выйти из дому, и повстречаться с воинами Шапуха. Проклятые персы, как голодные волки, рыщут повсюду.

— Тебе они ничего не дали?

— Будь они прокляты… Не только не дали, но еще и ограбили. Отняли у меня верхнюю одежду и унесли. Целых десять лет она заменяла мне и постель и одеяло; мне подарил ее паломник-армянин. Не знаю, как обойдусь теперь без нее… Либо замерзну от холода, либо сгорю от жары.

Эти слова он произнес так жалобно, что дозорный снял с себя военную одежду и отдал ему.

— Вот тебе накидка.

Незнакомец сильно обрадовался и схватил неожиданный подарок, бормоча благословения.

— Помоги мне, милосердный господин, донести эту одежду до моей норы, она отсюда недалеко, — попросил он дозорного.

Он пополз к своей конуре, а дозорный нес за ним одежду. Несчастный был прокаженным, изгнанным из людской среды. Свое жалкое существование он влачил на проезжих дорогах, вне городов, в земляных норах, живя подаянием прохожих.

Нельзя было бы при свете без содрогания смотреть на это бесформенное тело. Руки и ноги его почти высохли, лишь на левой руке шевелились остатки пальцев. На лице ни носа, ни губ, торчали только зубы. Глаза в глубоких впадинах беспокойно блестели из безбровых окостенелых глазниц, голос хриплый, точно из разрушенной гортани. Его землянка поистине была дырой, вырытой в земле. В ней можно было только сидеть, но не лежать. Да в этом и не было особой нужды, так как шарообразное тело прокаженного не нуждалось в лежании. Вся его посуда состояла из глиняной чаши, валявшейся в углу в специально вырытой яме. Четыре кола были расставлены по углам его жалкого жилья, на них были положены куски дерева и ветви, обмазанные глиной. Это перекрытие защищало его землянку от дождя и от солнца. Он вполз в свою нору. Но незнакомый благодетель не отходил от него. Иногда для чего-нибудь могут пригодиться и люди, пренебрегаемые обществом и совершенно отверженные.