— Ошибаешься, Амазаспуи: от змеи не родится рыба, а от волка — ягненок!

— Нет, это ты ошибаешься, Ваган! Вот родился же у тебя Самвел, наиблагороднейший юноша.

Едва ли на всем свете можно было найти человека, который посмел бы в лицо так едко порицать этого надменного князя и остался бы безнаказанным. Ваган не только уважал Амазаспуи, но и любил ее. Среди всех дочерей из рода Мамиконянов Амазаспуи выделялась своим высоким благонравием и умом. Поэтому она пользовалась общей любовью. Князь, заметив, что спор принимает неприятный оборот, пренебрег обидой, нанесенной ему родственницей, и сказал:

— Если Самвел не последует за мной, он мне больше не сын. Но оставим это. Мы отвлекаемся от нашего, разговора, Амазаспуи. Я говорил тебе о преступлениях Тирана и Аршака, чтобы доказать, что мы с Меружаном имеем все основания ненавидеть Аршакидов. Еще, более убедительные основания имела ты, Амазаспуи, потому что Аршак убил твоего отца. Так же, как и твой супруг, потому что Аршакиды велели перебить весь его, род. Но и ты, и твой муж не только остались верными, убийцам ваших предков, но даже со всей настойчивостью защищаете их. Кто их защищает, тот наш враг. А с врагом мы поступаем по-вражески. Вот почему я и Меружан разрушили ваши замки и привели тебя сюда в качестве пленницы!

— Для чего же вы привели меня сюда?

— Чтобы твой муж сдался.

— Вот видишь, вместо того чтобы сдаться, он сжигает город Меружана и бросает нас в море огня. Что вы выгадали своей жестокостью, Ваган? Ничего! Вы только вызвали кровавую междоусобную войну. И эта война будет продолжаться бесконечно и примет еще более ужасный характер, если вы не свернете с вашего злодейского пути. Повторяю: тот, кто пытается уничтожить христианскую веру и престол своего государства, — тот изменник и, предатель. Ни я, ни мой муж никогда не будем союзниками предателей!

— Напрасно ты так думаешь, Амазаспуи. Мы, то есть я и Меружан, совершили бы большое преступление, если бы, как ты говоришь, ставили своей целью уничтожение религии. Мы стараемся вернуть наш народ к его исконной религии, к любимым богам наших предков. Большинство народа придерживается старой веры и ненавидит христианство. Что дало нам христианство? Лишь то, что сблизило нас с коварными византийцами и рассорило с нашими старыми друзьями и союзниками — персами.

— Разве можно, Ваган, расценивать веру, исходя из политических соображений и превращать ее в орудие личных интересов? И ради того, чтобы подружиться с персами, отказываться от своей веры? Значит, надо переменить…

— Я еще не кончил, Амазаспуи, ты все время меня перебиваешь.

— Кончай.

— Напрасно ты думаешь, что мы стремимся уничтожить родной нам царский трон. Разве Аршакиды нам родные? Они пришли из чужой страны парфян. Мы их только терпели, терпели их и персы, пока в Персии также господствовала династия Аршакидов. Ныне в Персии эта династия пала, и установилось новое, Сасанидское государство. Сасаниды не потерпят христианскую династию наших Аршакидов. Мы желаем уничтожить этот камень преткновения. После этого мы будем иметь своего родного царя, потому что Шапух обещал дать армянское царство Меружану.

Княгиня презрительно улыбнулась и, покачав красивой головой, сказала:

— Можно ли верить обещаниям вероломного Шапуха? Это же какой-то бред, которым может быть охвачен только сумасшедший Меружан. Пусть так! Но если согласиться с твоими рассуждениями, Ваган, что Аршакиды чужды армянам, так как они пришлые парфяне, то все мы окажемся чуждыми Армении. Например, мы, Мамиконяны — китайцы, предки твоего дорогого Меружана — ассирийцы, и еще многие из носителей нахарарских фамилий являются чужестранцами. Но время сделало нас всех армянами. Теперь все мы говорим на армянском языке, исповедуем армянскую веру и породнились с армянами. То же произошло и с Аршакидами.

Терпение Вагана истощилось. Он встал, подошел к княгине и сказал:

— Ты любишь спорить, Амазаспуи; ты и в детстве всегда спорила, когда мы во дворе замка играли в мяч. Но я скажу тебе очень коротко. Вот наша цель: христианство должно быть уничтожено, династия Аршакидов должна пасть, это необходимо для успокоения нашей страны. Меружан должен быть царем Армении под властью Персии. Мы должны объединиться с персами в общей религии ради большего укрепления нашей дружбы. У нас с ними не должно быть различий в религии.

— Пусть они присоединятся к нам, — прервала княгиня, — пусть они примут христианство, и тогда между нами не будет различий в религии.

— Слабые всегда следуют за сильными. Мы слабы, а они — могущественны.

— По христианскому учению, самый малый является самым великим, а слабейший — могучим.

— Это бредни! Слабый — слаб, могучий — могуч. Ты должна сказать одно, Амазаспуи: согласна ли ты с нами?

— Нет!

— Кто не с нами, тот наш враг!

— Я не считаю себя твоим другом, хотя ты мой дядя.

— Кто не с нами, тот будет наказан, и наказан беспощадно.

— Какое же еще может быть более сильное наказание, помимо этого? — она указала на свои оковы.

— Есть наказание и пострашнее…

— Я готова, Ваган.

— Обдумай получше!

— Я все обдумала и решила…

Ужасные крики усиливались с каждой минутой. Маленькая комнатка, в которой они находились, осветилась ярко-кровавым светом. Спор прервался. Княгиня закрыла глаза и воскликнула:

— Вот, Ваган, ответ на твои угрозы… Вот, чего вы добиваетесь: огня и крови!

Было еще темно, до рассвета оставалось немного времени. Всадник на белом коне, окруженный толпою телохранителей, скакал по улицам взбаламученного города, появляясь там, где волнение было особенно сильным. Бесстрашно проносился он сквозь огонь и около зданий, уже готовых рухнуть. Его исключительная смелость заставляла думать, что он заколдован и никакая сила не смела его коснуться. В народе так о нем и говорили.

Это был Меружан Арцруни. Природа наделила его не только внушительной наружностью, но и громадным честолюбием, а жестокость его не имела границ. Кровь его предков ассирийцев, смешавшись с кровью армян и «вишапидов» из замка Джаймар, придала его могучему телу силу дракона. Грандиозная фигура его была стройна; он был очень красив собою, подобно Сатаилу — ангелу смерти.

В медных доспехах, при ярком свете пожарища, как светозарное солнце, ослепляющее взор, блистал он своей знатностью.

Повсюду, где он появлялся, смолкал шум, стихало волнение. Но зато вслед ему неслись глухие проклятия… Жители его собственного города проклинали его. А было время, и это было не так давно, когда на улицах того же города юные девушки бросали цветы под ноги его белого коня, а женщины воздавали ему хвалу…

Он проехал через большую площадь к своему дворцу. Прекрасный замок, украшенный колоннами, пылал. Он горел не от вражеского огня, а от поджогов горожан.

«Раз горят наши лачуги, пусть горит и дворец» — говорили они, поджигая замок. Он посмотрел на роскошное обиталище своих предков и в гневе отвернулся.

Дворец был почти пуст, так как княжеское семейство выехало на дачи, в вотчину Арцрунидов. В нем оставались лишь некоторые слуги.

На площади перед дворцом собралась огромная толпа. Это были главным образом женщины и дети, бежавшие из горевших домов. Их домашний скарб в беспорядке валялся на площади. Освещенная заревом пожара, группа этих ошеломленных, испуганных людей представляла тяжкое зрелище.

Меружан подъехал к ним.

— Не приближайся, князь Меружан! — закричали женщины.

— Потуши пожар! — кричали дети.

Он поднес руку к глазам. Неужели эта каменная душа в состоянии прослезиться? Значит, детские слезы могут искрошить скалу?

Он поскакал к городским воротам. Там шумела толпа горожан, споря с персидской стражей.

— Горожане хотят открыть ворота! — доложили ему.

— Бери их! — коротко приказал он.

Персы принялись избивать его подданных.

Он двинулся дальше. Его сопровождал один из видных персидских начальников. Когда немного отъехали, начальник сказал: