При первых же лучах солнца загремела дворцовая музыка; музыканты играли неумолчно. Замок Вогакан праздновал наступление весны и вместе с тем персидский новый год.

То не был любимый армянами Навасард, день армянского нового года, который при стечении множества народа ежегодно праздновался в зеленых храмах Аштишата. То был чуждый армянскому народу новый праздник, который в первый раз справлялся в замке Мамиконянов.

То был праздник персов.

Сколько изменений, сколько новшеств произошло с того дня, как Самвел покинул этот замок! Старые слуги и служанки, оставшиеся верными прежним обрядам и обычаям, исчезли; некоторые из них ушли добровольно, а некоторых уволила жестокая мать Самвела. Новые слуги и прислужницы носили персидскую одежду, говорили на персидском языке; большинство из них были персы. Армянский священник теперь уже не имел доступа в замок. Вместо него религиозные обряды исполнял персидский маг. Домашние учителя и воспитатели, и даже дядьки, воспитывавшие детей в духе христианства, были сменены. Их обязанности исполняли персидские жрецы, обучавшие детей религии Зороастра. Даже пища и напитки стали другие. Изменилось и убранство комнат, и весь распорядок жизни. Взамен издревле привычных обычаев господствовали новые, персидские. Вместо старинных дедовских порядков, прелесть которых была в их простоте, всюду царили персидская роскошь и расточительство.

Не было и прежних обитателей замка. Семья Мушега Мамиконяна переселилась в крепость Ерахани области Тайк. Вдова Вардана Мамиконяна, княгиня Заруи, вместе со своими детьми тоже переехала туда. Не было и очаровательной Вормиздухт, мачехи Самвела. Вскоре после отъезда Самвела она покинула замок Вогакан и уехала в Персию.

В замке оставалась только родная мать Самвела, княгиня Тачатуи, которая теперь была полной хозяйкой Вогакана.

Сегодня она одиноко ходила по громадным залам замка, внимательно осматривая каждый предмет, каждую мелочь. Она хотела убедиться, все ли подготовлено к празднику. Одежда ее сверкала золотом и драгоценностями. Сияло и ее красивое лицо. Высокомерная сестра Меружана не уступала ему в красоте, но ей не хватало того благородства черт, какими отличался Меружан.

Зал был празднично разукрашен. На полу были разостланы самые дорогие ковры и небольшие коврики. Стены покрывала нежная парча и разноцветный шелк. Повсюду в окнах в фарфоровых горшках был и расставлены распустившиеся недавно цветы и вечнозеленые растения. Даже сосуды с водой, вином и сладкими напитками, стоявшие рядами на столе, было обвиты гирляндами зелени. Всюду улыбались цветы и зелень — дары только что наступившей весны. Весь зал был опрыскан душистой розовой водой и благоухал приятным ароматом.

Для услаждения гостей по случаю нового года были приготовлены разнообразные утонченные сладости, приправленные восточными благоухающими пряностями. На столах стояли большие изящные блюда со смесью сушеных фруктов семи сортов.

Хотя этот вновь введенный праздник был совершенно чуждым для армян; все же мать Самвела, царица праздника, сумела устроить его с таким вкусом и умением, что многие стремились принять в нем участие если не из сочувствия к хозяйке, то хотя бы из любопытства. Но немало было и таких, которые приготовились участвовать в нем с подлинным удовольствием, — глубокие следы древних языческих обычаев и древних культов еще не исчезли в христианской Армении. Некоторые из гостей присутствовали на празднике из боязни обидеть мстительную княгиню: сестра Меружана не уступала ему в жестокости, но не обладала его великодушием.

Княгиня продолжала одиноко ходить по роскошному залу в ожидании посетителей, которые вскоре должны были явиться, чтобы поздравить ее с новым годом. Она любовалась роскошью окружавшей обстановки и восторгалась. Но ее восторг был неглубоким, он исчезал в ту самую минуту, когда она пробовала заглянуть в свою душу. Давно уже она не получала вестей от мужа. Не имела известий и о сыне Самвеле. Не знала, что делает ее брат Меружан. На целых пять месяцев суровая зима прервала всякое сообщение замка с остальным миром, и потому ей еще не было известно о том, какие несчастья и горестные события произошли в северных частях Армении. Но внутреннее чувство подсказывало ей, что произошло что-то недоброе.

Она уже не раз замечала, что окружающие о чем-то перешептывались, что-то скрывали от нее, и эти тайные перешептывания рождали в ее и без того беспокойной душе тяжелые подозрения. От нее не ускользнуло и то, что с некоторых пор многие из ее подчиненных стали проявлять какое-то безразличие, какую-то неискреннюю покорность, как будто их к этому принуждали. Что это значило? Она затруднялась объяснить.

Вести о поражении Меружана и тяжелое известие об убийстве Вагана его родным сыном лишь недавно дошли до Тарона. Но эти вести все еще казались недостоверными. Некоторые боялись им верить, иные же, если и верили, страшились рассказывать другим. И все же эти слухи вызывали в замке глубокую радость, хотя еще никто не осмеливался открыто выражать свои чувства.

Она сделала больше, чем можно было сделать. Те чуждые новшества, которые ее мужем и братом были введены в Армению огнем и мечом, она внедрила в доме Мамиконянов посредством бескровной борьбы, в том доме, который издавна был примером христианского благочестия. Как она радовалась, как она была довольна своими удачами! Она считала, что почва уже подготовлена и засеяна, оставалось лишь собрать жатву. И как возрадуется ее супруг, когда, вернувшись в свой дом, увидит все в полной готовности.

Что же толкало эту тщеславную женщину вмешиваться в религиозные дела, доступные более сильным умам? На первый взгляд, ничто! Если ее муж и брат проводили свои незаконные меры по различным политическим соображениям, то в ней отсутствовали эти стремления. Она также не имела твердых религиозных убеждений. Но как женщина, она обладала одним качеством: она была аристократка в полном смысле этого слова. Все, что исходило из верхов, по ее мнению, было прекрасно.

Находясь в свойстве с царской семьей Персии, она много раз имела случай бывать во дворце персидского даря и была знакома с семьей Шапуха. Царский двор вызывал в ней восторг. И подобно тому как ей были по душе одежды и украшения жен Шапуха, точно так же ей нравилась и та религия, которую исповедовал Шапух. Она стремилась во всем ему подражать. Старалась, чтобы ее дети говорили на том же языке, какой был принят при персидском дворе, чтобы они получили высшее воспитание, подобающее персидскому двору. То, что было родным, армянским, казалось ей простонародным и даже постыдным. Для чего постоянно краснеть перед персами? К чему отставать? — вот какие мысли волновали ее.

Она подошла к окну и взглянула на солнце. «Почему гости так запаздывают?.. Что это значит?..» — подумала она, и в ее нетерпеливом взоре появились искорки гнева. Неужели же все ее приготовления были напрасны?

Слуги попеременно входили и выходили, внося и унося различные предметы. Вошел и подобострастный главный евнух Багос, с безволосым и наглым лицом.

Хотя Багос пользовался полным доверием княгини, она все же сочла ниже своего достоинства сообщить ему свои сомнения: пройдет ли празднество с подобающей торжественностью? Однако хитрый евнух настолько хорошо знал характер своей княгини, что с первого же взгляда понял, какие чувства волновали ее. Лицемерно улыбаясь, он сказал:

— Некоторое вещи, княгиня, надо вынести.

— Почему?

— Не хватит места для всех посетителей.

— В этом огромном зале?

— Но ведь и число посетителей будет огромно.

Княгиня обрадовалась. Но, скрывая свою радость и представляясь немного рассерженной, она сказала:

— Посетители должны привыкать к порядку, Багос. Нет надобности, чтобы каждый из них обязательно оставался в зале и занимал лишнее место. Они придут, выразят общепринятые добрые пожелания и, получив мое благословение, удалятся в соседнюю комнату и будут там ожидать. Когда прием окончится, они вместе со мной отправятся в капище, чтобы поклониться священному огню и присутствовать при торжественном обряде жертвоприношения. Понял? Иди скажи начальнику двора. Он эти порядки хорошо знает. Пусть все обряды проведет так, чтобы все было подобающим образом и торжественно…