И далее Егоров сделал примечание: «Нельзя с уверенностью утверждать, кто из двоих солгал: командарм 4-й А.А. Коробков Павлову ночью 22 июня или Д.Г. Павлов своим дознавателям. Доподлинно известно, что в самом Бресте практически до открытия немцами огня не происходило ничего из того, о чём якобы докладывал Коробков. Матчасть 22-й тд находилась на своём месте в Южном военном городке, причём из танков были выгружены боеприпасы, а часть автотранспорта находилась на консервации (на колодках). На своих квартирах ночевали командир дивизии генерал В.П. Пуганов, его заместители полковой комиссар Илларионов и полковник И.В. Кононов (у него остался ночевать начальник АБТО штаба армии полковник Е.Е. Кабанов), командир 44-го танкового полка майор ИД Квасе, комбат-1 этого же полка М.И. Кудрявцев и многие другие. Также находились дома командир 42-й стрелковой дивизии, частично располагавшейся в Брестской крепости, генерал-майор И.С. Лазаренко и будущий герой её обороны, командир 44-го стрелкового полка майор П.М. Гаврилов» (с. 89–92).

Но вот далее уважаемый исследователь так и не рискнул закончить вывод — так кто же виноват в трагедии Бреста и почему Коробков врал Павлову о том, что он поднял дивизии Бреста по тревоге и те начали выходить из города до нападения…

Приказ Павлова по округу на основании «Директивы № 1» в штаб 4-й армии поступил около 5.30 22 июня. По Сандалову («Буг в огне»), «в тяжёлой и недостаточно ясной обстановке командование и штаб 4-й армии оставались в Кобрине до 5 часов 30 минут — момента налёта немецкой авиации на штаб армии. За несколько минут до этого мы с командиром прочли полученную моим заместителем, полковником И.Л. Долговым, телеграмму из округа с запоздалым приказом Москвы: “В течение 22–23.6.41 года возможно внезапное нападение немцев. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам быть в полной боевой готовности и встретить внезапный удар немцев”. (Там же, ф. 208, on. 2454, д. 26, л. 69)…»

Сандалов привёл директиву Павлова по ЗапОВО, ту самую, из которой Павлов выкинул положение о ПВО, указанные им реквизиты полностью совпадают с реквизитами директивы Павлова из СБД № 35 от 1958 года — ф. 208, оп. 2454/сс, д. 26, л. 69. Только опись в СБД в 1958 году указана как «совсекретная». А письменный приказ «действовать по-боевому» от Павлова поступил в 4-ю армию аж к 6.00: «В Буховичах (7 километров северо-восточнее Кобрина), куда штаб армии перебазировался к 6 часам утра, была получена следующая телеграмма из округа: “Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому”. (Там же, ф. 208, оп. 2454, д. 2б, л.7б.).».

Врёт ли здесь Сандалов о времени поступления павловской Директивы № 1 в штаб 4-й армии? Вполне может быть. В других воспоминаниях он даёт другое время налёта на штаб 4-й армии в Кобрине — до 5.00.

Вот что пишет в своих «Воспоминаниях…» о звонках около полуночи для КОВО сам П.К. Жуков:

Примерно в 12 часов ночи 21 июня командующий Киевским округом М.Л. Кирпонос, находившийся на своём командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М.А. Пуркаев, в наших частях появился ещё один немецкий солдат — 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М.П. Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность» (М., 1969 г., с. 246).

Вообще-то «в 12 часов ночи 21 июня» «Директива № 1» ещё только зашифровывалась. В Тернополь она стала поступать после 0.30. Пока расшифровали, пока прочитали — уже было около 1.30 (Баграмян пишет, что её расшифровывали чуть не до 3.30 утра — оперуправление-то с шифровальщиками осталось в Киеве…). И в КОВО на самом деле войска по тревоге в ночь на 22 нюня, после полуночи, точно никто не поднимал — это подтверждают мемуары всех очевидцев!

То есть Кирпонос около полуночи получил от Жукова личный устный приказ «быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность», но не выполнил его. И, похоже, в данном случае Жуков не сильно Кирпоноса «подставляет» и врёт — в любом случае и он, и Тимошенко звонили в округа и сообщали, что к ним идёт «шифровка особой важности».

Есть ещё один интересный момент в истории предательства части генералитета РККА летом 1941 года — вопрос «социального происхождения» расстрелянных генералов. Генералы Климовских, Коробков, начальник артиллерии ЗапОВО Клич были офицерами ещё царской армии. (А.Н. Клич, поручик, всю гражданскую войну прослужил в дашнакской армянской буржуазной армии. Затем Клич оказался уже в Красной Армии и к августу 1940 года дослужился до звания генерал-лейтенанта. И Клич с Павловым загоняли артиллерию и после 15 июня на «стрельбы» к самой границе.)

Протоколы допросов этих генералов пока не публикуются, хотя в них наверняка можно найти много интересного. Клич расстрелян в октябре 1941 года, но его дело, по крайней мере, официально, не связано с делом Павлова. А после войны и задавался «вопрос № 4»: «Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?»

Интересно, кто тянул подобных «дашнаков» в РККА и зачем?

И таких «вчерашних поручиков» к 22 июня в Красной Армии было много. Например, бывший поручик Г.К. Маландин, начальник Оперуправления ГШ, который отправлял «Директиву № 1» в западные округа в ночь на 22 июня (о нём был отдельный разговор в предыдущих книгах). Маландин в июле 1941 года с начальника Оперуправления ГШ был назначен начштаба Западного фронта, а вскоре — заместителем начштаба ЗФ, в ноябре 1941 года его вообще перевели в начальники кафедры академии им. Фрунзе. Почему не в ГШ вернули? В это время он проходил уже по делу начальника ВОСО генерала Трубецкого, чуть не обвиняемым…

В декабре 1943 года Маландина вернули на фронт на начштаба армии, и на этой должности он в звании генерал-лейтенанта был до конца войны. Генерал-полковника он получил только 31 августа 1945 года! После окончания войны с Японией.

В чём мог быть замешан бывший поручик Маландин? Дело в том, что шифровальщики ГШ, входившие в состав Оперуправления ГШ, получили текст Директивы № 1 в 23.45. О чём сделана пометка на черновике этой Директивы. На шифровку текста объёмом примерно в 1000 знаков требуется не более получаса. На его отправку — всего несколько минут, если отправляли на аппарате СТ-35 (если такой стоял на узле связи в ПИ в ночь на 22 июня) при скорости передачи не менее 1000 знаков в минуту опытным оператором (и это норматив на «троечку»…). Но отправка могла идти через аппарат БОДО, который работал на дальние расстояния связи и передавал до 700 знаков в минуту, и тогда зашифрованный текст «Директивы № 1» передали бы за пару минут. Однако в Киев текст отправили в 0.30, в Минск — в 0.45, в Ригу — около 1.00, а в Одесский ВО — чуть не в 1.15 ночи. А ведь на каждый округ-направление работает именно свой отдельный аппарат связи, и в каждый округ уходил свой отдельный, зашифрованный своим шифром, под своим номером текст! И при том, что времени на отправку зашифрованного текста «Директивы № 1» требуется действительно считанные минуты, с отправкой этой Директивы творилось нечто непонятное. Похоже, один зашифрованный текст важнейшей шифровки по очереди, с интервалом в 15 минут, и отправляли в разные округа. Хотя если хотели бы отправить быстрее, то могли отправить и быстрее. Например, каждому оператору дать свой текст шифровки (сделать через копирку пять копий шифрограмм на каждый указанный в «Директиве № 1» округ), но в любом случае технически отправить быстрее было возможно — было бы желание.