– Я был слишком зол. Думал, что это я виноват в том, что она ушла. Поэтому решил, раз она все равно никогда не вернется, то какой смысл быть хорошим? И я попадал в большие неприятности.

– В какие, например?

Джек глубоко вздохнул.

– Я много дрался. – Он посмотрел мне в глаза и пожал плечами. – Судя по всему, мало что изменилось. – Живот Джека вздымался и опускался, когда он горько рассмеялся, а я обнаружила, что не могу оторвать от него глаз.

– Он заслужил это, – прошептала я, полулежа на сиденье.

– Он заслужил, правда?

Я улыбнулась.

– Я много дрался. И у меня было достаточно неприятностей, связанных с девушками. В старших классах я придерживался такой философии, если смогу на вечеринке подцепить девчонку или набить кому-нибудь морду, тогда никто не будет обсуждать тот факт, что у меня нет родителей. Секс и драки были моим способом отвлечься.

Я нахмурилась, живот слегка свело от его смелого откровения.

– Что? – Джек повернул голову в мою сторону, в его глазах читалась озабоченность.

– Ты по-прежнему ведешь себя так же, как и раньше, ты знаешь это?

– Знаю. Просто трудно отказаться от старых привычек. К тому же, у меня хорошо получается быть плохим. Спроси Дина.

Я не знала, что сказать. Честно говоря, я не понимала, что чувствовала в этот момент. Я никогда не встречала людей, которые потеряли бы своих родителей не из-за их смерти. Даже не могла представить, каково жить с чувством ответственности за случившееся.

– Когда ты начал играть в бейсбол?

Глаза Джека загорелись.

– Мои бабушка и дедушка записывали нас во всевозможные спортивные секции. Они думали, что это поможет, – легкий смешок сорвался с его губ, уголки которых поползли вверх. – Я не помню, но бабушка говорила, что я плакал каждый раз, когда заканчивался игровой сезон.

Я рассмеялась, представив эту картину.

– Как мило. Ты любил бейсбол уже тогда.

Он выдохнул.

– Стоять на питчерской горке, единственная вещь, в которой я хорош. Единственная вещь, где я ни разу не облажался. И когда я на поле, все остальное меня не волнует. Понимаешь? – Джек повернулся, чтобы посмотреть на меня, его глаза жаждали понимания.

Я улыбнулась, и он продолжил:

– Словно мой разум проясняется, когда я там. И речь идет не о моих родителях или другом дерьме, которое я натворил. Речь идет обо мне, мяче и бэттере. Это единственное место в мире, где я чувствую, что контролирую ситуацию. Будто от моего голоса зависит то, что происходит вокруг меня.

Я хотела сдержаться от желания кивнуть в знак согласия, но вдруг поняла, что уже делаю это.

– Я чувствую то же самое, когда фотографирую. Все, что я не вижу в объективе камеры, уходит на задний план. И я фотографирую то, что сама выбираю. Сама определяю, как будет выглядеть фотография и что на ней будет запечатлено, а что нет. По ту сторону объектива я имею полный контроль над тем, что вижу.

Джек улыбнулся, на щеках появились ямочки.

– Ты понимаешь меня.

– И мне нравится эта твоя сторона, – сказала я, действительно имея в виду то, о чем говорила.

Он скрестил руки на груди.

– Только не привыкай к этому.

Я отшатнулась назад от такого заявления.

– Испортил замечательный момент своим дерьмоведением.

– Дерьмоведением? – передразнил Джек.

– Ага. Своим дерьмовым поведением. – Я выпрямилась на сиденье и снова потянулась к ручке на двери.

– Черт. Прости, Котенок. Не злись на меня. Я только что облажался. – Он схватил меня за плечо и повернул лицом к себе.

– Облажался в чем?

– В этом. – Он указал пальцем сначала на мое лицо, потом на свое.

– В чем? В разговорах на серьезные темы? Знаю, это действительно сложно. – Все, что я могла сделать, это не закатывать глаза.

– У меня действительно никогда не было разговоров на серьезные темы с девушками, – признался он нехотя.

– Как жалко, Джек.

– Если бы я не рассказал тебе сейчас, что с трудом верю людям... – начал объяснять он, но я оборвала его.

– Знаю. И ты имеешь полное право. Но надо же с чего-то начинать. – Джек глубоко вздохнул, и я решила закончить свою мысль. – Рано или поздно ты должен позволить людям войти в твою жизнь.

И под словом «люди» в действительности я подразумевала себя.

Черт.

Джек наклонился ко мне, и я смогла почувствовать тепло его дыхания на своем лице.

– Я знаю, – пробормотал он, сокращая и так маленькое расстояние между нами.

Он обхватил мое лицо своими ладонями и заглянул мне в глаза.

– Я собираюсь поцеловать тебя. – Мое сердце бешено заколотилось в груди, когда мысль остановить парня пронеслась в моем мозгу.

– Это ничего не меняет, – пролепетала я, моя оборона рушилась на глазах.

– Это меняет все. – Джек был так уверен в себе, когда его мягкие губы подавили мой слабый протест.

Глаза закрылись, и я растворилась в теплоте его поцелуя. Его язык, на котором чувствовался аромат корицы, осторожно раздвинул мои губы, когда я позволила ему исследовать мой рот. Джек был нежным, его язык двигался мягко и медленно, вынуждая мое сердце открыться. Его пальцы запутались в волосах у меня на затылке и слегка потянули вниз. Я подняла руку к его лицу и подушечкой большого пальца провела по щеке вниз к подбородку, после чего обхватила его за шею и притянула ближе к себе. Мои губы обезумели, а чувство самообладания растворилось где-то в его вкусе.

Через какое-то время Джек отклонился назад, наши губы разъединились после последнего легкого поцелуя.

– Это меняет все, – повторил он, все еще удерживая мое лицо в своих ладонях.

– Докажи это.

«Докажи это» – единственные слова, которые она сказала мне, после чего выпрыгнула из машины и быстро скрылась за дверью своей квартиры. Либо она не доверяла всем людям, либо, если быть точнее, она не доверяла только мне. Кэсси Эндрюс не нуждалась в защите, но мне почему-то хотелось защитить её.

Кэсси хотела, чтобы я доказал, что она отличается от всех остальных девчонок, с которыми я был. Очевидно, она не понимала, что уже стала для меня особенной. Я пригласил её на свидание, хотя до этого никогда не водил девушек на свидания, ведь проще подцепить какую-нибудь цыпочку на вечеринке или в клубе. С пивом в руке и на публике я мог сделать что угодно.

Но пригласить Кэсси на свидание средь бела дня, абсолютно трезвым и без единой души вокруг… этого я никогда не делал раньше. Она заставила меня изрядно понервничать. Я понял, что она не такая как все девчонки уже в тот момент, когда увидел на её лице отвращение после того, как назвал её Котенком. Большинство девчонок растеклись бы лужицей, если бы я назвал их подобным прозвищем. Но не Кэсси. Она выглядела так, словно хотела заехать мне в челюсть.

А я с тех самых пор хотел её поцеловать.

Первый пункт в моем плане «Доказать Кэсси, что я серьезен» состоял в том, чтобы отказаться от привычных посиделок в кафешке в окружении разнообразных девочек-фанаток, и вместо этого обедать за одним столиком с Кэсси. Я полагал, что, уделяя ей внимание на публике, я покажу серьезность своих намерений. В первый месяц мне вслед неслись ехидные перешептывания и жесткие комментарии, а товарищи по команде отпускали шуточки при каждом удобном случае. Не говоря уже о беспрестанных советах, которые стремились мне дать все женщины в кампусе в возрасте до тридцати лет.

Раньше я не понимал, как трудно постоянно отказывать женщинам. Одно дело цеплять их, а потом время от времени звонить, но быть полностью за пределами «рынка»… прежде мне с этим сталкиваться не приходилось. Проще говоря, девушки не любят быть отвергнутыми, особенно из-за другой девушки.

Но никто не знал, какого это быть мной. Я, наконец-то, встретил девушку, которая не пыталась поразить меня. Её не волновало, что я делаю как спортсмен; её больше волновало, что я делаю как человек. И я окунулся в этот омут с головой, обеими руками держась за Кэсси.