– Я не верю во всё происходящее. Как во сне. И отца не узнаю. Неприятно всё это. Не страшно, но неприятно как-то.

Я молчала. С сыном всё в порядке, мои страхи, что он запаникует, ушли полностью. Захотелось опять покинуть всех и уйти в свою комнату на втором этаже, где я провела столько лет жизни в долгих раздумьях о беспричинных страхах, вырастающих из ничего за пределами комнаты. Моя комната – моя крепость! Жизнь моя, казалось, останавливалась в пределах моих апартаментов, тут я была сама собой. То ускоряла, то замедляла течение мыслей, а вместе с мыслями и течение реальной жизни. Тут мы играли с Ванечкой, сюда вечерами приходил Семён, когда-то оставался на ночь, здесь мы подолгу болтали с Вероникой, делились своими тайнами. Впрочем, больше всегда говорила Вероника: жизнь её была бурной и насыщенной событиями. Моим кредо была семья. Почему была? У меня есть Ванечка, папа. Всё! Хватит! Я тихонько повернулась к Ванечке и сказала:

– Сынок, проводи меня к себе.

– Да, мама, – ответил Иван, взял осторожно меня под локоть, и мы пошли наверх. Чуть погодя за нами пошла и Виктория.

– Я пойду полежу немного. Если усну, разбуди через час, хорошо? – попросила я.

– Конечно, ма, разбужу.

Иван и Виктория ушли к себе в комнату.

Я прошла до своей двери, остановилась, посмотрела назад. Там, внизу – жизнь, смерть, в комнате сына – жизнь. У меня – покой? Только в комнате.

Я открыла дверь, прошла к кровати, сбросила босоножки, легла. Повернулась на правый бок и закрыла глаза. Тихонечко забрались в постель коты. Как хорошо! Жизнь осталась там, за дверью, надо поспать. Думать ни о чём не хотелось, всё в голове вроде встало на свои места. Завтра похороны, потом поминки, потом – долгий сон. Я себе его позволю. Сын будет встречаться с друзьями, гулять с креолкой, а я буду спать, очень долго спать, сутки. Или дольше. А вы все живите… Семён будет в земле спать, а я – в своей крепости… И Николаю скажу, чтоб никого не впускал… Всё! Сон сморил…

Потом были монахини на всю ночь с чтением Псалтири, горящие свечи, там, внизу. На следующий день – похороны, ошалевшие от горя родители Семёна, высокопарные речи губернатора, «друзей» по бизнесу. И цепкие взгляды по сторонам знакомых нам полицейских офицеров. Поминки в «Малахите», молчаливая поездка домой. Наконец я сняла с себя чёрное, переодевшись в спортивный костюм: на улице похолодало.

На кладбище Ванечка всё время стоял со мной, бросил горсть земли на гроб и отошёл в сторону. Краем глаза я заметила, что он закурил. Хотелось броситься к нему, вырвать сигарету и потребовать объяснений. Конечно, я не стала этого делать, дома поговорим.

Родители Семёна подошли ко мне, мы молча обнялись и разъехались.

Дома мы, конечно, не поговорили, я лежала на кровати и смотрела в потолок. Потом папа позвал всех в столовую, по-семейному помянуть усопшего. Я так и спустилась, в спортивном костюме.

В столовой был накрыт скромный стол: лёгкие закуски, коньяк, водка, сухое красное вино. Папа пригласил Николая и Лену, нашу новую экономку. Папа сказал тост, все выпили, даже я – рюмку водки. Ваня так и остался в костюме, креолка – в чёрном платье, в тёмного цвета одеждах Николай и Лена. Папа тоже оставался в строгом тёмном костюме. Я как белая ворона. Наплевать, я вдова.

Разговор не клеился, все быстро разошлись. Ваня с Викой пожелали всем спокойной ночи первыми и ушли к себе. Я не стала напрягать сына, выпила ещё с оставшимися, но поговорить так и не захотелось. Папа пытался втянуть меня в какую-то дискуссию, но я тоже попрощалась со всеми и ушла в свою крепость на втором этаже.

А дальше всё пошло так, как я и предполагала. Я спала, изредка выбираясь в сад и цветник, ела без аппетита, Ванечка пропадал в городе с креолкой и друзьями, забрав машину своего погибшего отца, папа мой усердно руководил осиротевшим предприятием. Возвращался сын часто за полночь, я, как всегда, ждала его, волновалась, но виду не показывала.

Однажды вечером спросила Ванечку, изобразив равнодушие:

– Давно куришь?

– Ма, ну я же не травку, – отшутился сын. Потом серьёзно добавил: – Мама, я редко курю, и сигареты слабенькие.

– А зачем? Ни папа не курил, ни дед не курит.

– Ма, ну так сложилось. В университете многие вообще травку курят. Пристрастился. Кстати, Вика против и борется с моей вредной привычкой.

– Я тоже против. Но бороться с тобой не буду, ты уже взрослый и достаточно самостоятельный, – сказала я, видимо, с таким сокрушённым видом, что Ванечка тут же отреагировал.

– Ты не хочешь, чтобы я быстрее стал взрослым и самостоятельным?

– Не знаю, Ваня, – вздохнула я. – Одиноко мне. Без тебя как орган какой оторвали у меня. Но помни! Я всегда с тобой! Да!

– Знаю и ценю. Спокойной ночи, ма!

Вот и весь разговор. Ванечку совершенно не тянуло ко мне, у него не возникало прежней потребности пообщаться со мной, наши отношения переросли в некие другие, взрослые, как я понимаю, и независимые, что я тоже понимаю, но не могу принять сердцем.

Мы потерялись во времени. Ваня в городе, я сплю, немного работаю в саду, мысли перелетают от одной темы к другой без всякой системы, нет возможности сосредоточиться на чём-то одном. Часто болит голова, ноет в груди и пояснице, потеют спина, ладошки.

Однажды приехал папа и сказал:

– Оля, завтра девятый день. Все распоряжения я сделал, будьте готовы к шести. Ваня улетает поздно вечером, – он внимательно посмотрел на мою равнодушную физиономию и добавил: – Что-то случилось?

– Всё нормально, папа, Ваня стал взрослым, – уныло реагировала я.

– И что же в этом плохого, если даже ты наконец это поняла?

– Я становлюсь ему неинтересной. Он просто уважает и любит меня как мать.

– Это нормально, Оля, он взрослый, самостоятельный мальчик, мужчина. Он учится в престижном университете, у него блестящее будущее…

– Если в армию не загребут, – уныло добавила я.

– Опять ты об этом!

– А о чём я должна думать? О ком, как не о сынуле? – я повысила голос. – Что он в армии? Инвалидом стать или погибнуть, не дай бог? Издеваться над ним все будут, да?

– Оля, не передёргивай! Иван самоутвердится в армии, как настоящий патриот, мужчина. Возмужает…

– Не бывать этому! Да! – я совсем завелась. – Папа, ничего хорошего он в армии не получит! Может быть, в английской…

– У него нет подданства, Оля.

– Сделаем, да! – я завелась ещё больше, похолодели затылок, руки. – Всё сделаю, что смогу!..

– Выйдешь замуж за английского принца? Ты успокойся и поучись во Франции пока, там посмотрим, – папа неожиданно погладил меня по голове. Такие нежности! Вообще терпеть не могу, когда трогают меня за голову! Особенно гладят. Не знаю, почему. Неприятно. Сразу электричество пробегает по голове и позвоночнику. Бр-р-р! Папа забыл.

– Не надо, – я отстранилась необидно, холодок не прошёл, конечно. – Ладно! Не будем об этом, всё устроится, папа… Что за учёбу ты мне придумал?

– Ладно, пока проехали, только пока, – подчеркнул папа. – Завтра сына вечером отправишь и не к сороковому дню готовься, а к отъезду, учёбе. Почувствуй себя молодой, студенткой. Ты же у меня красавица, умница, может быть.

– Хорошо, – я почувствовала себя успокоенной. Папина присказка «может быть» мной не уловилась пока. Потом вспомнилось, когда поумнела, через несколько лет.

– Завтра утром приедет переводчица, Наталья, Натали, познакомитесь. И общайтесь каждый день, хоть по телефону, поможет в поездке. Она твоя ровесница, из хорошей семьи, отец – чистокровный француз. Натали не замужем.

– Сколько ей лет точно? – спросила я просто так, чувствуя, что папа торопится, но отпускать его почему-то не хотелось.

– Сорок, кажется, – ответил папа. – Ровесница.

– Посмотрим, – вздохнула я. – Ладно, езжай. Ты же торопишься?

– С чего ты взяла?

– Чувствую. Езжай.

– Да, работы много. К поминкам без тебя всё приготовят. До завтра, Оля!