Вернулись домой, и вечером вдруг тетка спрашивает «Кто из вас взял сусальное золото?» Мы говорим: «Мы не брали». «Ну, вот там лежало, между листами папиросной бумаги сусальное золото!» Когда мы все поняли и признались – тетка нам не поверила. «Идите, покажите». И мы пришли в сарай, а там действительно золото, втоптанное в навоз, и ничего уже нельзя исправить… Для нас это было не сусальное золото для икон, а конфетная бумажка, которая в отсутствие конфет не представляла для нас интереса…

Было страшно. Жизнь человеческая зависела от настроения фашистов-эсэсовцев. Однажды иду в школу – переступаю через убитого. Возле стола учителя, в стене – след от пули. А потом прошел слух, что наше село сожгут вместе с людьми. Мы, десятилетние мальчишки, ворвались домой, схватили за руки бабушку, хотели вместе с ней бежать. А она говорит: «И куда ж мы, дети, побежим? Здесь у нас дом, огород…».

И мы остались – и ждали, когда нас сожгут.

Вот, казалось бы: мама в Ленинграде, папа на фронте, я в оккупации, казалось бы, что может быть хуже? Но папа получил ранение и контузии. Мамин дедушка умер в блокаду от голода. Мой двоюродный брат после пожара на Бадаевских складах поел жженого сахара, который затвердел в уличной грязи – и подхватил смертельную болезнь. А я в оккупации все-таки остался жив. Такая судьба: оккупация была менее опасна для меня, чем, скажем, ленинградская блокада. В оккупации я выжил. Так иногда бывает: большое горе оборачивается удачей. Об этом надо помнить и не отчаиваться.

Красная армия освобождала Украину. Когда фронт откатился обратно, немцы убежали, вернулись наши. Помню, как из леса вышли партизаны – вступать в армию. Они вышли со своим оружием, но без еды. И вот два партизана к нам пришли, с автоматами, голодные. Мы их накормили коржиками, они за эти коржики дали нам два автомата. Мы, мальчишки, сразу отправились стрелять, но у нас эти автоматы отняли.

Долго еще милиция отнимала у нас военные игрушки – оружие, взрывчатку. Милиционеры примерно знали, куда мы ходим стрелять, и нас ловили. Кстати, нас не судили. Дело было так: отнимут взрывчатку или револьвер, дадут подзатыльника и отпускают. Наладилась связь с Ленинградом и наконец пришла весточка от мамы, пришла посылка с письмом. Там были кое-какие вещи для меня – например, новенькая синяя телогрейка. Теплая, удобная, в округе ни у кого такой не было, я в ней расхаживал как король!

И самое главное – мама прислала мне вызов в Ленинград, потому что Ленинград, освобожденный от блокады, считался стратегическим городом, и кто попало во время войны туда попасть не мог. Чтобы иметь право приехать в Ленинград, нужно было заполнить кучу документов. И вот с этими мамиными бланками я пришел в райком ВКПб, и там все заполнили. К счастью, мне выдали справку, что я с оккупантами не сотрудничал. Это касалось и лично меня, одиннадцатилетнего школьника, и моих близких. И вот эти документы лежали в комоде, а мама прислала деньги на билет и дала указание тетке, у которой мы жили, что приедет из Ленинграда наш человек (я уже не помню кто именно) и заберет меня. Чтобы документы все были готовы к отъезду!

Однажды кто-то из нас рылся в комоде – и выпали эти самые деньги. И я их нашел. Я очень тосковал по маме… Как только я их увидел, у меня мгновенно созрел план, что не буду я никого ждать, а уеду-ка я в Ленинград сам! И стал готовиться к поездке, но подготовка была, мальчишеская. Я приготовил пустой рюкзак и все. И взял я эти деньги и – к счастью – не забыл про документы. Тут как раз поезд днем уходит, а меня послали корову отогнать, потом дали задание что-то сделать в огороде. Я испугался, что могу опоздать на поезд. Но потом все разошлись по делам, и я своему брату двоюродному Феде говорю: «Федя, я уезжаю». Он отмахнулся: «Ладно, шутки» – видно, я и тогда частенько розыгрышами занимался. Я говорю: «Да нет, это не розыгрыш, я действительно уезжаю. Только смотри, пожалуйста, до вечера никому не говори, что я уехал, чтобы меня не вернули. А вечером начнут беспокоиться, где я, тогда скажи: Он уехал в Ленинград».

Ну, взял я этот пустой рюкзак, пошел в огород, нарвал огурцов, пошел через рынок, купил стеклянную баночку с маслом, пару яиц, а еще хлеб пекли из печки русской, настоящий. Как я его полюбил после оккупационного хлеба «на опилках»! Взял я кусок хлеба и пошел на вокзал, купил билет в Ленинград. А до поезда еще несколько часов. И там были военные раненые, и они говорят «Пацан, принеси воды», – я принес, «Пацан, сходи туда-то, что-то узнай», – я сходил. И так мы с ними сошлись, и, когда пришел поезд, мы сели с ними в вагон, а раненых сажали вперед, раненым полку освобождали, поэтому мы не висели на подножке поезда, а в купе сидели. Я все время ждал, что прибегут тетка, бабка и меня снимут. Когда поезд тронулся и замелькали станционные постройки, я думаю: «Ну, все, слава богу, поехали в Ленинград». Поехали благополучно. Правда, ночью нас разбудил жуткий холод. Оказалось, что в этом купе выбито окно, и ночью нас просквозило…

А Федя не поверил мне, и, когда ночью я не вернулся домой и все стали меня искать, он не сказал, что я уехал. Он считал, что я разыгрываю и где-то прячусь. И чтобы дураком себя не представить, он молчал. И там был большой скандал.

Я поехал. Поезда шли вне расписания, во многих окнах были выбиты стекла. Мы останавливались на каких-то станциях, у нас была трудная долгая пересадка. Высадили нас на какой-то станции. Раненых пустили на вокзал, меня с ними. Я когда-то маленький выпадал из кроватки, а на вокзале мне досталась узкая скамеечка. И я на ней спал и никуда не упал.

А днем, в ожидании поезда на Москву, я пошел к рельсам, увидел маневровый поезд и сел на подножку. Я катался на этом поезде. Он распихивает вагоны по разным путям, а я балдею от счастья, катаюсь. Потом мы приехали в Москву, опять пересадка, целый день в Москве, вечером на Ленинград. Меня интересовало метро – чудо света, как тогда говорили. В Ленинграде метро пустят еще не скоро – через десять лет после Победы. Я знал стихи, песни про метро:

Знал про лестницу-чудесницу. Про нее был стишок: «Придумано не худо, устроено хитро, плывет и не качается, течет и не кончается!». Это было заманчиво – технические чудеса. И вот я в Москву приехал – и мне подавай «лестницу-чудесницу». Спустился в метро – красиво, сказочно, но где волшебная лестница? Обычные ступеньки. Доехал до какой-то станции, вышел, опять ступеньки. Еще вышел на какой-то станции, нигде нет «лестницы-чудесницы». Наконец, мне подсказали: «Киевская». Я туда приехал, и давай на лестнице кататься вниз-вверх.

Потом я узнал, что в парке Горького выставка военных трофеев. Я туда добрался, и провел там весь оставшийся день. Там я облазил самолеты, танки, пушки… Я тогда как раз уже разочаровался в танковых войсках и мечтал об авиации. Увидел даже ракетный самолет – Me-163, по-моему. Сегодня мы знаем самолеты реактивные, у них используется атмосферный воздух. А там был чисто ракетный, он ничего из атмосферы не брал, такой был немецкий перехватчик.

Оттуда начиналась моя тяга к ракетам. Кстати, когда нас освободили, фронт постепенно уходил от нас. А в это время в газетах прошла информация, что немцы изобрели «ФАУ-2», ракету. Дальность полета 300 или 400 километров. И вот я все с замиранием сердца ждал, когда же фронт отодвинется на 400 км, чтобы «ФАУ-2» не достала до Чернигова. Это было наивно, потому что зачем немцам обстреливать Чернигов «ФАУ-2», они по Лондону, в основном, их запускали. В общем, интерес к технике во мне кипел. И я с наслаждением провел день на этой выставке в парке Горького.