Из Военмеха вышла и Катя Иванова. Одна из немногих женщин-космонавтов, с которой бы я с удовольствием поработал на орбите. Она ходила в тот же дом пионеров, что и я, только в ее время там был уже Клуб Юных Космонавтов. Я бывал в этом клубе в роли слетавшего космонавта, рассказывал о нашей работе. Жаль, что Катя так и не слетала, была только дублером. Планировался еще чисто женский экипаж на Салют-7, в котором Савицкая была командиром, а Иванова – бортинженером. Но станция вышла из строя, на ней отключились все системы. Нужен был ремонт – и туда направили мужчин, Джанибекова и Савиных.

А теперь нас, космонавтов из Военмеха, вместе с А. И. Борисенко уже четверо.

В Военмехе я учился увлеченно, даже получал именную стипендию. У меня за пять с половиной лет обучения, кроме пятерок, никаких других оценок не было. Но у каждого правила есть исключение. И у меня была одна-единственная двойка.

По теоретической механике у нас был такой профессор Окунев, до сих пор помню, очень строгий. На экзамене я ответил ему на одиннадцать вопросов, а, когда он мне задал двенадцатый, я сказал: «Вы знаете, мы готовились вместе с моим товарищем Толей Петреевым. И как-то так из шалости подожгли конспект. Последняя лекция у нас сгорела, потому что мы спорили, кто более выдержанный. Лекция горела, а мы выясняли, у кого больше выдержка». Окунев говорит: «Ничего, ничего, ладно, да, я понял». И двойку мне раз… выводит.

Потом я пришел пересдавать, а профессора не было, на кафедре сидели одни ассистенты. Они задавали мне дополнительные вопросы – пятый, десятый, пятнадцатый, а я все отвечаю, потому что я все-таки прочитал лекцию, которая сгорела. В конце концов, я уже нервничаю, почему так много вопросов. Они тоже не выдерживают и спрашивают: «Слушайте, скажите, ну почему профессор вам двойку поставил, когда вы на все отвечаете?» Я говорю: «Да мы конспект подожгли». Они облегченно выдохнули. Ассистенты не решались поставить пятерку, когда профессор поставил двойку. Но история с поджогом стала смягчающим обстоятельством. В моей студенческой жизни это был единственный случай, когда я получил двойку, но пересдал тоже на пятерку.

Вообще-то я и до этого получал какие-то деньги – за работу в экспедиции, о которой уже рассказал. Плюс – стипендия. Но теперь я хочу рассказать о первом профессиональном, официальном инженерном заработке.

Моя мама тридцать лет работала главным инженером небольшого ленинградского хлебозавода. Когда я был старшеклассником и студентом, иногда приходил к ней на завод. Был тогда такой закон: работники завода могли есть хлеб, находясь на работе. Но выносить хотя бы булку за пределы предприятия строго воспрещалось. Так что я понемножку дегустировал булки в стенах завода.

Однажды мама обратилась ко мне с просьбой: «Ты учишься на инженера. Вот мы модернизировали печь, она стала выпекать больше хлеба. Но теперь контрольные приборы не справляются с такой печью. Посмотри, пожалуйста». Нужно было модернизировать конструкцию, иначе положения не спасешь. Мама подвела меня к печи и показала некий аппарат, который, конечно, для меня был все равно как НЛО. То есть разобраться в этой электрике, куда я сунулся, прежде всего, чтобы она работала быстрее, я не смог.

Но потом мое внимание привлекла механика. Я механикой куда сильнее увлекался, чем электрикой. И я внимательно рассмотрел этот аппарат и увидел, что, если вынуть одну шестеренку, то будет то, что надо. Смешно, конечно, но факт. Я эту шестеренку вынул, и аппарат стал управлять модернизированной ускоренной печью. Конечно, была радость, чувство успешно решенной задачи. И мама, наверное, поняла, что я не зря в институте штаны протираю.

Мне полагалось вполне официальное денежное вознаграждение – через бухгалтерию и с налоговыми вычетами. Я не только получил тогда, насколько помню, 110 рублей (это были пятидесятые годы, после войны уже), но искренне гордился тем, что моя модернизация этого прибора была описана в журнале «Хлебопекарная промышленность». И, поскольку на всех заводах модернизировали печи, это нововведение было рекомендовано всей хлебопекарной промышленности. Вот так я заработал свои первые деньги – внушительную по тем временам сумму. До этого, если не считать геологической экспедиции, я держал в руках максимум – два рубля. Должен признаться, тот маленький успех мотивировал меня к более усердным занятиям механикой. И я еще сильнее полюбил избранную профессию инженера.

Морские офицеры с детства были моим примером для подражания. По книгам, по фильмам, таким, как «Гибель „Орла“» или «Крейсер „Варяг“», – вырисовывался образ настоящих людей чести. Они не умеют лгать, открыто бросают перчатку обидчику, а, если не могут заплатить карточный долг – пускают пулю в лоб. Верные присяге, они не кланяются пулям, защищая Родину. Это истинная элита страны!

Честно говоря, бывает смешно, когда нынешняя пресса преподносит нам в качестве элиты какого-нибудь молодого бизнесмена или эстрадного артиста – миллионера. Морские офицеры прошлых лет – вот наша элита.

Увы, приходится делать эту оговорку – «прошлых лет». Потому что некоторые современные морские офицеры внушают сомнения… Когда случилась трагедия с подводной лодкой «Курск», офицеры флота, даже боевые командиры и те, кто призван обеспечивать «связи с общественностью», спокойно произносили «на камеру» взаимоисключающие сведения. Было очевидно, что, как минимум, половина сказанного – неправда. И никто не застрелился! Значит, научились врать.

Мне повезло. В Военмехе у нас была морская военная кафедра. Нас готовили в офицеры флота. Мы ездили на сборы в Кронштадт. И даже жили на разбомбленном немцами линкоре, который в войну назывался «Маратом», а с 1950-го года, когда он стал учебным кораблем, его переименовали в «Волхов». Носовая часть линкора была разбомблена, но три орудийные башни и зенитные установки оставались в рабочем состоянии.

Самое сложное задание – морской бой. Тогда не было управляемых торпед и ракет. Бой вела артиллерия. Точность попадания зависит от маневра корабля. Кстати, вопреки массовым представлениям, у кораблей бронируют не борт, а палубу. Траектория снарядов такова, что они чаще поражают именно палубную часть корабля. И нужно было провести маневр таким образом, учитывая изменения зон обстрела, чтобы вероятность поражения корабля противника оказалась максимальной, а вероятность поражения твоего корабля – минимальной. Мне удалось на отлично сдать этот экзамен. Кажется, единственному на курсе, и мне присвоили звание лейтенанта. Не младшего, а «полного» лейтенанта.

«Если завтра война», я стал бы командиром БЧ-2 – второй боевой части. Командовал бы морской артиллерией. Через несколько лет, когда я уже работал у Королева и участвовал в пусках ракет, меня перевели в ракетные войска. К счастью, войны не случилось и повоевать в качестве офицера-ракетчика мне не довелось.

Послужить морским офицером в учебном или боевом походе мне тоже не пришлось, но все-таки я считаю себя не чужим человеком для флота. А на память осталась фотография, на которой я – студент – запечатлен в морской форме, которую надевал с гордостью.

В Подлипки я приехал в 1954-м году, когда еще учился в Военмехе – писать диплом. Это был проект старта ракеты с подводной лодки без вспомогательных средств. Ракета должна была быть выброшена газами из своего же двигателя. Этот процесс я рассчитал. Для диплома – весьма самостоятельная тема. Уже с 54-го года я работал в КБ, получал полставки техника – 35 рублей. Отец настаивал, чтобы я остался в Военмехе. Кафедра, диссертация, приличная зарплата, Ленинград. Комфорт: у нас все-таки были две (!) комнаты в коммуналке! Узнав, что я собрался в Подлипки, многие смотрели на меня как на сумасшедшего. Но я не хотел посвящать жизнь теории. Хотел чувствовать жизнь «на пике». И таким пиком для меня в ракетостроении было королевское ОКБ-1, ведь я мечтал о Космосе! Но будучи человеком активным, мечтать, лежа на диване, я не умел и не умею. Если о чем-то мечтаю, начинаю искать пути осуществления мечты. Я понимал, что самая большая боевая ракета когда-то обязательно станет космической. К концу обучения узнал, что такие ракеты делают в конструкторском бюро Королева. Поэтому я и поехал в Подлипки.