— Нет, Молокоед, — возразил Димка, — это было бы не по-товарищески. Ведь мы же советские люди, а не сыны волка из Калифорнии или с Аляски.

— Но я же вам приказал, и вы обязаны были выполнить приказ командира.

— Приказ, конечно, есть приказ. Но не забывай, Молокоед: советские бойцы не бросают командиров на поле боя.

Хотя эти Димкины слова и шли вразрез с Джеком Лондоном,[35] но мне они понравились. Я бы тоже никогда не бросил Димку или Лёвку одного умирать в чьей-то хижине.

Весь день Димка и Лёвка так и просидели около меня. Лёвка, хоть и обжора, но тут не позволил Димке даже прикоснуться к муке.

— Это — Молокоеду! Мы здоровые, а его надо поддерживать.

И они легли спать голодные.

Утром мне стало лучше. Я попросил Лёвку достать книгу профессора Жвачкина «Полезные и вредные растения» и пойти в лес организовать что-нибудь для обеда.

Пока он ходил, мы развели костёр и поставили на огонь мучную похлёбку. Котелок уже кипел, а Лёвки всё не было.

— Лёвка! — закричал Димка, и сразу во всех концах долины протяжно застонало: «а-а», «а-а!»

— Место, действительно, проклятое, — засмеялся Димка. — Не то черти кругом засели, не то лешие.

Лёвка прибежал испуганный и, оглядываясь на лес, спросил шёпотом:

— Вы слышали? Они как сгайкались вон там, в лесу…

— Кто?

— Не знаю… Их много-много… И чего они гайкали: ловили, что ль, кого-нибудь?

— Тебя, труса, ловили, — расхохотались мы, и, чтобы наш интендант не боялся ходить в лес на заготовки, Димка закричал, приставив ладони рупором ко рту: — Э-ге-ге-гей!

— Е-е-е-ей, — откликнулись скалы на том берегу.

— Эй-эй-эй! — донеслось из леса.

А потом это «эй» послышалось уже где-то совсем далеко.

— Вот так штука! — удивился Лёвка. — А я чуть от страха не умер. Бежал так, что почти все корешки растерял.

Книга профессора Жвачкина мало помогла нашему интенданту. Сырые древесные корни да свежая сосновая хвоя — вот и всё, что он принёс.

— А хвою-то зачем? — спросил я.

— Чтобы цингой не заболеть. Зелень, она, знаешь, полезная. Об этом и профессор Жвачкин пишет.

— Вот мы тебя и будем хвоей кормить, — мрачно засмеялся Димка. — Тебе её сварить или в сыром виде есть будешь?

Лёвка выложил свои коренья.

— Вот это берёзовые, — говорил он. — Берёзка совсем молоденькая была. Вот это черёмуховые. А это даже и сам не знаю, от какого дерева — не то ольха, не то ещё что, но не должно быть, чтобы вредное.

Я выбросил всю эту «еду» и сказал:

— Придётся питаться мокасинами и ремешками. На Клондайке, когда у людей еды не было, они всегда варили мокасины и ремни.

Мы искрошили на мелкие кусочки Муркин ошейник, отрезали по порядочному куску от своих мокасин и высыпали всё это в мучной отвар.

А пока варился мокасиновый суп, я взял у Лёвки книгу профессора Жвачкина и стал читать.

Профессор писал, что к числу полезных растений относятся картофель, капуста, лук, редька, хрен, салат, морковь, а также большинство злаков, как-то: пшеница, ячмень, рожь и другие. Но, — тут же предупреждал профессор, — и полезные растения могут стать в определённых условиях вредными. Так, например, картошка, если она сгнила, может стать вредной и, наоборот, если гнилую картошку перегнать на спирт, то она опять будет полезной.

Я подумал про этого профессора: «Наверно, он насосался спирта и писал свою книгу под градусом. Кто же издал это сочинение профессора Жвачкина?» Посмотрел на обложку, а на ней написано: «Сельхозгиз». Вот, здорово! Такой книги, действительно, не достаёт нашим колхозникам: только из неё они, наверно, и узнают, что капуста, лук и пшеница — полезные растения!

— Посмотри, Молокоед, — сказал Лёвка, — может быть, уже сварилась собачья упряжь?..

Ну разве можно так выражаться!

Я бросил на Лёвку уничтожающий взгляд и продолжал изучать труд профессора Жвачкина. Дальше профессор писал, что вредных растений, как таковых, вообще не существует (ешь, что попало! — В. М.), что вредными люди называют по невежеству своему такие растения, которые на самом деле очень полезны: например, белена, крушина, волчья ягода.

«Ну, — подумал я, — товарищ Жвачкин определённо белены объелся», — и бросил его «труд» в костёр.

Мокасины и Муркин ошейник варились так долго, что мы не выдержали и стали есть их, макая в соль. Мокасиновый суп пришлось вылить — от него за версту несло собакой. Конечно, и мокасины были не еда, но не мы первые, не мы последние. Питались же ими старожилы Клондайка, а мы чем хуже?

Джек Лондон ещё в 1899 году писал, что, когда человек уезжает в дальние края, он должен забыть все старые привычки и обзавестись новыми. Если раньше ты ел мясо, привыкай есть сыромятную кожу. И чем скорее ты это сделаешь, писал Джек Лондон, тем лучше — иначе тебе будет плохо. Мы с Димкой ко всему привыкнем, а вот как Лёвка?

В лагере назревает бунт. «Что ты сделал для фронта?» Неприятная находка. Акриды и дикий мёд. По стопам Скраффа Макензи. Он прячется, а от него не спрячешься.

Нет, что бы ни говорил Джек Лондон про мокасины, а это — не еда. Может быть, из оленьей кожи она и вкуснее бывает, но всё равно, если варить мокасины без мяса и сала, ерунда, наверно, получится. У нас, говорят, тоже был в царской армии солдат, который из топора щи сварил. Но ведь к этому топору у него приварок был: картошка, крупа, мясо, лучок и другая петрушка. Если бы мне — приварок, я из наших мокасинов такого борща сварил бы, какого тот солдат и не едал. Да приварка-то у нас не было — вот в чём беда.

Мы хотели есть всё больше, и в лагере стал назревать бунт. Сначала поссорился Лёвка с Димкой. Димка упрекнул Лёвку за то, что он наел живот на чужих лепёшках, а Лёвка обозвал за это Димку долговязым ангелочком. Я хотел их примирить, но Лёвка ни с того, ни с сего набросился на меня:

— А ты не суйся, Васька! Тоже мне, вождь нашёлся! Завёл куда-то, а теперь что? «Золото! Танки покупать будем!» А где оно, твоё золото?

— Искать надо! Ты думаешь, оно вот так сверху и лежит? Выбрал самородок покрупнее и пошёл покупать танки?

Димка изобразил из себя вежливого продавца и начал перед Лёвкой кривляться:

— Вам прикажете «КВ» или Т-34? Или, может, возьмёте американского Шермана? Что? Берёте «КВ»? Пожалуйста! По знакомству могу уступить вам очень хороший «КВ»: поражает огнём, а ещё лучше давит гусеницами. Вам его завернуть? Погрузить? Или погоните своим ходом, товарищ Фёдор Большое Ухо?

И ни с того, ни с сего он дал Лёвке подножку.

— Димка, ты что? — бросился я к нему.

Он с досадой махнул рукой и ушёл в лес.

Мы остались около хижины вдвоём. От голода настроение было паршивое, делать ничего не хотелось, и я предложил:

— Давай, Большое Ухо, сыграем в кости.

— В чьи? В твои, что ль? — огрызнулся Лёвка.

Вот и попробуй иметь дело с таким бестолковым товарищем.

Я стал объяснять Лёвке, что кости — это такая игра, которой занимаются на Аляске все золотоискатели, а он перебил меня и сказал:

— Знаешь что, Васька, ты все эти кости оставь. Мне кажется, нам надо опять стать на Тропу, только пятками наперёд.

— Это как, пятками наперёд?

— Просто, плюнуть на всё и пойти домой.

Ну, что я мог сказать на это Лёвке? Вы думаете, я не понимал, какого свалял дурака, когда затеял весь этот поход в Золотую долину? Думаете, не знал, что Зверюга — это не Юкон и что наш край — совсем не Аляска?

Всё это я понял сразу же, как только нашёл вместо золота глиняный кукиш и поел эти дурацкие варёные мокасины. Играть в Джека Лондона хорошо у нас во дворе, но не на берегу Зверюги, где нет ни живой души и где можно околеть с голоду. Мне не хотелось только признаться во всём этом Димке и Лёвке. И, кроме того, я всё ещё, дурак, надеялся, что нам удастся найти здесь золото и помочь Красной Армии.