— Но ты пойми, — вставил, наконец, Белотелов, — материалы Окунева меняют всё дело. Туляков уже поставил всех на ноги. Сюда снаряжается экспедиция. Эти документы не стоят теперь ни гроша.

— Где немцы? — отрывисто спросил старик. — Ты слышал сегодня сводку?

— Слышал, — с досадой протянул Белотелов. — Никакого продвижения. Бои местного значения и перестрелка патрулей.

— Ну, что они медлят?! — вскричал старик и злобно рванул ветку ёлки, так что деревце даже закачалось.

Они помолчали и заговорили уже спокойнее.

И тут только я понял окончательно, что это за подлые люди. Оказывается, в архивах Острогорского исполкома хранились документы о Золотой долине, и это всё время не давало покоя старику. Он боялся, что кто-нибудь опять заинтересуется долиной и догадается, какое богатство в ней скрыто. Ещё больше забеспокоился старик, когда узнал, что за документами охотится агент какого-то англичанина или американца Уркарта.[52] Тогда он дал задание Белотелову выкрасть документы из архива, что тот и сделал, воспользовавшись доверчивостью дяди Паши, не постеснявшись подвести друга под исключение из партии.

Наша находка, о которой Белотелов узнал у Тулякова, была для них поэтому всё равно, что нож в горло. И Белотелов поспешил найти агента этого Уркарта, чтобы взять своё, хотя бы на документах, которые не имели теперь никакой цены.

Но старик, оказывается, рассуждал не так.

— Нет, Генрих, нет! — забормотал он опять. — Бумаги продавать не надо. Ещё не всё потеряно. Может быть, придут немцы. Тогда моя старая купчая снова приобретёт силу.

Тут он перешёл на шёпот, но я стоял рядом, и мне всё хорошо было слышно.

— Надо срочно найти Голенищева. Он живёт по Советской, номер один. Голенищев с ними связан. Пусть вызовет сегодня же ночью бомбардировщики. Он это может. И пусть разнесут Острогорск в пух и прах. Можно сказать им, что в Острогорске появился важный военный объект. Голенищев это может. Отдай ему в конце концов всё наше золото — игра стоит свеч.

— Ты, пожалуй, прав, папа! Это — шанс.

Так вот, оказывается, в чём тут дело! Старик и Белотелов — отец и сын! Но почему этот старик зовёт его Генрихом, если я сам слышал, как дядя Паша звал его Пантелеймоном?

— Тебя я попрошу, Генрих, об одном. Встань сам, понимаешь, сам, с ракетницей в городском саду и, когда они полетят, укажи им Советскую площадь. Пусть разлетятся в прах и исполком, и горный институт с этими проклятыми окуневскими документами. И ещё одно — убери, если можешь, этого Ваську, а может, и его дружка, как его…

— Димку, — подсказал Белотелов.

— Да, да… Теперь только они нам опасны, больше никто.

— Но ведь с ними есть ещё один.

— Ну, тот при них просто бобиком служит.

«Знали бы вы этого Бобика, — подумал я, — этот бобик кусается».

Наконец, Белотелов ехидно спросил:

— А Тулякова?

— Того я, по знакомству, сам уберу, — хихикнул старик.[53]

Они повернули обратно к Зверюге, и я уже не слышал, что они говорили дальше.

Меня сразу забила дрожь: За себя я уже не боялся, а боялся за наш город, за маму, за академика Тулякова, которых этот жадный кощей только что приговорил к уничтожению.

Опередить этих негодяев я не мог, так как тропинка была самым коротким путём к Зверюге, да если бы даже я и побежал прямиком через лес, заросли были здесь так густы, что я пропутался бы в них до ночи.

Когда я, наконец, выбрался к Зверюге, то сразу понял, почему Димка и Лёвка не предупредили меня о том, что враги пошли, вдоль ручья мне навстречу. Они ловили уклейку! Как вам это нравится? А около них опять прыгала и заливалась смехом Белка. Тоже — птичка!

— Марш отсюда! — заорал я на неё не своим голосом, и вид у меня был, наверно, такой страшный, что она, не сказав даже «подумаешь!», пустилась от реки во все лопатки, а рыболовам только сказал:

— Эх вы, друзья! Вот из-за таких друзей люди и получают иногда нож в спину.

Лёвка остаётся за старшего. Бег на 80 километров. Очень плохо, когда не верят. Один на один. Прыжок в темноту. Почему такие большие васильки?

Лёвка был, конечно, чечако, но теперь я доверял ему больше, чем Димке. Всё-таки Димка здорово опростоволосился с этой Белкой. Он, видите ли, хотел похвастаться перед ней тем, как ловко дёргает из воды уклеек. Она визжала и хлопала в ладоши над каждой рыбкой, а он, дурак, растаял и всё просмотрел — и Белотелова, и старика, и то, как они увязались следом за мной по ручью.

Поэтому я сделал вид, что Димки здесь вроде как и нет, а советовался и говорил с одним Лёвкой.

— Ты — понимаешь теперь, Лёвка, что к чему? — спросил я, когда рассказал всё, что подслушал у этих злыдней. — Мне надо срочно бежать в Острогорск, чтобы опередить Белотелова и сорвать их злодейский план. И я сейчас же побегу. А тебя, — я подчеркнул «тебя», чтобы Димка понял, как низко он пал, — тебя прошу не спускать глаз со старика… Отдаю тебе эту винтовку, — в ней ещё есть три патрона, в крайнем случае, ты можешь пустить её в ход.

— Ты знаешь, Молокоед… — начал, как ни в чём не бывало, Димка.

Но я даже не взглянул на него, и подал руку Лёвке:

— Прощай, старина! Я надеюсь на тебя, как на самого себя.

Уже вечерело, когда я выбежал к Чёрным скалам. Я не стал ждать попутную машину, так как боялся, что старик опять увязался за мной, и помчался что есть духу, по тракту на Острогорск.

«Неужели не будет никакой машины? — подумал я, вспомнив, что сегодня выходной день, и тут же решил: — Пусть далеко до Острогорска, но я должен все эти восемьдесят километров пробежать, чтобы успеть туда, хотя бы до полуночи».

Я считал, сколько же мне надо пробегать в час, чтобы быть в городе к двенадцати ночи. Получалось по 13 с лишним километров. Многовато. Но надо! Я припустил во весь дух, но скоро понял, что так задохнусь. Лучше бежать размеренным шагом и дышать через нос каждые восемь шагов. Так, помню, учил бегать какой-то мастер спорта в «Пионерской зорьке».

Вскоре позади меня — зашумела машина. Я поднял руку, но шофёр или не заметил меня, или торопился, проехал не останавливаясь. Я припустил изо всех сил, догнал полуторку и ухватился руками за край кузова. Кое-как вскарабкался в машину. Шофёр гнал, как сумасшедший, бочки из-под горючего прыгали и катались, и я не знал, где мне от них спастись. Наконец, взобрался на кабину, лёг, ухватился за разбитое окно, и сказал про себя: «Теперь гони, товарищ шофёр. Меня отсюда никакой силой не оторвёшь».

Но машина скоро въехала в Берёзовку и стала сворачивать с дороги в какой-то двор. Я спрыгнул и стал просить шофёра довезти до Острогорска, врал ему, что у меня мать при смерти, что везу лекарство, которое одно только и спасёт её; обещал по приезде заплатить, сколько угодно: шофёр — ни в какую.

— Свёз бы, милок, раз у тебя такое печальное дело, — говорил он мне всё одно и то же. — Даром бы свёз. Сам недавно мать схоронил. Но имею важное государственное задание. Не могу.

Я вдруг догадался спросить:

— А сельсовет здесь есть?

Сельсовет оказался рядом, но там уже никого не было. Я всё-таки начал стучать в дверь. Из соседнего дома вышла старушка и стала спрашивать, кто я такой, зачем стучусь ночью в правительственное учреждение и что мне нужно. Она назвалась сторожихой сельсовета. И снова пришлось врать насчёт матери и лекарства, и насчёт того, что мне надо позвонить по телефону, чтобы как можно скорее мне выслали навстречу машину.

Старушка согласилась открыть сельсовет и разрешила позвонить. Я вызвал нашу квартиру и сразу услышал мамин голос.

— Мама! Ты меня узнаёшь? Это я, Вася. Ты меня пока не расспрашивай ни о чём, а дай мне всё сказать, потому что дело очень срочное. Так вот, слушай внимательно: пойди сейчас же в НКВД и скажи, чтобы немедленно арестовали Белотелова, который ходит к дяде Паше. И ещё, этого… дай вспомнить… Голенищева, он живёт на Советской, дом номер один. Это очень опасные враги. Они связаны с немцами. Если их сегодня же, — понимаешь? — сегодня же не заберут, будет страшная вещь. Ты меня поняла?