О том, что ниточка с портретами Бакунина ведет к Петрусенко, убеждает сообщение ленинградских чекистов. При задержании во время перестрелки был убит фашистский разведчик. Судя по всему, он и Петрусенко — одно и то же лицо. У него в портфеле оказался журнал, в котором помещен портрет Бакунина.

Трубицин задал давно мучивший его вопрос:

— А почему для пароля был избран именно портрет Бакунина? Не проще ли было взять, скажем, портрет известного писателя. Доступнее, хлопот меньше.

— Не всегда более доступное удобно. Ведь как могла осуществляться связь? Кто-то пришел в дом в поисках, скажем, друга по армейской службе. Покажи портрет Пушкина, можно нарваться на неприятность. Каждый школьник разоблачит. Так что в данном случае при выборе портрета учитывалось, что он должен быть доступен, безобиден, но в то же время не слишком известен. И вот еще какая мысль. Связь могла быть установлена почтой с помощью письма, на марке которого окажется условленный портрет.

— А есть марка с портретом Бакунина?

— Не знаю. Пришлось бы и это уточнять при необходимости. Так что при выборе портрета я вполне допускаю элемент случайности. Не надо забывать, в каких условиях завязывался узелок. Была идея пароля (вот почему мы искали аналоги), а во что она выльется, зависело от того, что окажется под рукой — журнал, где опубликован портрет, отрывной календарь или какая-то книга. А потом, у Петрусенко не было полной уверенности в новых знакомых, чтобы вооружать их основными средствами и паролями связи. Да и сам он тогда был изолирован от своего центра. А содержание напутствия и роль пароля ясны: вживаться и ждать сигнала. Им же долго ждать было невмоготу, затеяли игру в организацию. А начав, уже трудно было остановиться, тем более, что Сергееву понравилась роль идейного вожака.

Трубицин уже был у дверей, когда Аликин задержал его:

— Василий Матвеевич! На всякий случай выясни, есть ли марка с портретом Бакунина. Между делом, конечно. Знаешь, не люблю, когда вопрос остается без ответа.

Человек обычно даже не догадывается, что совершает поступок, достойный подражания, что его жизнь становится примером для других; он просто честно выполнял свой долг — долг человека перед Родиной, перед своим народом. Не это ли подтверждает жизнь пермского чекиста Александра Демидовича Шляпникова.

Он родился в 1903 году в семье крестьянина-бедняка. Едва ему исполнилось одиннадцать лет — почти одновременно умерли отец и мать. Остались в избе-развалюхе пять братьев и сестренка — теперь старшая в семье; ей исполнилось уже двенадцать лет. На нее и Александра легли все заботы о младших.

Безрадостная жизнь не сломила, а закалила парня, заставила многое увидеть и понять. Почему в деревнях народ от голода пухнет, а богатеи едва от жира не лопнут? Несправедливо это, так жить нельзя! И когда пришла Советская власть, и потом, когда в их деревне стали сколачивать коммуну «Путеводная звезда», Александр Шляпников понял: он начинает новую жизнь.

Крестьяне вздохнули: казалось, самое страшное уже позади, но чудовищная засуха 1921 года сгубила молодую коммуну, еще не пустившую настоящих корней. И чтобы младшие братишки не умерли с голоду, Александр, закинув за спину тощий мешок, ушел из родной деревни искать спасительную работу.

Через год его, добровольца, призвали в армию. Там, в армии, в 1927 году, он стал членом партии, ибо всем сердцем поверил в святую правду ее дел и целей.

А в феврале 1928 года Шляпников стал чекистом. Он твердо решил посвятить свою жизнь борьбе с врагами Советской власти. В те годы их было предостаточно, врагов скрытых и явных.

Вот тут, как мне кажется, и начинают особенно ярко проявляться те свойства характера Александра Демидовича, которые позволили ему завоевать доверие и уважение товарищей по работе.

Этой работы было столько, что суток не хватало, но чекист Шляпников как-то выкраивал время еще и для учебы. Не только общеобразовательной, не только по специальности... Но пусть за меня говорят документы.

Это выписка из приказа начальника авиашколы от 23 марта 1934 года.

А вот строки из другого документа, тоже хранящегося в архиве:

Это часть рапорта чекиста Шляпникова, написанного на имя наркома внутренних дел СССР. Датирован этот документ январем 1940 года, то есть он был написан в самый разгар вооруженного конфликта с Финляндией.

Итак, Шляпников, как свидетельствуют документы, умел ценить время. Поэтому он обязательно планировал свою работу, тщательно готовился к каждой операции, к допросу любого задержанного. Этого же требовал и от подчиненных.

А если к сказанному добавить, что чекист Шляпников характеризовался товарищами по работе как человек вдумчивый, честный и отзывчивый на чужую беду, то, как мне кажется, не трудно представить, что он представлял собою, каким был его внутренний мир. Рапорт же на имя наркома убедительно свидетельствует о том, что Александр Демидович никогда не искал тихой заводи, что он был готов отдать даже жизнь свою, если это нужно Родине.

Рапорт чекиста Шляпникова удовлетворили в начале лета 1942 года. Он был назначен заместителем начальника особого отдела 18-й мотострелковой бригады, входившей сначала в состав войск Воронежского, а позднее — Калининского и Брянского фронтов. Как и всякому фронтовику, ему доводилось не раз попадать под яростные бомбежки фашистской авиации, под губительные артиллерийские и минометные обстрелы, не только отражать обыкновенные и психические атаки врага, но и самому атаковать его, идя грудью навстречу пулям, продираясь сквозь черные разрывы мин.

Все это было, через все это пришлось пройти. Но главнейшим для Шляпникова, как и всех других чекистов, всегда было и оставалось одно — беспощадная борьба с фашистской агентурой. Противостоя врагу, надо было всегда действовать умело, изобретательно и решительно.

Когда 18-я мотострелковая однажды сделала привал у дороги, по которой к фронту двигались наши части, Шляпников вдруг услышал, как один солдат сказал другому:

— Ишь, в хромки вырядился.

Хромки — хромовые командирские сапоги, пригодные для парадов, прогулок по городу и вообще для мирной жизни, но только не для войны. Интересно, кому это понадобилось надеть их в пору осенней распутицы? Шляпников нашел глазами того, о ком так неодобрительно отозвался солдат. Увидел его метрах в десяти от дороги. Обыкновенный старший лейтенант, каких предостаточно в прифронтовой полосе: в повидавшей виды шинели, шапке-ушанке, лихо заломленной на затылок, и с неизменным вещевым мешком за спиной; вот только сапоги хромовые, доверху заляпанные грязью.

Шляпников подошел к нему — тот подобрался, козырнул. И документы у него были вроде бы в полнейшем порядке. Но опытный глаз чекиста мгновенно зафиксировал две «мелочи»: излишне старательно козырнул старший лейтенант, да и на слишком хорошей бумаге напечатана справка, согласно которой предъявитель ее после излечения в госпитале следовал в свою часть.

Потом последовали допросы, во время которых выяснились все подробности жизни задержанного. Ни один ответ не брался на веру, все тщательно проверялось. Но вот беда: город, в котором будто бы родился задержанный, сейчас находился по другую сторону фронта.