— Захватил парочку в пединституте — его сочинения, да в нашей библиотеке взял несколько томов.

— Ладно. Пролистай их так, словно завтра сдавать государственный экзамен. Не забыл, как это делается?

— Да что вы, товарищ лейтенант.

Трубицин уже давно обратил внимание на манеру своего начальника. Когда речь идет о делах служебных, он всегда обращается к своим подчиненным на «вы». Как только дело касается забот житейских, личных, с официального языка он переходит на товарищеский, в котором решающее значение играют не звания, а возраст, и тогда подчиненному он может сказать «ты», однако облечь это такой интонацией, что это звучит как отеческое напутствие или родительская ворчливость. И воспринимается такое не как указание, а как доброжелательное слово, как человеческая просьба. Мол, извини, что прошу сверх положенного, не имею права тебе приказать, но иначе нельзя.

— Да вот еще что, Василий Матвеевич! Возьми-ка эту книжицу. Здесь есть изложение программы и устава партии нацистов. Сличи с «творчеством» Сергеева. Сдается мне, что здесь найдется немало общего.

Уже в дверях он остановил Трубицина:

— Телефонограммы отправь немедленно. — Помолчав, добавил: — Давно нам полагалось это сделать...

Идя по коридору, Трубицин думал: упрек это или служебное замечание? Правда, сказано было это мимоходом, без какого-либо комментария. Можно было понять это и как обращение к самому себе. Нам... Понятно, что сейчас все надо делать быстрее, энергичнее. Пришло время не щадить себя в работе. Выходит, и думать надо быстрее, и до своих промашек доходить...

Возникшее чувство досады вначале мешало сосредоточиться, но потом, перелистывая страницу за страницей, отрешился от этих беспокойных мыслей — полная невзгод и волнений жизнь Бакунина увлекла его. Судьба этого человека не могла не взволновать. Была в ней и тюрьмы и ссылки, жаркие бои на баррикадах Праги и Дрездена, долгая дружба с А. И. Герценом и Н. П. Огаревым. Ему посвятили немало своих работ К. Маркс, Ф. Энгельс и В. И. Ленин. Революционер, непримиримый противник самодержавия и вместе с тем — один из создателей мелкобуржуазной утопической теории анархизма — таков Михаил Александрович Бакунин, весьма сложная и противоречивая фигура.

Трубицин уже давно понял, что бакунизм, как миросозерцание, по словам В. И. Ленина, отчаявшегося в своем спасении мелкого буржуа, никак не повлиял на идейные позиции Сергеева. И время не то, и цели другие. Но, начав просматривать письма А. И. Герцена «К старому товарищу», он не смог от них оторваться. Признаться, в свое время даже не стал вчитываться. Сейчас его интерес к письмам был подогрет желанием как можно больше знать о Бакунине. Когда же есть определенная целевая задача, то отношение к подобному чтению, безусловно, меняется. А потом он открыл «Исповедь» М. А. Бакунина. В буквальном смысле открыл для себя. Написанная в Петропавловской крепости, она была покаянием бывшего революционера перед царем. Тот, кто когда-то провозглашал, что «страсть к разрушению — творческая страсть», теперь каялся в своей вине перед «законами отечества», свои мысли и деятельность оценивал как безумие, грех и преступление. И вспомнилась встреченная сегодня в книге В. И. Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» мысль о том, что мелкобуржуазная неустойчивость в революционных устремлениях превращается в апатию, покорность, ведет к предательству коренных интересов революционного движения.

Когда он добрался до книжки, из которой можно было получить представление об идейной направленности нацизма, Трубицин пожалел, что не с нее начал свои ночные занятия. Тут ему поистине пришлось работать на два фронта — сличать «теоретические» изыскания Сергеева и установки гитлеровской партии нацистов. Сличать было что — его «подопечный», не мудрствуя лукаво, свои положения сдирал у фашистов.

Так вот где был спрятан «золотой ключик»! Немного походив по комнате и поразмышляв, Трубицин понял, что у него нет оснований для успокоения. Дело в том, что в этом случае роль бакунинского портрета становилась еще более условной...

На столе росла стопа просмотренных им книг. Уже заявило о себе раннее летнее солнце и перестало дышать прохладой открытое окно. На улице звенели трамваи, раздавались нетерпеливые гудки автомашин. Город проснулся и все явственнее наполнялся будничным шумом. Взглянув на часы, Трубицин встал из-за стола, потянулся руками. Сонливости он не чувствовал. Перекусить бы, но буфет еще не открыт. И отлучиться нельзя. Позвонил на всякий случай начальнику отделения, тот откликнулся, попросил зайти через десять минут.

Прослушав информацию, Аликин не задал ни одного вопроса, словно в ней все было так, как он и предполагал.

— Будем считать, что «экзамен» ты сдал на «отлично». А сейчас домой, спать. Явишься в четырнадцать часов. Могу тебя порадовать: в Москве заинтересовались историей с портретом. Известен случай использования такого пароля.

Поспать в этот день Трубицину так и не удалось. Плотно позавтракав (мать уже постаралась), он растянулся было на диване, как раздался телефонный звонок. Звонил Леонид Филиппович:

— Ты извини, Василий Матвеевич, что не даю тебе отдохнуть. Отоспишься в поезде. Собирайся на недельку в командировку. Машина за тобой уже ушла...

Дело заканчивали без него. Хотелось бы самому, но спираль чекистских буден закручивалась все туже и туже, и именно она диктовала повестку дня и распределение сил. Будет у Трубицина немало заданий и дел, при выполнении которых он еще не раз вспомнит вечерние разговоры у начальника отделения, его наставления. Потом придет его час, и начальник управления издаст приказ об отчислении из списков личного состава старшего оперуполномоченного Василия Матвеевича Трубицина в связи с выбытием в действующую армию. Вместе с солдатами 1-го Украинского фронта он пройдет дорогами войны от берегов Днепра до златой Праги. Оперативному работнику отдела «Смерш» доведется не раз проявлять мужество и смекалку, выигрывать поединки не на спортивной арене, а в боевой обстановке, распутывать хитроумные следы и ловушки. Будут и ранения, будут и ордена.

Вернувшись после войны в свое управление, он некоторое время будет сидеть в кабинете Аликина и уже в качестве начальника отделения учить чекистской науке молодежь. Наверное, у Трубицина что-то останется от своего наставника. Все мы обязательно вместе со знаниями перенимаем привычки учителей, обогащаем их затем своим житейским и практическим опытом. Процесс этот — нескончаемая цепь, одно звено в которой принадлежит тебе. А цепь крепка, пока надежны все звенья.

Звено, которое представлял Василий Матвеевич Трубицин, в этой цепи не подкачало. Служил он в органах государственной безопасности еще долго, стал полковником, начальником подразделения.

Но это все будет потом. А июльским вечером грозного 1941 года, вернувшись из затянувшейся командировки, доложив о поездке, он поинтересовался у Аликина:

— Как там мои старые знакомые?

— Старые знакомые, говоришь? Размотали мы все ниточки, дело передали по инстанции. Совсем немножко ты не успел...

Аликин рассказал ему, что сделанные запросы оказались результативными. Из Свердловска сообщили, что, по словам директора школы, работавший физруком Булько с обязанностями справлялся неплохо, дисциплинарных нарушений не имел, но замечен в провокационных разговорах. Однажды ночью был на улице крепко избит, после чего, полежав несколько дней в больнице, уволился. Понять причину и следствие было уже нетрудно. Пытался вербовать, но действовал неумело, в лоб, нарвался на человека эмоционального, который, выслушав его, устроил «кулачные именины». Поняв, что «засветился», провокатор смылся в другой город.

Интересные сведения принес и второй запрос. Ударная работа обоих на строительстве канала оказалась результатом обыкновенных приписок, но разобрались в этом слишком поздно. На участке том в роли учетчика оказался некий Петрусенко, отбывавший наказание за участие в деятельности националистической организации на Украине. В лагере сумел втереться в доверие, получить эту выгодную для него должность. Для вербовки поле у него оказалось широкое, а главное — он получил рычаги воздействия. И Сергеев и Булько имеют основания считать себя обязанными ему. Надо полагать, что Петрусенко не пришлось сильно уговаривать обоих. Когда стало ясно, что тот и другой имеют шанс освободиться раньше положенного срока, условились о пароле. Сам он бежал.