— Отрубил, — отозвался однорукий и прикоснулся к пустому рукаву. — С князем Романом был в битве.
— Люди есть сила. Вот всем бы нам да на бояр с князьями, — подмигнул Людомир.
— Ты что? — испуганно схватил дед Людомира за руку. — Бог накажет… Еще услышит кто-нибудь…
— А тут все свои, своих не бойся. Не дрожи, как листья от ветра.
— Я? Нет! — оправдывался дед. — Только ты не так выкрикивай. Услышат… Люди! Верно сказал ты, люди — сила.
— Сила. И на поле, у рала, и в бою.
— А если не пойдем на битву? — осторожно спросил дед.
— Как не пойдем? Кто же, сами бояре врага прогонят? Много они навоюют! На бояр я зол — звери они, но когда позовут воевать — пойду, врага на нашу землю не пустим, горло перегрызем. А ты — не пойдем на битву!.. Как это не пойдем?
Несколько минут все молчали. Деду продолжать было трудно, тогда в разговор включился однорукий:
— Молвили у нас в оселище — угров будут звать.
— Угров? — встрепенулся Людомир. — Баронов чернохвостых? Были они у нас немного, знаем. Кто же звать-то их будет?
— Бояре, видать, — ответил однорукий.
— А княгиня? А Мирослав? Ох, вижу, горе будет нам, буря поднимется, нам несдобровать. Бояре будут ссориться, а у нас зубы затрещат. Так, говоришь, угров? — допрашивал он однорукого. — Это Судиславы все выдумывают…
Долго сидели друзья в кузнице Смеливца, обсуждали события. По-своему гуторили, не по-боярски.
Горевали друзья Смеливца, думу думали. Закуп Людомир всю душу раскрыл перед ними, рассказал обо всем, что на сердце накипело. Нет добра для трудового человека, нет свободы — бояре отняли ее. Дети подрастают, но суждено ли хоть им увидеть счастье?
Оставив отца в кузнице, Иванко помчался улицами Подгородья. Дома ли сейчас боярский конюх Михайло? Может быть, он не возвратился еще с боярского двора? Вот и клеть его с ободранной крышей. Дома! Михайло сидит у порога с женой и с сыновьями-подростками.
— Иванко! — радостно воскликнул Михайло. — Не ждали мы такого гостя.
— К тебе я. День добрый! — взволнованно здоровается Иванко с ним и его женой.
Михайло таинственно улыбнулся.
— Пришел расспросить, как в походе были? Все расскажу.
Иванко не понимает радостного возбуждения Михайлы, тревожится: «Почему Михайло такой радостный? Может быть, насмехается. Знает ведь, что мне сейчас не до веселья». Он жадно ловит каждое слово Михайлы и ничего не может понять.
— Что такое? Рассказывай! — подгоняет он Михайлу, а тот не спеша кончает ужинать.
«И чего это он медлит? — думает Иванко. — Говорил бы быстрее!»
Но вот Михайло поднимается.
— Иди в клеть, — говорит он жене, — укладывай ребят спать. — И обращается к Иванке: — Идем под ракиту, посидим.
Они отходят от клети и садятся на насыпи неглубокого рва, отделявшего двор Михайлы от соседского двора.
— Ну, что? — тормошит Иванко неразговорчивого Михайлу.
— Многое увидели мы. Тебе в кузнице не увидать такого.
И он рассказывает, как шли походом, как князь Роман говорил, что не скоро возвратятся домой. Иванко подгоняет его, чтобы еще и еще рассказывал. Ведь он еще ни слова не сказал о том, что больше всего интересует Иван-ку. А Михайле словно и невдомек, чего ждет от него парень.
— А все, все возвращаются? — будто невзначай спросил Иванко.
— Нет, не все! Один зверь сдох…
— Кто? Кто? — нетерпеливо дернул его за руку Иванко.
— Что ты спешишь? Зверюгу кто-то копьем ударил… Может быть, и из своих кто-нибудь — в бою разве разберешь. Мечислава-боярина закололи… Так думаю, что свои нечаянно, — улыбается Михайло.
— Ой! — изо всех сил выкрикнул Иванко. — Ой! Как же это случилось? Какую добрую весть привез ты, Михайло!
— А я знал, какое тебе хорошее слово привезти, — полушутя-полусерьезно кинул Михайло.
— Ой, хорошо, ой, хорошо! Побегу я, — заторопился Иванко.
— Куда же ты, словно ветер? Должен мне корчагу браги поставить, а ты удираешь.
— Нужно бежать, Михайло, не могу задерживаться, а брагу поставлю…
Иванко и впрямь как ветер летел в оселище. Хотя уже наступили сумерки, но он не присматривался, что у него под ногами; спотыкался на выбоинах, когда бежал по улицам Подгородья, и наталкивался на стволы деревьев, когда шел лесной тропинкой. До оселища не близко — выйдя из Подгородья, нужно было миновать большое кладбище, потом пересечь овраг, а тогда уже идти лесом.
Роксана ждет его с нетерпением — об этом Иванко наверняка знает: она хочет знать, чем кончился разговор Иванки с ее отцом, надо ей сообщить и важную новость, принесенную Михайлой. Какое счастье, что Мечислава нет!
Иванко готов был всех обнять. Никогда еще не было так весело у него на душе: теперь им никто не угрожает… Вот и опушка, и не узнал ее Иванко, посеребренную луной; тополя стоят, как будто прислушиваясь, что скажет он, Иванко. А как тихо! Там, за ветвистым дубом, хата Роксаны. Вышла ли она? Иванко поворачивает налево и мчится к обрыву, к знакомому месту под дубом, не замечая Роксаны. Она покрылась темным большим платком и словно приросла к могучему дубу. Услыхав его шаги, молча поднялась навстречу.
— Что случилось, Роксана? Отец что-нибудь сказал?
— Нет, отец ничего не сказал. Маму мне очень жаль — голова у нее сильно болит… Пообещала она пойти вместо своей сестры грести боярское сено, потому что сестра тяжело заболела. Они же закупы, мамина сестра и ее муж. Тиун приехал к нам, кричит: «Взялась работать за хлопов — беги теперь!» А мама и сама заболела, просит, чтобы подождал один день, но тиун ее плетью по голове побил, проклятый зверь… Ой, мамочка моя!
Иванко так стиснул руки Роксаны, что она застонала.
— Иванко! Рукам больно! — Она с трудом разжала пальцы.
— Прости! Не хотел тебе боль причинять. Это я от ненависти к тиуну. — И он осторожно взял пальцы Роксаны. — Ударил тиун? Это ему так не пройдет! Припомним!
— Иванко! Мне страшно. Что ты с ним сделаешь?
— Не бойся, ничего не сделаю.
— А говоришь ты так грозно, и голос у тебя такой…
— Какой, моя лада? Не на тебя это я, а на волков… Не печалься. А к тебе я летел с радостью.
Роксана не дала ему закончить, закрыла губы рукой.
— Не надо, Иванко! Я знаю, о чем ты сказать хочешь. О Мечиславе… Не надо. Я уже знаю.
Он отвел ее руку.
— Такая радость, а ты — не надо!
— Зачем же к ночи? Еще леший услышит, нашу радость украдет… — И, возбужденная, она быстро прошептала: — «Пошел дед в лес, свое зло понес, нас не видел и не увидит. А мы наше счастье от него спрячем. Иди, дед, не оглядывайся. Счастье мое, не твое, не протягивай рук. Иди, иди в лес — пусть тебя гром разобьет, волк разорвет…»
Иванко не мешал ей договорить заклинание до конца. Когда он был маленьким, мать учила его: если отгоняют злого духа, сиди и не дыши, а то можешь вспугнуть. Притих Иванко и не сразу опомнился. А что, если и впрямь леший причинит горе, снова их счастье разбить захочет?
— Роксана! — еле слышно прошептал он одними губами.
Но она уловила его дыхание и тихо ответила:
— Теперь нам никто не страшен.
— Никто.
2
Весть о смерти князя разнеслась по городам и оселищам, и отовсюду к Галичу потянулся люд. Узенькие улицы Подгородья с утра заполнились народом. Были тут не только горожане — из ближних оселищ пришли смерды и закупы. Все спешили к пристани, шли пешком и плыли по воде. Одна за другой прибывали ладьи. Сюда, к Днестру, скоро приблизится похоронная процессия. Простой люд толпился, заполнял весь берег. Надменные бояре стояли вдалеке на пригорках — не к лицу им слоняться между смердами и шуметь вместе с ними. Судислав косо поглядывал на толпу, щеки его дергались от злости. Наклонившись к Глебу Зеремеевичу, прошипел ему на ухо:
— Разбрелись по всему берегу, не проберешься. А бояре позади. Дубинами надо гнать голытьбу отсюда!
Глеб Зеремеевич пожал плечами, развел руками — ничего, мол, не сделаешь — и, перегодя, тихо сказал:
