И разбили шатры вне города, и сложили материи в сундуки, и приготовили румийских невольниц и прислужниц-турчанок, а царь отослал вместе с невестой ценные сокровища и дорогие камни. И подарил он ей носилки из червонного золота, вышитые жемчугом и драгоценностями, и назначил для них двадцать мулов, чтобы везти в них невесту прекрасную. И стали эти носилки подобны горнице среди горниц, и владелица их была точно гурия из прекрасных гурий, а купол над ними напоминал светлицу из райских светлиц. И сокровища и богатства увязали в тюки тяжеловесные, и они были нагружены на мулов и верблюдов. Проехал царь Захр-Шах с отъезжающими расстояние в три фарсаха, а потом простился с визирем и с теми, кто сопровождал его, и вернулся в родной город, радостный и спокойный. Визирь же поехал с царской дочерью и непрестанно проезжал остановки и пустыни, ускоряя ход и ночью, и днем, пока между ним и его страною не осталось три дня пути. И тогда он послал человека, чтобы известить царя Сулейман-Шаха о прибытии невесты. Гонец поспешно поехал и, прибывши к царю, сообщил ему, что вернулся визирь с дочерью царя Захр-Шаха. И царь обрадовался и наградил посланца, и велел войскам выходить в великолепном шествии навстречу невесте и всем, кто с нею, в знак уважения, и чтобы встречали достойную из достойных в лучших одеяниях, развернув знамена над головами.
И войска исполнили его приказание. И глашатай закричал, чтобы в городе не оставалось ни девушки-затворницы, ни почитаемой госпожи, ни разбитой старухи, которая не вышла бы встречать невесту. Все жители царства вышли навстречу ей, и знатные среди них старались ей услужить. Они сговорились отвести ее к ночи в царский дворец, а вельможи украсили дорогу и стояли, пока невеста не проследовала мимо в сопровождении евнухов, и невольницы шли перед нею. И была она одета в платье, которое дал ей отец. И когда царевна приблизилась, войска окружили ее носилки справа и слева и двигались, до тех пор пока не достигли дворца. И никого не осталось в городе, кто не вышел бы посмотреть на нее. Начали тогда бить в барабаны, играть копьями и трубить в трубы. Вокруг веял аромат благовоний, и трепетали знамена, и кони неслись наперегонки, пока шествие не достигло ворот дворца.
Тогда слуги поднесли носилки к потайной двери, и местность осветилась блеском царевны, и во все стороны засияли драгоценности, украшавшие ее. А когда подошла ночь, евнухи открыли вход в палатку и встали вокруг входа, а потом пришла невеста в окружении рабынь, и была она, как месяц среди звезд, или бесподобная жемчужина между нанизанным жемчугом.
И вошла царевна внутрь шатра, и поставили ей там мраморное ложе, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Она села на это ложе, и тогда вошел к ней царь (а Аллах заронил в его сердце любовь к этой девушке) и уничтожил ее девственность. Тогда прошло его волнение и угнетенность.
Он пробыл подле нее около месяца, а она понесла от него в первую же ночь. Когда же месяц окончился, царь вышел и сел на престол своего царства и справедливо судил своих подданных, пока не истекло время ее беременности.
А в конце последней ночи девятого месяца, на заре, пришли к ней потуги, и она села на кресло разрешения. И Аллах облегчил ей роды, и родила она мальчика, на котором блестели признаки счастья. Когда услышал царь о сыне, он обрадовался великой радостью и подарил возвестившему об этом богатства несметные. А тот счастливый отправился к мальчику и поцеловал его меж глаз, радуясь чудной красоте новорожденного. И на нем оправдались слова поэта:
Крепостям величия послал Аллах в этом юноше
Льва сурового, и звезду послал небесам властей.
Его видеть рад и престол царя, и копья зубец,
И толпа людей, и войска в рядах, и лань быстрая.
Не сажай его на грудь женщины — ведь поистине
Он найдет потом спину лошади более легкою.
Отлучи его от груди ее — он найдет потом
Кровь врагов своих самым сладостным из напитков всех.
И затем няньки взяли этого младенца, обрезали ему пуповину, насурьмили ему глаза и назвали его Тадж-аль-Мулук-Харан[33]. И был он вскормлен сосцом изнеженности и воспитан в лоне счастья.
И дни беспрестанно бежали, и годы шли, пока не стало ему семь лет. Тогда царь Сулейман-Шах призвал ученых и мудрецов и повелел им обучать своего сына чистописанию, мудрости и иным знаниям. И они провели за этим несколько лет, пока мальчик не научился всему, что было нужно. И когда он освоил все, что требовал царь, тот взял его от законоведов и учителей и привел ему наставника, чтобы тот научил его ездить на коне. И наставник обучал его, пока юноше не стало четырнадцать лет. И когда выезжал царевич за каким-нибудь делом, все, кто его видели, были очарованы.
И стал сын царя Сулейман-Шаха искусен в езде на коне и превзошел людей своего времени крайней прелестью. И о нем слагали стихи, и благородные люди позорились, влюбляясь в него, такою он отличался сияющей красотой! О таком сказал поэт:
Обнялись мы с ним, и упился я его запахом:
Он — младая ветвь, что напоена ветром веющим.
Точно пьяный он, что вина не выпил, а только лишь
От пьянящей влаги слюны его охмелел вдруг.
Оказалась прелесть, вся полностью им плененная,
И поэтому все сердца пленил этот юноша.
Я клянусь Аллахом, забвение не придет на ум,
Пока жизни цепь тяготит меня, да и позже нет.
Если жив я буду — то буду жив, лишь любя его,
А умру — так смерть от любви придет, —
как прекрасна смерть!
И когда царевичу стало восемнадцать лет, зеленый пушок пополз по родинке на его румяной щеке и украсил его родимое пятно, подобное точке амбры, и юноша похищал умы и взгляды, как сказал о нем поэт:
Он преемником по красе своей стал Иосифу,
И влюбленных всех устрашает он, появившися.
О, постой со мной и взгляни, —
быть может, увидишь ты
На щеке его халифата знак — знамя черное
[34].
Или, как сказал другой:
Не увидят очи твои прекраснее зрелища
Среди всех вещей, что увидеть могут люди,
Чем то пятнышко, еще юное, на щеке его
Разрумяненной, ниже глаз его столь черных.
Или, как сказал третий:
Дивлюсь я на родинку — огню она молится.
Как маг, но щеки не жжет, в неверье упорная.
Еще удивительней посланник в глазах его,
Что знаменья подтвердит, хоть, право, волшебник он.
Но вовсе не свежим пухом блещет щека его,
А желчью из лопнувших с тоски по нем печеней.
Или, как сказал еще один:
Я дивлюсь вопросам людей разумных, в какой земле
Вода жизни пьется и где течет поток ее.
Ее вижу я: на устах газели изнеженной,
Чьи так сладки губы и свеж пушок, на них выросший.
И дивлюся я, если б встретил Муса на месте том,
Этих струй поток он не вытерпел бы, наверное.
